— Наконец-то! Прама́тта, хватит лежать! — крикнул Кханд.
Он настойчиво потянул Нива за руку. У Кханда была сильная судорожная хватка. Поднявшись, Нив на секунду решил, что слепнет от жгучего песка, и всё видится ему приглушенным, сумеречным, как в поздний вечер. Но потом он понял, что действительно стемнело.
— Ты как? Цел? — спросил Кханд.
Длинная полоса серой ткани выпросталась из криво повязанного тюрбана на его голове и развевалась на ветру.
— Да… кажется, — пробормотал Нив.
— Нет, всё-таки я таким не был! — Кханд покачал головой.
— Я просто оступился.
Нив раздосадовано отряхивал одежду от песка, как будто это могло стереть, вычеркнуть из памяти произошедшее. Его маска хрипела при каждом вздохе.
— Понимаю, мааван, что ты не сам спрыгнул! — хмыкнул Кханд, оглядывая Нива.
— А что это было?
— Долия. Тут это не редкость. Я думал, ты знаешь.
— Но она же упала совсем рядом с виманом!
— Нет, тебе показалось.
Нив всё ещё не мог прийти в себя.
— Садхуни! Все живы-целы, всё отлично! — Кханд показал на гиру. — Она уже заканчивает, и нам пора нисты́р отсюда!
С гребня дюны сорвалась струйка красного песка и закрутилась вихрем.
— Я, даари́дра, немного ошибся с направлением ветра, — добавил Кханд.
Он снова дёрнул Нива за рукав, и они пошли в обход дюны. Кханд ступал широко — насколько позволяли его короткие ноги, — и будто перешагивал через что-то.
Гира перекосилась — то ли от ветра, то ли от собственной раскачки, — и больше не загоралась. Кханд свернул фонарь на бок — тот повис на тонком креплении, как свёрнутая башка, — снял с выглянувшего штыря чёрный диск и спрятал его в куртке.
— А мы успеем дотащить эту штуку до корабля? — спросил Нив.
— Таава́т! Ты знаешь, сколько она стоит?
Они подняли гиру из песка и быстро, насколько могли, понесли к кораблю. Без защитной скорлупы приходилось ещё тяжелее, чем раньше — гира упорно норовила выскользнуть из рук. Однако времени на возню с контейнером уже не хватало — тот валялся рядом с ямкой, и их быстро заносило песком.
Пилот вылез из кабины, но вместо того, чтобы помочь им с гирой, возбужденно размахивал руками, как припадочный. Пассажирский отсек не закрыли, и в него наметало песчаную пыль.
— Постой-ка!
Кханд взвалил гиру на Нива и подбежал к пилоту. Тот мигом перестал кривляться. Кханд выкрикнул что-то на гали и грубо толкнул пилота в плечо. Пилот попятился и, сообразив, попытался вручную опустить дверь отсека, наваливаясь на неё всем весом. Кханд снова выругался и отпихнул пилота от двери.
Нив едва справлялся с гирой. Он тащил её, ухватившись обеими руками за фонарь и постоянно приседая, отталкиваясь ногами, увязающими в песке. Кханд прокричал что-то — Нив не разобрал, человеческие голоса почти не отличались от завывания ветра, — и показал куда-то рукой. Нив не смотрел. Пот заливал ему глаза.
Старик вернулся, и они вместе приволокли гиру к виману, но теперь пассажирский отсек был закрыт. Кханд яростно забарабанил кулаками по кабине пилота.
— Виманас! — выкрикнул он. — Дурпта! Ахи тебя! Совсем мозгов нет, драапа!
Огромный люк пассажирского отсека медленно, со скрежетом поднялся. Ветер бил в спину, Нив едва стоял на ногах. Он боялся обернуться.
Когда они наконец занесли гиру в отсек, Нив был на грани обморока. Он упал в кресло рядом с иллюминатором и закрыл глаза. Дверь отсека закрылась со звонким лязгом, и корпус корабля затрясся. Нив вздрогнул, точно пробудившись от кошмара, и пристегнул ремень безопасности. Через несколько секунд виман уже набрал высоту.
Напряжённый гул двигателей сменился истошным рёвом, и сила ускорения впечатала Нива в жёсткое кресло.
Кханд внезапно рассмеялся:
— Поздравляю! Отличный первый день!
— Да уж… — проговорил Нив.
Виман летел быстрее, чем раньше — пилот боялся задержаться в мекхала-агкати даже на несколько лишних секунд. Корабль раскачивался на воздушных волнах, двигатели завывали, и по всему корпусу проходила частая дрожь. Стонал уставший металл.
Пояс ветров никак не хочет их отпускать — песчаная буря вот-вот догонит надрывающийся виман и накроет его страшной багровой тучей, расколет, как тонкую скорлупу.
Гира, которую они не успели закрепить перед взлётом, каталась по полу, когда виман нырял в потоки восходящего ветра, и билась фонарём о гулкие стены.
— Интересно, она всё ещё работает? — спросил Нив.
— Ахи его знает! — усмехнулся Кханд.
Нив посмотрел на свои наручные часы. Стрелки на циферблате беспомощно застыли, показывая неправильное время, хотя пружинка завода была взведена до упора.
— Всё! — сказал Кханд. — Теперь можешь выбросить!
— Что? Почему?
— Мааван, ты откуда вообще такой взялся? Это же мекхала-агкати! Такое ещё в видая-лая изучают! Ахи ты вообще часы с собой взял?
— Я не подумал, — пробормотал Нив.
Ему всё ещё казалось, что их преследует буря. Прошло несколько минут, прежде чем он решился посмотреть в окно.
Под ними вновь тянулись одинаковые текучие дюны. Испорченное стекло причудливо искажало вид — дюны то вздымались вверх, подобно волнам, то опадали, рассеиваясь на ветру. Не было ни иссушенных пустынных растений, ни исследовательских ламбд — только горящий на солнце песок.
Пояс ветров оставался позади, и его красные дюны, долии и шторм, рвущий на части небо, казались теперь странным мороком, навеянным пустыней. На самом деле они ещё не добрались до места высадки — не ставили гиру, не спасались от бури. Просто Нив на несколько минут провалился в болезненный липкий сон, в его часах лопнула взведённая пружина, а компас у потолка, забывший о своём предназначении, отсчитывает какое-то неправильное пустынное время.
— Ты как, ничего? — спросил Кханд. — В сознании?
— Нормально, — сказал Нив.
Он посмотрел на полотно безжизненного песка. И вдруг подумал, что пустыня так пронзительно и необъяснимо красива именно потому, что лишена жизни. Он понял, почему Кханда рассердили его слова о строительстве хагаты в песках.
Кханд тем временем отвязался от кресла и, осторожно придерживаясь за поручни в стенах, перебрался к Ниву.
— Рассказать тебе о том, как я сам летал в мекхала-агкати в первый раз? — спросил он.
Песня песка
Нив думал, что время в пустыне необъяснимо отличается от городского. Оно течёт то медленнее, то быстрее. Здесь компас отсчитывает время, но перестаёт работать хронометр, часы пролетают, как секунды, а секунды становятся долгими, как часы.
После первого полёта в мекхала-агкати руки у него тряслись, он с трудом стоял на ногах. Он не мог поверить в то, что несколько часов назад виман привёз его из синей полумглы утреннего города. Казалось, он провёл в песках десятки дней — без отдыха и сна, — и за всё это время не сделал ни единого глотка воды.
Когда они вернулись на ламбду, Нив выпил несколько бутылок, однако ему не полегчало — наоборот, чувство жажды странно усилилось. Он открыл ещё бутылку.
— Эй, полегче! — сказал Кханд. — Это тебе не поможет, мааван! Тебе на самом деле не хочется пить. Так бывает в первый раз. Приляг лучше.
Комнатка Нива была настолько тесной, что туда влезли только узкая кровать, повидавшая виды санганака и приделанный к стене узкий стол. Единственное окно закрывалось толстым металлическим веком, позволяя полностью заградиться от солнцепёка. У потолка вполсилы горела газовая лампа. Дхаав в стене работал на износ.
Нив присел на кровать, и его взгляд остановился на больших настенные часах с секундной стрелкой, которая раздражающе пощёлкивала, рывками передвигаясь по циферблату. В городе в это время он обычно возвращается с обеда.
Он выключил свет. Лёг в кровать, не раздеваясь, чтобы немного отдохнуть, очистить мысли, однако стоило ему расслабиться и закрыть глаза, как он тут же услышал голос Кханда, рассказывающего свою бесконечную историю — первый полёт к поясу ветров, неопытный пилот, по сравнению с которым даже их сегодняшний виманас мог бы сойти за аса, и страшный пустынный смерч, подобных которому сам Кханд никогда больше не видел. Нив спросил старика — как же они умудрились остаться в живых? А Кханд ответил что-то на гали. На этом рассказ закончился. Виман сел рядом с ламбдой, и земля пошатнулась у них под ногами.
Ниву рассказывали о пустынных смерчах ещё задолго до того, как он получил назначение в пески. Он даже слышал записи передач с какой-то затерянной ламбды — взволнованные голоса (большинство видели смерч впервые), помехи, напоминающие шелест песка, монотонные сигналы дежурной сирены, которая должна была предупреждать об опасности, но в действительности лишь выводила из себя. Нив не думал, что сам когда-нибудь попадёт в такой смерч.
Постепенно, утопая в воспоминаниях и мыслях, как в зыбучем песке, Нив заснул.
И ему приснилось, что он спит. Но только не в цельнометаллической камере посреди песков, а у себя дома, где душно, а сквозь шторы с улицы бьёт синий газовый свет.
И Аны рядом нет.
Нив просыпается, понимает, что лежит один, но не хочет вставать. Ещё не время. Весь город во тьме. Бьёт в уши протяжное шипение, похожее на шум пустынного ветра — он забыл выключить радио перед сном. Но он всё равно не встаёт. Ещё слишком рано, чтобы бодрствовать — плохое время, кустхаана, — на улице ещё горят синие фонари. Правда, теперь именно шум радио мешает ему забыться.
Он ворочается на постели и вдруг понимает, что проснулся вовсе не из-за шипения помех. Его изводит страшная жажда — губы рассохлись, гортань кровоточит, даже дышать получается с трудом.
Нив поднимается с постели, и в этот момент распахивается дверь.
Он видит Кханда — в смешной дыхательной маске и огромных очках с круглыми стёклами.
— Пойдём, мааван! — говорит Кханд.
Они уже не в городе. Перед ними до самого горизонта, до боли в глазах — пустыня. И Кханд настойчиво тащит Нива за рукав. Нив — полуголый, босиком. Песок обжигает ему ноги.