— Дурочка, — прошептала она, чувствуя жжение в глазах и липкость на ресницах. — Дурочка! Что со мной не так? Почему я не могла просто солгать? Теперь они подумают…
Она с трудом могла представить, что подумают родители.
Возбуждение, вызванное недавней победой над женщиной-птицей, растворилось, оставив только ужас. Она кое-что узнала, может быть, достаточно для дальнейшего расследования, но какой ценой? Уже слишком поздно оправдываться перед родителями за визит в комнату Себастиана, странные крики и беспорядок, а также за длинные царапины на мебели. Любое правдоподобное объяснение, которое она может предложить, будет воспринято как вымысел, и не без причины.
«Но мне придется придумать историю, — поняла она. — К завтрашнему дню. Что-то, что все объяснит, даже то, что я на них кричала и почему сразу не объяснила, в чем дело. Или я буду ходить по докторам в течение следующих трех дней, а у меня только эти три дня и есть. Так сказала женщина-птица. Только три дня».
ГЛАВА 17СПОКОЙСТВИЕ
Ночью Не-Трисс почти не спала. Мысли беспокойно вертелись в попытке изобрести историю, которая ее спасет. Рано утром ее разбудили звуки торопливого шарканья, по всей видимости, доносившиеся из комнаты Пен. К удивлению Не-Трисс, они никого не побеспокоили. Но, подумала она секунду спустя, вероятно, они не такие громкие, как ей показалось. Возможно, она так четко их слышит, потому что ее собственные чувства обострены или потому что она настроена на звуки ночи.
Другая мысль пришла ей в голову. Если Пен производит хоть какие-то звуки, значит, она больше не мучается от сверхъестественного беззвучного состояния. Если Не-Трисс хочет поговорить с Пен, стоит воспользоваться этим шансом.
Это было рискованно, с учетом тонкого льда под ее ногами, но Не-Трисс выскользнула из комнаты и очень осторожно постучала в дверь Пен.
— Пен! — Не-Трисс постаралась сделать голос мягким, как гагачий пух. — Я знаю, что ты не спишь!
Послышалось резкое короткое движение, как будто кто-то дернулся от неожиданности.
— Не бойся, я не хочу сделать тебе больно. — Перед глазами Не-Трисс снова возникла раненая щека младшей сестры. — Извини, что я тебя поцарапала. Я не хотела. Я просто… испугалась. Я… просто хотела дать тебе пощечину. — Почему-то в ее представлении это казалось более приемлемым.
Из комнаты Пен больше не доносилось ни единого звука, хотя Не-Трисс показалось, что она слышит медленное осторожное дыхание.
— Пен, я знаю, что ты меня слышишь! Нам надо поговорить. Можно мне войти?
Ответа нет. Не-Трисс потянулась к ручке двери и осторожно повернула ее. Но дверь не открылась. По-видимому, Пен приперла ее стулом или еще чем-нибудь. Не-Трисс представила, как младшая сестра забилась в угол комнаты и завороженно смотрит на беззвучно, угрожающе дергающуюся ручку. Она вздохнула и прижалась лбом к двери.
— Пожалуйста, впусти меня, Пен! Я знаю, что ты меня ненавидишь, но тебе нужна моя помощь, а мне твоя. Ты должна рассказать мне, что ты знаешь об Архитекторе: чем он занимается, как ты на него вышла, где он живет. Подумай о Трисс, ты же хочешь, чтобы она вернулась? Что, по-твоему, произойдет, если мы не станем сотрудничать?
Послышалось резкое сопение, как будто кто-то отчаянно сдерживал слезы.
— Уходи! — раздался резкий шепот. — У меня… у меня есть пистолет! Не вздумай ломать дверь, или… я тебя застрелю!
— У тебя нет пистолета. — Не-Трисс пробилась сквозь годы боли и уныния Трисс и сосредоточилась на воспоминании о том, как Пен одиноко стояла под дождем. — И я не собираюсь вламываться в твою комнату. Но я не могу говорить через дверь, рано или поздно кто-нибудь проснется!
На несколько секунд повисло молчание — ее слова переваривали.
— Уходи, — прошипела невидимая Пен, на этот раз со злобой и большей уверенностью. — Уйди от меня, или я закричу.
И эта угроза оказалась более действенной, чем слова о пистолете. Не-Трисс не могла позволить, чтобы ее опять застали, когда она ночью бродит по дому. Снова оказалось, что протянуть дружескую руку Пен — это все равно что прыгнуть в крапиву.
День подкрался, словно провинившаяся кошка, с тонким мяукающим ветром и косым дождем. Прижимаясь лицом к окну, Не-Трисс наблюдала за его приходом. Птицы пели резкими металлическими голосами. Не-Трисс не была готова к этому дню. Ненавидела его. Ей хотелось его отменить. Что-то внутри нее ворочалось так сильно, что ей казалось, она вот-вот взорвется. Все было не так. Все будет не так.
Завтрак оставили на подносе под дверью Не-Трисс, и она не знала, радоваться или обижаться. Яйца были сварены всмятку, как она любит, но фруктовый сок не был налит в ее любимый розовый стакан. Осознав это, она словно на миг потеряла равновесие. Не-Трисс смотрела на сок, как будто, раскрыв причину этой перемены, она сможет понять родителей и спастись. Розовый стакан принадлежал Трисс. Они действительно решили лишить ее любимого стакана в качестве наказания или инстинктивно чувствовали, что он больше не принадлежит ей по праву? Непослушная Трисс больше не считается Трисс? Сумасшедшая Трисс больше не Трисс? Или… Могут они подозревать правду? Не-Трисс собралась с духом и схватила сок, чтобы запить заколку для волос и две страницы, вырванные из любимого комикса Трисс, но желудок продолжал рычать.
Было воскресенье, поэтому Не-Трисс аккуратно переоделась в нарядное платье, в котором обычно ходила в церковь. Спустившись вниз, она мысленно уже отрепетировала объяснение. Хорошая ложь с изрядной порцией правды, чтобы придать ей достоверность. Но, робко остановившись рядом с отцом, она увидела его лицо и засомневалась. Он явно спал меньше, чем она. Не-Трисс все равно ринулась в объяснения, но ее слова звучали неправдоподобно, холодно и механически, щелкая, словно костяшки на счетах. Она даже не была уверена, что он ее слушал.
Отец ничего не ответил, но ласково положил ладонь ей на голову. Она знала, что он смотрит на нее, но не осмеливалась взглянуть ему в глаза. Если она это сделает, ее хрупкая история рассыплется, словно бусины порванного ожерелья.
— Ладно, Трисс.
По его голосу она не смогла понять, поверил ли он ей или просто смирился, что это единственное объяснение, которое он получит. Не-Трисс обратила внимание на торопливый разговор матери с мисс Сомс, молодой женщиной, которая иногда приходила посидеть с детьми, когда старшие Кресченты уходили в гости.
— Спасибо, что вы так быстро пришли. Мы вернемся завтра, так что вы останетесь на одну ночь. Вам надо присмотреть только за Пенелопой. Отведете ее в церковь, и еще вам надо поговорить с миссис Бассет насчет еды.
«Мы вернемся завтра. Вам надо присмотреть только за Пенелопой».
— Мы куда-то едем? — спросила Не-Трисс.
Она не отрывала взгляда от отцовских туфель. Отец неловко шевельнулся.
— Боюсь, нас ждет очень длинный день. — Его рука легла на ее ладонь. Она была теплая, но не пожала ее руку. Может, он боялся сделать ей больно. — Мы едем в Уэнвик — ты, я и мама. Нам надо поговорить кое с кем, узнать… могут ли они помочь тебе преодолеть… эти ночные проблемы. Большинство из них — друзья друзей. Хорошие люди. Они тебе понравятся.
Не-Трисс закусила губу, ее маленькие разрозненные страхи превращались в нечто большое и четко очерченное, словно капли воды, сливающиеся в лужу на подоконнике. Не дадим розовый стакан сумасшедшей Трисс.
— Я не хочу! — выпалила она, продолжая смотреть на туфли взглядом, который мог бы воспламенить дерево. — Я не хочу с ними говорить! Я не хочу уезжать! Нет… не сейчас!
«Я не могу сейчас уехать, не могу! Мне надо найти Сорокопута! Мне надо поговорить с Пен!»
— И ты сейчас очень занят! — она продолжила искать аргументы. — У тебя много работы, надо готовиться к церемонии открытия, которая будет через три дня, ты сам говорил! Мы не можем! Почему бы нам не поговорить с ними на следующей неделе?
— Трисс. — Он обнял ее так осторожно, словно она могла сломаться. — Я очень тебя люблю, ты это знаешь?
Не-Трисс кивнула, и ее затошнило от паники.
— Не заставляй меня ехать! Пожалуйста, давай останемся дома!
Она зажмурила глаза, пытаясь заставить отца почувствовать ее отчаяние, пусть даже он его не понимал.
— Я люблю тебя, — продолжил он с нежной непреклонностью, — и именно поэтому мы едем.
Когда Не-Трисс вышла из дома и услышала, как за ее спиной захлопнулась дверь, все в ней будто оборвалось. Ей в голову пришла нелепая мысль, что она больше никогда не увидит, как эта дверь откроется. Показалось, что она захлопнулась навсегда, как схлопываются лезвия ножниц, отрезая ее от прошлого и всего, что она знает.
Дорожный чемоданчик в ее руке был набит — она знала, что будет отсутствовать минимум одну ночь. Он был полон драгоценных безделушек, комиксов и ленточек для волос. Не-Трисс оставалось только надеяться, что этого будет достаточно, чтобы утолить ее голод. Мир перед ней затянула серая пелена дождя. Воздух был влажным и не по сезону холодным. В носках Не-Трисс перекатывались какие-то комочки, и она предположила, что это, наверное, комочки земли, отвалившиеся от ее ступней. Водостоки были полны воды, «санбим» блестел как новенький.
Мать, набросив на голову желтый шарф, нерешительно стояла под зонтиком, пока отец готовил машину к поездке. Не-Трисс слышала неторопливый торжественный перезвон церковных колоколов, перекрывавших шум дорожного движения, и видела, как их соседи осторожно выходят под дождь в своей лучшей одежде. Капли блестели на шляпах и перчатках. Но Не-Трисс не ехала в церковь и от этого чувствовала себя еще более отстраненной от мира.
Не-Трисс смотрела на окна дома, но единственного лица, которое она ожидала увидеть, там не было. Почему-то она была уверена, что ее будет провожать взгляд Пен. Безжалостный? Или ликующий? Или, может быть, опасливый, или ненавидящий? Но, возможно, Пен еще продолжает светиться серебром и прятаться. К своему удивлению, Не-Трисс поймала себя на мысли, что она разочарована. Хотя младшая сестра ненавидела ее, она осознала, что рассчитывала на этот обмен взглядами для укрепления собственной силы духа. Их объединяли секреты, пусть даже только они, и взаимная заинтересованность в том, чтобы их сохранить. Поэтому Пен была для нее почти сообщницей.