Неведомый певец давно умолк, а слова песни все звучали и звучали в сердце матери.
Она сидела несколько минут, будто в оцепенении, потом вздрогнула, придя в себя, и, глянув на Марию, задохнулась в глубоких рыданиях.
Так Авдотья не плакала со дня получения извещения. Ее подруга молчала, понимая, что слезы облегчают сердце.
Немного успокоившись, Авдотья прошептала:
– Про него песня-то ведь… про Васю моего, – и до боли сжала дряблые веки, из-под которых все катились и катились крупные слезы.
Марья тоже вытирала глаза передником.
Так они сидели долго, не зажигая огня, тесно прижавшись друг к другу – две старые матери, потерявшие сыновей.
Ночью Авдотье снился Василий. Совсем еще маленький, белоголовый, в синей ситцевой рубашонке, он гонялся с жестяной банкой за пчелами на лугу и когда накрывал пчелу, севшую на цветок, то прикладывая к банке ухе, слушая, как гудит в ней, смеялся и кричал весело: «Мама, послушай, послушай».
И откуда-то опять льется песня, рассказывающая о стойком пограничнике…
Глядя на пожелтевшее извещение с серыми прерывающимися буквами, Авдотья вспоминала сон и вчерашнюю песню. За окном уже рассвело, когда она оторвалась от своих дум. Медленно поднялась, прошла в передний угол, убрала нагар с лампадки, не почувствовав огрубелыми пальцами огня, и, глядя на темный лик иконы, проговорила вслух:
– Умер мой Вася. Хорошо умер. Песни про него поют. – И задернула икону занавеской.
Вечером, когда солнце склонилось к, тайге, Авдотья повязалась черным платком и пошла к реке. На берегу густо росли плакучие ивы. Они склонились над водой, купая в ней узкие, вытянутые листья. Солнце уже спряталось за тайгой, противоположный далекий берег потонул во мраке. Потемневший Иртыш с тихим шелестом накатывал волны на песок.
И Авдотье послышалось вдруг, будто волны что-то невнятно шепчут. Она опять вспомнила слова вчерашней песни, где говорилось, что там, на далекой заставе, вода шепчет притихшему берегу имя героя страны. Старая мать снова стала вслушиваться в шелест волн.
Иртыш, на берегах которого вырос ее сын, не забыл о нем и тоже шептал, шептал его имя. Авдотья теперь уже явственно слышала, как волны, набегая одна на другую, выговаривали тихо: «Василий… Василий»…
Улыбка осветила темное лицо Авдотьи, она медленно опустилась на податливый влажный приплесок, слушая песню о своем сыне.