Однако она не разговаривала с Джеймсом Мэлори. С той ночи неделю назад, когда он внес ее на борт судна таким же способом, как когда-то вынес из одной английской таверны, не сказала ему и пары слов. И это унизительное обхождение было еще не самым худшим, что произошло той ночью. В тот момент, когда он увидел на палубе своего корабля двух ее братьев, он приказал вышвырнуть их за борт. И в довершение с немыслимой наглостью заявил им, прежде чем те были брошены в воду, что она решила отправиться с ним в плавание — словно они не видели кляпа у нее во рту или того, что он держал ее как какую-то багажную сумку.
Конечно, никто не потрудился сразу же сообщить ему, что делали на судне Дрю с Бойдом. Любой из его людей мог рассказать ему, что, если бы не братья, сидеть бы всей команде в трюме, а по палубе бы расхаживали матросы с «Нереуса», сейчас получившие свое сполна и высаженные на берег. Но судя по всему, ни у кого из них просто не хватало духу обратиться с этим к обезумевшему капитану. Хоть что-то просто обязан был сказать Конни, однако одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: он слишком увлечен наблюдением за развитием событий, чтобы допустить, чтобы все это закончилось банальным прояснением ситуации.
Возможно, Джеймсу сейчас уже стало очевидно, что в ту ночь вел он себя, как неблагодарная тварь. Если же еще он этого не понял, то не она ему станет это объяснять, она вообще с ним никогда не заговорит. Но этот поганец даже внимания не обращал.
— Дуем губки, а? — бросил он ей. — Восхитительно!
Коли уж мужчина награжден супругой, слава Богу, у него появляются маленькие радости.
Это причиняло ей боль, особенно тем, что она ни на миг не сомневалась, что именно этого он и добивался. Какие могли быть сомнения, если он ни разу не попытался склонить ее заговорить с ним, или поцапаться, или еще к чему-то.
Они делили одну каюту — она в гамаке, он в своей роскошной постели, и делали все, чтобы друг друга игнорировать. Он великолепно в этом преуспевал, она же, к ее неудовольствию, обнаружила, что, когда он был там, он был там. По меньшей мере, все ее чувства говорили ей об этом, поднимая внутри нее небольшой бунт всякий раз, как он оказывался рядом: зрение, обоняние, слух — все настраивалось на единую волну, а в памяти всплывали его прикосновения, то, каким он был на вкус.
Даже теперь, вопреки собственному нежеланию, Джорджина поймала себя на том, что искоса наблюдает за Джеймсом, видит, как он опускается за свой письменный стол. Казалось, он совершенно расслабился, словно был тут один, в то время как она, ощущая его присутствие, вся напряглась. Он не глядел в ее сторону, и она не поворачивалась к нему лицом. С тем же успехом ее бы могло и не быть в каюте. В сущности, ни за что на свете она бы не сумела объяснить, почему она там находится, хотя вполне в духе его поведения в ту ночь было вышвырнуть ее за борт вместе с ее братьями.
Она не задавала вопроса, зачем плывет вместе с ним. Для этого надо было к нему обратиться, а она бы скорее язык себе отрезала, чем прервала свое, как он его именовал, «надутое молчание». Даже если она при этом выглядела по-детски, что из этого? Разве это хуже того, что он вел себя как обезумевший хам, отличающийся к тому же пиратскими ухватками — ему ничего не стоило похитить человека или выбросить за борт?
— Не возражаешь, Джордж? То, что ты постоянно на меня смотришь, сказывается на моих чертовски расшатанных нервах.
Взгляд Джорджины вновь обратился к скучному виду, открывавшемуся из окна. Будь он трижды проклят, как это он заметил, что она скрытно наблюдает за ним?
—Это, знаешь ли, становится очень утомительным, — заметил он.
Она ничего не ответила.
—То, что ты дуешься.
Она ничего не сказала.
—Конечно, что можно ожидать от девицы, выросшей среди варваров.
А это сработало.
—Если ты имеешь в виду моих братьев...
—Я имею в виду всю твою гнусную страну.
—Любезные речи для человека из страны снобов.
—Лучше уж снобы, чем эти сорвиголовы, к тому же дурно воспитанные.
—Дурно воспитанные? — взвизгнула она, взлетев со своего кресла в приступе долго сдерживаемой ярости и мгновенно оказавшись на другом конце комнаты у его стола. — Это когда ты-то сам даже не удосужился «спасибо» сказать за спасение собственной жизни?
Он успел подняться, прежде чем она очутилась у стола, однако когда стал к ней приближаться, она попятилась не оттого, что ощутила реальную угрозу, а от подсознательного страха, что он ее сомнет.
—И кого же мне следовало благодарить? Этих неотесанных филистеров, которых ты именуешь своими родственниками? Тех, кто бросил меня в погреб, чтобы затем отправить на виселицу?
—Этим ты полностью обязан собственному рту! — выкрикнула она. — Но вне зависимости от того, заслуживал ты это или нет, то было дело рук Уоррена. А не Бойда и не Дрю. Они пошли против собственного брата, чтобы тебе помочь, прекрасно сознавая, что он до полусмерти их изобьет, если узнает об этом.
—Я не слабоумный, дитя мое. Нет необходимости рассказывать, что они сделали. Почему, на твой взгляд, я удержался от того, чтобы свернуть им шею?
—О, как это мило. И подумать только, я еще недоумевала, что здесь делаю. Мне следовало сообразить, что это лишь еще один удар по моим братьям, поскольку ты не имел возможности там остаться, чтобы причинить им еще какой-нибудь серьезный ущерб. Так ведь, а? Увезти меня с собой — прекрасная месть, тебе ведь известно, что братья от волнения с ума сойдут.
— Совершенно верно!
Она не обратила внимания, что краска залила его лицо и шею — явное свидетельство того, что ее догадка вдвое усилила его ярость и предопределила его ответ. Она услышала лишь ответ, прозвучавший погребальным звоном над ее последней надеждой, за которую — хотя бы в этом и не призналась — она цеплялась.
Именно боль толкнула ее на ответный укол:
—Что еще можно ожидать от английского лорда, карибского пирата!
—Мне неприятно тебе, ведьмочка, указывать, но это не синонимы.
—Для меня — синонимы! О, Господи, и подумать только — у меня должен быть от него ребенок.
—Черта с два! Пальцем больше к тебе не притронусь!
Она отступала назад, когда до него донеслось:
—Да тебе и не придется, тупица!
Джеймсу показалось, что его резанули ножом или что его в зад ударил бешеный мул, чего, как он подумал, в тот момент и заслуживал.
Однако его реакция Джорджину ни в малейшей мере не интересовала. Глубоко возмущенная, она вылетела за дверь, хлопнув ею, что помешало ей услышать некое хмыканье, вскоре превратившееся в довольное посмеивание.
Он нашел ее спустя полчаса на камбузе, где, имея в качестве слушателей Шона О'Шона и его помощников, она разражалась гневной тирадой в адрес мужчин вообще, и Джеймса Мэлори в честности. Учитывая, что, по слухам, их Джорджи, хотя и вновь одетая в штаны (на сей раз взятые взаймы), теперь капитанская супруга, они не были склонны отрицать что-либо, чем она желала с ними поделиться.
Несколько мгновений Джеймс слушал ее, прежде чем прервал, услышав, что его именуют упрямым ослом, безмозглым волом и кирпичной стеной, причем все говорилось на одном дыхании. Кирпичная стена? Какие же немыслимые сравнения выдумывают эти американцы.
—Хотелось бы перемолвиться с тобой словечком, Джордж, если не возражаешь.
—Возражаю.
Говоря это, она не посмотрела на него. В сущности, он лишь отметил, что от его слов у нее лишь спина напряглась. Вежливый подход, видимо, не годился.
Если бы Джорджина увидела появившуюся на его лице улыбку, она бы назвала ее дьявольской, однако поскольку она не глядела на него, лишь остальные присутствовавшие заметили ее; в тот же момент подойдя к ней сзади, он поднял ее с бочки, на которой она расположилась.
—Извините нас, джентльмены, однако в последнее время Джордж манкирует своими обязанностями, — проговорил Джеймс, держа ее горизонтально и унося в том положении, с которым она уже была знакома.
—Вам бы следовало обуздывать ваши варварские привычки, капитан, — с гневом сказала она, по опыту зная, что не сможет заставить его опустить ее на пол, пока он сам этого не захочет. — Но воспитание ведь дает о себе знать, не так ли?
—Мы доберемся быстрее, если ты заткнешься, Джордж.
Некая шутливость его тона, отмеченная ею, буквально оглушила ее, заставила утратить дар речи. Господи, да что забавного он находил в нынешней ситуации, когда они относились друг к другу с презрением? А менее часа назад он напоминал огнедышащего дракона. Но что тут говорить — англичанин. Какие еще требуются объяснения?
—Доберемся быстрее куда? — требовательно проговорила она. — И какими такими обязанностями я манкирую? Следует ли мне напомнить тебе, что я уже не юнга?
—Я прекрасно знаю, кто ты сейчас, девочка моя. И хотя я слова доброго не скажу о супружестве, оно имеет одно небольшое достоинство, на которое даже я не смог бы пожаловаться.
Ей потребовалось секунд пять, чтобы переварить услышанное. Затем последовал фейерверк:
—Ты что, с ума сошел или просто приступ старческого маразма? Я отчетливо слышала, как ты оповестил меня, а также весь корабль, что больше меня пальцем не тронешь! У меня есть свидетели!
—Весь корабль?
—Ты сообщил об этом достаточно громко.
—Значит, солгал.
—Вот так, просто? Солгал? Тогда у меня для тебя есть новости...
—Как ты себя ведешь, Джордж? Это твое пристрастие вытаскивать наше грязное белье...
—Я еще не то сделаю, ты, гунявый вол. — Тут, в конце концов, она заметила, что вслед им раздаются смешки и хихиканье, и она понизила голос до шипящего шепота: — Только попробуй и... Ну, только попробуй, и увидишь, что будет.
—Весьма мило, дорогая, подумать о том, как сделать это более интересным, но, уверяю тебя, необходимости никакой нет.
Она не заблуждалась относительно того, что он имел в виду. Ее бросило в жар, причем она ощутила его особенно сильно в тех местах, где ей сейчас бы этого особенно не хотелось, так как она не желала иметь с ним ничего общего. Зачем он все это делал? Уже целую неделю они находились в плавании, и она натыкалась лишь на мрачный, тяжелый взгляд, когда изредка смотрела в его сторону. Однако ту стычку в каюте затеял именно он, спровоцировав ее прервать ее обиженное молчание. А теперь вот это. Если целью его было свести ее с ума от смятения, то он весьма близок к успеху.