Нив чувствовал себя так же, как и много лет назад, когда только приехал в город, и всё вокруг представлялось ему невыносимо огромным, враждебным и чужим. Переполненная хагата. Улицы, исходящие истерическим криком. Рёв пикирующих виманов, от которого закладывает в ушах. Всё это — всё то, что он научился не видеть — стало вдруг пронзительным и ясным.
Ана возвращалась с работы пораньше, чтобы проводить с ним больше времени. Нив радовался, смеялся, шутил, слушал вместе с ней вечернее радио, несмотря на головную боль. И никак не мог найти в себе силы, чтобы сказать ей о переводе.
Он не поверил глазам, когда прочитал пришедшее к нему на рабочий ящик официальное письмо. Он и раньше слышал, что некоторым счастливчикам доставалась совсем не та должность, о которой они просили, но не придавал этому значения. К тому же он уже несколько лет не ходил на парикшу. Почему о нём вспомнили именно сейчас? Как будто кто-то просматривал от безделья архивы и заметил его толстую подшивку с отказами. Как будто кто-то решил над ним подшутить.
После одинаковых заявлений, которые Нив писал пять лет подряд, мечтая только о том, чтобы вернуться домой, его перевели на работу в пески.
Он собирался оспорить принятое в управлении решение, но никто не стал ему помогать — официальной процедуры для отказа попросту не существовало, а жаловаться высшему руководству его настоятельно отговаривали, намекая, что после такого он может и вовсе лишиться работы. Ниву ничего не оставалось, кроме как согласиться на новую должность.
Радиокартография. Южные пески.
Письмо о переводе написали так торжественно, как если бы ему собирались вручить почётную награду, повысить на недосягаемо высокую должность, о которой он всю жизнь мечтал.
Пустыня. Идиотская ирония. Ведь именно от пустыни он и хотел сбежать.
И Нив стал убеждать себя в том, что его жизнь меняется к лучшему. Новая должность куда интереснее сводящих с ума помех на магнитной плёнке. Быть может, это именно то, чего он на самом деле хотел — втайне от себя самого. К тому же ходили слухи, что достаточно проработать лишь год за стеной, и можно подавать любое заявление, на любую позицию, в любой город — тебя обязательно возьмут.
Нив всё ещё не понимал, как скажет об этом Ане; он думал, она испугается таких перемен. Но ведь всё меняется к лучшему — именно так. Всё меняется к лучшему, надо только поверить. Да, придётся часто уезжать, но после недели в пустыне он останется на неделю в городе. Вместе с ней. Он каждый вечер будет встречать её после работы, а по утрам ездить с ней в видая-лая.
Нив рассказал Ане о назначении вечером, в последний день на больничном. Она тогда задержалась на работе, и Нив ждал её, нетерпеливо расхаживая по комнате, но долго не решался начать разговор, когда она наконец пришла.
Ана выслушала его — и молчала.
Она выжидающе смотрела на Нива, надеясь, что он сам подскажет ей — вздохом, взглядом, улыбкой, — хорошая это новость или плохая. Она, наверное, и не понимала, о чём он говорит — пустыня, радиомаяки, ламбды, голосовые карты, виман, который увезёт его в пески.
Нива пугало её молчание.
— Я, по правде, сам подавал заявление, — оправдывался он. — Давно очень, ещё до нашего знакомства. Уж и забыть успел — все эти заявления так долго рассматриваются. Не думал, что они в итоге…
— Это опасно? — спросила Ана.
— Опасно?
Нив не думал об опасности. Виманы иногда падали в пустыне, но это случалось нечасто. Исследовательские ламбды хорошо оборудованы и защищены — там можно протянуть несколько месяцев, даже если их полностью заметёт песком.
И всё же…
Нив никогда не бывал в карпаразе, в открытой пустыне. На работе его убеждали, что несчастные случаи на ламбдах — это редкость на уровне статистической погрешности, что у него куда больше шансов погибнуть в хагате, свалившись перед прибывающим поездом на пути, но он до сих пор не встречал никого, кто бы на самом деле летал в пески.
Только год. Одобрят любой перевод. Ему вдруг стало страшно.
— Вовсе нет, — сказал он, — совсем не опасно. Бо́льшую часть времени я буду проводить на ламбде. А ламбда — это настоящая цельнометаллическая крепость! Там есть запасы еды и воды на несколько недель. Никакой шторм не страшен.
— А как же долии?
— Обычно ламбды стоят далеко от пояса ветров. — Нив поморщился, как бы вспоминая, хотя в действительности ничего толком не знал. — Рядом с ними долии падают редко. В городе куда опаснее, чем там! К тому же я никогда не слышал, чтобы ламбду…
— Но ты ведь всё равно не сможешь отказаться?
Щёки у Аны раскраснелись, слезились глаза. Нив невольно покосился на дхаав. Тот работал на удивление ровно, комнату продувало химической свежестью.
— Нет, — сказал он. — Отказаться не смогу. Я ведь сам подавал заявление на перевод, хоть и давно. Это было бы очень странно — сначала подавать заявление, а потом отказываться. Да и вряд ли это вообще возможно, нет у нас такой процедуры. Но это всего лишь на год. И потом я смогу просить о любой должности, в любом…
Ана кивнула — и тут же недоверчиво нахмурилась.
— Это правда, — сказал Нив. — Думаешь, я тебя обманываю? Никто не держит в песках насильно. Не та эта работа, чтобы через силу. Только год. Многие, конечно, остаются там по своему желанию и куда дольше, но…
Ана посмотрела Ниву в глаза.
— Только год, — повторил он.
— И ты будешь уезжать каждую неделю?
— Раз в две недели. Одну неделю там, одну здесь, с тобой.
Ана вздохнула.
— Это ведь совсем недалеко. — Нив обнял Ану за плечи. — Все наши ламбды неподалеку от города, практически сразу за стеной. Всего какой-нибудь час на вимане от центральной, а то и меньше.
Ана молчала.
— Перелёт меньше времени займёт, чем ты с работы сегодня возвращалась! — улыбнулся Нив.
— Да, но… — проговорила Ана. — Это же карпараза, глубокая пустыня! Там по многу дней бушуют страшные бури, там падают огромные долии, там… Один бог знает, что там может произойти!
— Не волнуйся. Если что и произойдёт — ламбдам даже большая долия не страшна!
Нив закусил губу. Лучше уж соврать, чем расстраивать Ану.
— И я, по крайней мере, перестану сидеть весь день с наушниками на голове. А то оглохну скоро. Или с ума сойду.
Ана глубоко и часто дышала. Шелестел очиститель воздуха.
— Ты знаешь, — сказала она, — если ты действительно этого хочешь… И потом — целая неделя вместе! Но я буду очень переживать.
Нив не знал, что ответить.
— Когда тебя переводят?
— Через две недели. Хотя, нет, погоди. — Он потёр лоб. — Осталось уже меньше недели.
— Так скоро?
Ана сидела, прижавшись к нему плечом.
— Да, мне и самому не верится.
— Ты меня извини. Я всего боюсь. Но я понимаю, что для тебя это очень важно. Ты этого так сильно хотел. А я уж как-нибудь переживу, что некоторые вечера мне придётся проводить одной.
— На самом деле, мы теперь даже больше времени будем вместе.
— Да, я на работе, а у тебя выходной.
Ана быстро вздохнула и задрожала, как от озноба.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Нив.
— Да, просто сегодня… Я немного устала.
Нив поцеловал её в лоб.
— Я рада за тебя, — сказала Ана. — Надо будет отметить это на выходных. Твоё повышение.
— Обязательно отметим. К тому же, знаешь, я ведь, наверное, смогу встречать тебя у видая-лая после работы.
— Обещаешь?
Нив обнял Ану. Она тяжело и часто дышала, но всё равно улыбалась.
На следующий день начиналась куланаа́са, праздник красок.
Ана хотела кататься на поездах, пересаживаясь с одной линии на другую, и Нив придумал особый маршрут — чтобы они смогли посмотреть на раскрашенный к торжеству город, но не попали в толкучку на станциях и в поездах.
Они вышли рано, когда ещё не погасли ночные огни. Ане не терпелось поскорее выбраться из дома, сбежать от хрипящего на последнем издыхании очистителя и духоты, и она даже не успела толком отойти после укола.
Занималось утро — как в самые обычные будни. Нив как будто провожал Ану до видая-лая.
В праздник день всегда длился дольше — после сумерек солнечный свет заменяло электричество, — поэтому город ещё спал, никто никуда не торопился, и по пути им не попадались прохожие. Ана жаловалась на холод, хотя, несмотря на утренние часы, уже припекало. Ветер — теплый, как чьё-то дыхание. Небо — чистое и светлое, без облаков. Нива пугал этот странный озноб Аны. Надо было предложить ей вернуться, но он не решался. Она так ждала праздника, он не мог заставить её весь день проваляться в постели.
Старый район почти не украшали.
Ни газовых гирлянд, ни ажурных фонарей, ни цветных флажков, которыми обычно пестрили в куланаасу улицы. Люди вопреки этой давящей серости приклеивали на свои окна яркие фигурки — вырезанные из бумаги силуэты богомольцев с комично распростёртыми руками. Издали аппликации превращались в аляповатые кляксы, и казалось, что стёкла домов замазаны масляной краской. Нив пожалел, что сам не догадался вырезать смешных человечков из бумаги. Ана наверняка бы обрадовалась.
Но она и так улыбалась, её не смущала серость окраин.
Уже рядом с Нивартаном они увидели несколько растяжек с поздравлениями и одинокий синий флажок у входа в плев. Со станции они уехали в почти пустом вагоне — праздник ещё не начался.
Ана сидела у окна и смотрела на проносящиеся мимо дома. Они выходили там, где она хотела. Она не знала названий, она просто говорила — когда заводили музыку, и весь состав, вздрогнув, замедлял ход, — что им обязательно нужно посмотреть на эту древнюю гармию, газовую иллюминацию, длинный икавезман, или постоять на красивом перроне, накрытом, как саваном, тусклой гирляндой, от которой исходила тень, а не свет.
Город оживал.
На станциях толкались люди в нарядных одеждах, бренчали бравурные мелодии, звенели радостные голоса. Вагоны теперь заливало раскатистым шумом — все смеялись, пересказывали выпуски новостей, обсуждали то, что творится в сердце города.