городах строительство продолжаем. Вот. А как ваш бизнес? В твоем ответе незакончена фраза. Только одно слово «Вчера…»?
«Вчера? Не помню… Да, вчера, вот, был туман, а сегодня солнце с самого утра.
Никакого негатива. Ну, прикинь, здесь на сайте мы все вроде как «девочки-мальчики». И общаемся искренне и от души. Я-то вот переписываюсь со своей подружкой из первого класса лет, так, семи-восьми. Именно поэтому, мне кажется, и кайф, и доверие. Если что не так, готов извиниться сам. «Аськи» у меня нет. Наш бизнес тоже проседает».
«А я нет! Не могу абстрагироваться, когда вижу на твоей странице взрослого мужчину, да, пусть с которым когда-то давно были знакомы, но все-таки, он – незнакомый практически человек. Да? Я знала мальчика, и теперь, вот, говорю так спокойно и доверительно именно потому, что полагаю, то давнее знакомство дает такое преимущество – говорить, как со знакомым, но! – как с мужчиной. Ты, уж, извини, не могу я обращаться к тебе как к школьному приятелю. Ты – уже не он. А говорю я так открыто и искренне практически всегда и почти со всеми. Вот и все. Пока.
PS. Прочитала твои рассказы. Я мало что понимаю в этом, ты уж извини. Ну, рассказы как рассказы… и всё. Хорошо то, что это занятие тебе по душе, что оно шлифует твой слог и русский язык. Могу сказать одно – хобби у тебя достойное. Это не то, что наклейки от бутылок собирать… Привет».
Культурный шок, или История одного перелета
– Драфт Бадвайзер, плиз, – бросил я рыжему бармену за стойкой в центре зале ожидания ирландского аэропорта Шенон. Выпить пива после долгого перелёта через океан и на последней перед Москвой остановке – такова традиция, сложившаяся в советской колонии на Кубе. Через пару часов – дома! Впереди другая жизнь и другая страна, которая, судя по разговорам, проснулась и прет к свободе.
Отхлебнув хорошенько пива, загляделся на снующую публику. Под шум аэропорта вспомнилось, как начиналась эта командировка.
Это был мой первый выезд за границу. Время – середина 80-х. Я летел с семьей на Остров Свободы, чтобы там жить и работать.
Сыну было меньше года. Сразу после взлета он начал блажить – укачало. Все три с лишним часа, которые мы летели от Москвы до Ирландии, жена и две стюардессы безуспешно успокаивали мальца. Умаявшись он уснул, только когда колеса коснулись бетона посадочной полосы. Его уложили в детскую аэрофлотовскую кроватку, а я присел рядом. Все пассажиры вышли. В салон зашли уборщики в униформе, и выгнали нас из самолета – такие правила.
Пройдя через трубу трапа, я вошел в зал ожидания аэропорта. Одет был, как предписывали заученные мною «Правила поведения советских людей за рубежом», в свой самый приличный костюм, белую рубашку и галстук. Правда, за время полета костюм слегка помялся, галстук сбился. На руках, разметавшись по пеленкам, спал измученный ребенок.
После полумрака самолета и трубы перехода пришлось зажмуриться от яркого света, ударившего в глаза. Сощурившись, нашел ближайшую лавку, чтобы сесть. Глаза привыкли, стал разглядывать «заграницу».
Вокруг текла обычная жизнь обычного международного аэропорта – много света, запахи кофе и хороших сигарет. Не торопясь проходили доброжелательные люди с чемоданами на колесиках – увидел впервые! – в легкой одежде и некоторые в шортах, август месяц же.
Остановка длилась около часа. Все это время я сидел в строгом костюме с ребенком на коленях, без единого цента в кармане – в моей стране действовала статья уголовного кодекса за валютные преступления. Я испытывал не стыд. Чего мне было стыдиться? Я переживал то, чему тогда еще не знал определения – культурный шок. За время ожидания совершенно отчетливо стало понятно, что вот эти люди вокруг меня – нормальные, а я урод! То есть, не сам лично, а место, откуда только что прилетел, уродливое, и всем понятно, что я оттуда. А ведь еще пару часов назад так не казалось! Они, вот эти люди кругом, наверное, дико хохотали бы, предложи им перед рабочей поездкой, скажем, из Мюнхена в Лондон не то что выучить, а даже прочитать какие-то особые правила поведения, отличные от тех к которым они привыкли с детства. При этом у них по закону не могло быть с собой денег!
Потом был долгий многочасовой перелет через океан в Канаду, в заполярный Гандер. Там приземлились в темноте (уже утро или еще вечер)? В сумеречном терминале устало выстроились за банками колы, которые сонная канадская тетя бесплатно давала «одну – в одни руки». Сын, наоравшись и смирившись с бесконечным перелетом, крепко спал. Слоняясь по залу ожидания для транзитников, я увидел на стене, неподалеку от туалета, большую загрунтованную панель, почти всю исписанную от руки пассажирами. Там были надписи и по-русски. Такие, например, «Лева и Вова из Одессы. Видали мы в гробу вашу Америку!» Ну, и матюки тоже. Стало понятно, что подлые капиталисты, чтобы не оттирать письмена с кафеля в туалете, зная заранее, что они непременно появятся, повесили рядом большую доску, где наши могли бы выразиться письменно, раз уж им это непременно необходимо. Тонкое знание канадцами нашего менталитета уже почему-то не удивляло.
Посадка вместо одного часа продлилась два. Весь багаж зачем-то выгрузили на бетон рядом с самолетом. Пассажиры, бродя в полумраке вокруг туши аэробуса, выбирали из кучи свои вещи и заносили обратно в самолет.
Уже на Кубе шустрый переводчик объяснил, что так делают всегда, когда кто-то с рейса «уходит» – просит политического убежища в Канаде. На тот случай, если оставил бомбу в багаже. Но «уходят» не с каждого рейса – нам просто не повезло.
В гаванском аэропорту имени Хосе Марти садились под ярким тропическим солнцем. Из самолета вышли как в парную. Куба пахла пряно и чуть гнильцой от океана. Шоколадные пограничницы не глядя нашлепали в паспорта въездные печати: «Бъембенидос!» («Добро пожаловать!»)
Долго досматривали багаж. Переводчик уже пару раз сбегал за минералкой, а строгие офицеры санитарного контроля всё изымали из чемоданов и сумок совграждан копченую колбасу, сыр и консервы. Съестное бережно укладывали в большие фанерные коробки с белоснежной стружкой на дне, наверное, для последующего изучения и уничтожения. У пацана отняли слюнявое яблоко, которое он увлеченно пытался кусать своими режущимися зубами.
…Я допил пиво. Поискал глазами выгоревшую макушку сына, который нарезал круги, вольный как ветер, и, не удержавшись, подмигнул айришу: «В Москву! В Москву!».
Гейша
– С тебя стакан, Семёнов!
Дуче откинулся в кресле – руки за голову – и счастливо засмеялся в знак абсолютного превосходства. Сэм как собака пошмыгал носом – опасностью вроде не пахло. Осторожно сел на край стула. Очёчки шефа резво блеснули:
– Полетишь в Японию, камикадзе.
И, насладившись эффектом, добавил:
– Завтра.
Рушилось присутствие компании на токийской выставке. Партнёры не довезли к открытию рекламный плакат – баннер, ранее отправленная девушка – внезапно заболела. Следовало «обозначить флаг» прямыми переговорами и ударно организовать пресс-конференцию. Параллельно пропадала пятничная баня – жаль! и ремонт дачного забора – да, и хрен с ним!
Сначала потрескивало за обшивкой, а потом искры шустро побежали вдоль фюзеляжа от хвоста к кабине. Запершило в горле – странно, никто не замечает… Пол плавно посветлел и растворился, далеко внизу обозначились ухабы облаков с бездонными проёмами. Главное, туда не смотреть! Отрыыы…
– Сабади-и?
– Эта, зайка, водички. Water, please.
«Аэробус «Тайских авиалиний» самый комфортабельный гроб…» Тьфу! кажется, задремал.
В вечерний вагончик городской электрички, галдя, насыпались школьники в белых гольфиках с рюкзачками. Сэм прикрыл глаза: «Пионэры – идите в жопу!» Третьи сутки в токийском муравейнике. Чем они тут дышат? Прилично выпивший человечек при галстуке, тихо спит в проходе. Публика его деликатно не видит. «И пьют они, тихушники, не по-нашему» – нервное напряжение от суеты огромной выставки и работы на публике медленно остывало. Белье хоть выжимай. «В душ!»
«Который час-то???» Нащупал выключалку, засветился телик – начало одиннадцатого, считай, ночь. «А у нас день? ночь?»
Повторялся ежедневный сюжет – невыносимо хотелось есть.
Сутулясь, спустился по многослойным дорожкам до земли (земли?) между торосами зданий, махнул таксисту:
– В Гинзу!
«Наш человек на острове» нашлася. На встречу пришлось вытаскивать запиской – мобильник в Японии не работал. В «Hard Rock Cafe» красотка поднялась под ручку с зататуированным жлобом. «Когда по маляве, прийдя на свиданье…»
– Что случилось? Шеф с ума сходит! Где баннер?
Бойфренд, блеснув зубами, бесшумно отвалил. Борец?
– Заболела я, – глазки метнулись, – а баннер таможня держит. Говорят, произведение искусства, нужен сертификат…
«Дурдом! Чёрт дёрнул наших дизайнеров копировать картины Лентулова. Как же: модерн! – круто! А эта загуляла, ну, дрянь! Что мне – драться с ней, что ли? Ага, и с ее дружком. Где она таких «орков» отрывает?»
– Ладно, в Москве поговорим.
Профессионально поймав движение плеча, «шкаф» обернулся и сделал улыбку.
«Хрен с тобой, япона мать! Пусть Дуче сам тебя дрючит. Господи, как же есть хочется». Больше здесь делать было нечего. «Русский покинул татами первым».
В соседнем баре зажигали по-взрослому. Протолкавшись к стойке, жестами показал: «Есть хочу!». Бармен напрягся: «Виски? Бир?» … Ага, вспомнил Сэм: «Пиво – жидкий хлеб» – кивнул на «хайнекен». Действительно, с пивком полегчало. Порадовался, глядя на потную публику: «Надо же, гуляют как у нас!» Не повторяя, вышел в «парную». Куда теперь, а главное, где здесь нормально поесть?
Пошел на запах, который обманул – все заведения уже позакрывались, а на ступеньках осел «офисный планктон» – бумажные пакеты «на дорожку».
– Ишь, кайф добирают, – одобрил Сэм и вот тут почуял, что кружит не один, уже с полквартала за ним семенит японочка. Что ж, дело обычное – клиентов ловит. «Эх, мне б щас тарелку борща, я б тут всех пере…». Обернулся – фигурка мигом приблизилась, потупившись, ухватилась за рукав. «Ишь, гейша. Воспитание…».