— Как ты себя чувствуешь? — спросил Нив.
Ана ничего не ответила и лишь непонятно кивнула.
— Надо было всё-таки придумать маршрут покороче, — сказал Нив.
— Всё в порядке. Я… — Ана положила голову Ниву на плечо. — Сегодня было так хорошо. Спасибо тебе.
Они вернулись домой.
Ана включила радио. Передавали какой-то праздничный шум, бравурную музыку, шипение помех. Нив пошёл на кухню разогреть воду для хараса.
Он вернулся с дымящейся кружкой в руке.
Ана спала.
Она лежала в постели, не раздевшись. Дыхательная маска валялась на столе, радио натужно работало — диктор наигранно-торжественным голосом рассказывал, какие пёстрые гуляния наводняли город при свете дня. Люди радовались до слёз, размалёванные улицы волшебно преобразились. Диктор вдруг дико загоготал над собственной шуткой, и Нив выключил радио. Через несколько часов начинался праздничный салют, который он хотел посмотреть с Аной.
Нив присел рядом с ней на кровать. Потянулся, чтобы накрыть её одеялом, но передумал — дхаав надрывался, но комнату всё равно выжигала духота. Ана легла спать в одежде. Перепутанные волосы закрывали её лицо, на щёках выступил болезненный румянец.
Пока Нив возился на кухне, ему пришла в голову мысль предложить Ане остаться на следующий день дома — устроить маленькое продолжение праздника, о котором не знает никто, кроме них двоих. И пусть город уже не будет таким бушующим и ярким, пусть даже они весь день проведут в тесной квартире, напротив опечатанного окна.
Но Ана уже спала.
Нив сел за стол. Пить харас теперь не хотелось. Нив подумал, что нужно разбудить Ану, помочь ей раздеться, может, даже сделать укол — но не стал. Наверняка ей снится, что они сейчас сидят за столом, пьют ароматный харас, слушают радио и ждут праздничной канонады, оглушительного завершения дня.
До салюта оставалось ещё несколько часов. С улицы доносились чьи-то крики и смех. Проносились по бадвану сверкающие поезда.
Нив встал и осторожно, стараясь не шуметь — хотя Ане не помешал заснуть даже гогот ведущего по радио, — оделся и вышел на лестничную клетку.
Ветер приносил запах песка и соли. Под бадваном кучковалась разряженная молодежь, но на Нива никто не обращал внимания. Он зашагал вниз по улице, к Нивартану, словно собирался повторить дневное путешествие. В паре кварталов от дома открылась недорогая забегаловка с крепкой домашней каттойей — Нив заглядывал туда несколько месяцев назад.
Там оказалось людно.
Нив взял бутылочку у недружелюбной женщины за стойкой и неловко топтался в поисках свободного столика — ему не хотелось ни с кем говорить. Лампы на потолке часто мерцали, распрыскивая скудный свет, и всё вокруг — стены с фотографиями пыльных башен, песчаных дюн и парящих в воздухе кораблей, затоптанный пол, низкий потолок с тёмными разводами, даже лица посетителей — казалось жёлтым, как в глубокой пустыне на закате дня. Нив подумал, что даже в такой день владелец не позаботился заменить потолочные лампы, как будто нормальное освещение помешало бы людям пить.
Свободных столиков не оказалось. Нив подсел к мужчине, который в одиночестве пил каттойю. Незнакомец поприветствовал его энергичным кивком и сказал что-то на гали. Нив улыбнулся и тоже кивнул в ответ. Лампы снова замерцали. Праздник подходил к концу.
Нива не отпускало непонятное беспокойство. Он надеялся, что этот день, проведённый с Аной, поможет ему во всём разобраться — новая работа, зона молчания, ламбда в песках, — но Ана спала дома, а он пил каттойю в переполненном самаде.
Всего через несколько недель он полетит в пустыню — в самое сердце песков, где даже обычные люди не могут дышать без маски. Нив вспомнил, что небо в пустыне чёрное и ясное по ночам. Там, за высокими стенами, которыми обнесён задыхающийся город, можно увидеть звёзды. Ночная пустыня напомнит ему о родине. Нив рассмеялся.
Его сосед поднял рюмку, предлагая безмолвный тост. Нив поддержал. Каттойя была приторной и тёплой. Нива подташнивало. Он скривился так, словно глотнул разъедающей кишки отравы, и вытер рот рукавом. Его сосед сказал что-то на гали и, ухмыльнувшись, вновь наполнил рюмку.
За другим столиком громко спорили двое молодых мужчин, яро, с пьяной хамоватостью, перебивая друг с друга. Из-за стойки сочилась сдавленная музыка из приёмника, шипел старый вещатель, заунывно тянул гласные певец, и голос его, точно обрывчатое послание из далёких песков, тонул в треске помех. Резко хлопала входная дверь — кто-то уже торопился домой. Загрохотала разбитая посуда.
Нив вздохнул.
Зачем он пришёл сюда? Его мутит от здешнего пойла, Ана может проснуться и увидит, что его нет, а он не оставил даже записки. Вдруг ей снова станет плохо — в тесной и душной комнате, где едва работает дхаав? Радио молчит. В квартирке темно — он выключил свет. Кружка с кипятком остыла на столе.
Нужно вернуться. Оставить недопитую каттойю и вернуться, пока не проснулась Ана.
Но Нив не уходил.
Тошнота улеглась, и он выпил ещё, на выдохе, глотая каттойю, как лекарство. Напиток обжёг горло, грудь заполнило приятное тепло.
Нужно вернуться.
Он не уходил. Он налил себе ещё рюмку.
Сосед порывался заговорить с ним, Нив угрюмо кивал. И продолжал пить. Каттойя теперь не походила на рвотное зелье, ему захотелось выпить ещё. Уже не нужно никуда возвращаться. Ана проспит всю ночь. Она ничего не заметит.
Голова слегка кружилась. Праздник завершался в дешёвом самаде под мерцающими лампами — рядом с пьяным незнакомцем, бормочущем что-то на непонятном языке. Под звуки протяжной музыки, искажённой шипением помех, шумом осыпающегося с барханов песка.
Нив закрыл глаза и представил, как летит в вимане над пустыней — под ним тянутся одинаковые дюны, а город остался где-то далеко позади, превратился в мираж.
Он наполнил рюмку.
— Салют, диди́тсу? Скоро начнут палить! — дружелюбно сказал сосед и качнул рюмкой, предлагая очередной тост.
На стол упало несколько капель. Праздник завершался.
Забегаловка быстро пустела. Нив взял себе ещё каттойи, не понимая, почему торчит в прогорклой питейной, которая давно бы уже закрылась в будний день. Накатило вялое отупение от каттойи, делать ничего не хотелось, улица в окне казалась совершенно чёрной, как будто давно наступила ночь.
Музыка теперь не играла — кто-то переключил приёмник на вечерние новости и прибавил громкость. Мощный грохочущий голос рассказывал о салюте. Эта поздняя передача как бы невзначай намекала засидевшимся в самаде, что пора домой. Но Нив не прислушивался. Не слышал он и соседа, бормочущего на гали. Нив опьянел, но странная боль не унималась.
Пора возвращаться. Ана всё же могла проснуться. Вдруг опять сбоит дхаав?
Нив выпил последнюю рюмку, и рот снова свело от приторной горечи. Едва не стошнило.
Всё, с него хватит.
Он с трудом поднялся из-за стола. Радио настойчиво орало ему вслед о грядущей ночной канонаде.
На улице стемнело, на стенах домов зажглись синие фонари. Всё так же дул ветер. Нив побрёл под бадваном, но вдруг остановился.
Город пугающе преобразился, пока он сидел в самаде, и теперь он не понимал, куда идёт. Его тошнило, он с трудом передвигал ноги, но ему захотелось выпить ещё. Всё не так, как должно быть. Этот день должен завершиться иначе.
Наверху, ему навстречу, пронеслись два ярких огня. Поезд, опаздывающий в ночь. Фасады зданий, выхваченные на мгновение из темноты, напомнили изваяния из рассохшегося песка — весь город был бесформенной бутафорией, которую наспех прикрыла ночная темнота. Огни пролетели у Нива над головой и устремились дальше, в сумрак, показывая верный путь.
Нив потащился вслед за поездом.
Его покачивало. Он держался середины тротуара, словно от этого зависело равновесие. Ноги отяжелели — идти приходилось через силу. Он представил, что его ноги вязнут в песке.
Скоро он улетит в пустыню, где по ночам видно звёзды.
На улицах ещё попадались редкие прохожие, которые в сумерках выглядели одинаково серыми. Все они вышли посмотреть, послушать, как огромные пушки за чертой города слепо обстреливают небо. Надо подойти к ним и сказать, что они ошибаются, что это не праздничные выстрелы, вовсе нет, это грохот от падающих в пустыне долий, которые насквозь пробивают сверкающие купола исследовательских ламбд.
Улица, несмотря на поздних гуляк, опустела, лишилась формы и цвета. Нив с трудом продирался сквозь эту пустоту — руки его дрожали, а дышалось через силу, ведь воздуха вокруг становилось всё меньше.
Кто-то окликнул его. Нив явственно услышал собственное имя и испугался. Он свернул в пропахший дымом проулок и опёрся о стену — ноги его не слушались. Уселся на тротуар — сполз по стене, ударившись обо что-то тёмное и холодное.
Но всё это уже не имело значения. Над ним нависала огромная чёрная стена.
Где-то вдалеке, в синем зареве ночного освещения, раздавались шаги, голоса, смех и гортанный шум ветра, окрепшего с сумерками. Ветер напоминал о пустыне. Салют запаздывал. Пронёсся по бадвану отстающий от расписания поезд — стремительные отблески из его окон на секунду осветили проулок.
Не стоило уходить из питейной. Он мог провести там всю ночь, праздник бы не кончался, по радио бесконечно передавали бы одну и ту же песню, один и тот же выпуск новостей.
Нив представил: он сидит в дешёвом самаде, в тепле, в духоте, в нарочито жёлтом свете потолочных ламп, из-за которых кожа выцветает, как у покойников. Хрипит неисправное радио. Он наливает очередную рюмку — он уже сбился со счёта. Его сосед, пьющий каттойю несколько дней подряд, рассказывает о том, что чувствует человек в самом центре мёртвых земель без маски — десять секунд жизни, лёгкие разрывает от боли, невозможно вздохнуть. Похоже на приступ у Аны. Нив сонно кивает и выпивает каттойю залпом. Начинается салют, и от чудовищного грохота в питейной вылетают все стекла.
Нив попробовал встать и поскользнулся. Голоса прохожих на улице отдалялись. Не проносились по бадвану поезда.