Как город блещущий, бездонный, гулкий
Врастает красным мясом новостроек
В щетинистую даль от Токсова до Пулкова.
<1930-е>
Звукоподобие
«Он разлюбил себя, он вышел в непогоду…»*
Он разлюбил себя, он вышел в непогоду.
Какое множество гуляет под дождем народу.
Как песик вертится и жалко и пестро
В витрине возлежит огромное перо.
Он спину повернул, пошел через дорогу,
Он к скверу подошел с решеткою убогой,
Где зелень нежная без света фонарей
Казалась черною, как высота над ней
Но музыка нежданная раздалась
И флейта мирная под лампой показалась,
Затем рояля угол и рука
Игравшего, как дева, старика.
Гулявший медленно от зелени отходит
И взором улицу бегущую обводит.
Он погружается все глубже в непогоду,
Любовь он потерял, он потерял свободу.
«Какою прихотью глупейшей…»*
Какою прихотью глупейшей
Казалась музыка ему
Сидел он праздный и нахальный,
Следил, как пиво пьют в углу
Стал непонятен голос моря,
Вся жизнь казалась ни к чему
Он вспоминал – все было ясно,
И длинный, длинный коридор,
Там в глубине сад сладкогласный,
У ног подруг Психеи ясной
Стоит людей тревожный хор
Как отдаленное виденье
Буфетчик, потом обливаясь,
Бокалы пеной наполнял,
Украдкой дымом наслаждаясь,
Передник перед ним сновал.
Февраль 1930
«Хотел он, превращаясь в волны…»*
Хотел он, превращаясь в волны,
Сиреною блестеть,
На берег пенистый взбегая,
Разбиться и лететь.
Чтобы опять приподнимаясь,
С другой волной соединяясь,
Перегонять и петь,
В высокий сад глядеть.
Март 1930
«Уж день краснеет, точно нос…»*
Уж день краснеет, точно нос,
Встает над точкою вопрос:
Зачем скитался ты и пел
И вызвать тень свою хотел?
На берега,
На облака
Ложится тень.
Уходит день
Как холодна вода твоя
Летейская
Забыть и навсегда забыть
Людей и птиц,
С подругой нежной не ходить
И чай не пить,
С друзьями спор не заводить
В сентябрьской мгле
О будущем, что ждет всех нас
Здесь на земле.
Март 1930
«Он с каждым годом уменьшался…»*
Он с каждым годом уменьшался
И высыхал
И горестно следил, как образ
За словом оживал
С пером сидел он на постели
Под полкою сырой,
Петрарка, Фауст, иммортели
И мемуаров рой.
Там нимфы нежно ворковали
И шел городовой,
Возлюбленные голодали
И хор спускался с гор,
Орфея погребали
И раздавался плач,
В цилиндре и перчатках
Серьезный шел палач
Они ходили в гости
Сквозь переплеты книг,
Устраивали вместе
На острове пикник.
Май 1930
«Прекрасен мир не в прозе полудикой…»*
Прекрасен мир не в прозе полудикой,
Где вместо музыки раздался хохот дикий.
От юности предшествует двойник,
Что выше нас и, как звезда, велик.
Но есть двойник другой, его враждебна сила –
Не впереди душа его носилась
Плетется он за нами по пятам,
Средь бела дня подводит к зеркалам
И речь ведет за нас с усмешкою веселой
И, за руку беря, ведет дорогой голой
«Черно бесконечное утро…»*
Черно бесконечное утро,
Как слезы, стоят фонари.
Пурпурные, гулкие звуки
Слышны отдаленной зари
И слово горит и темнеет
На площади перед окном,
И каркают птицы и реют
Над черным его забытьем
Нет, не расстался я с тобою
Ты по-прежнему ликуешь
Сияньем ненаглядных глаз
Но не прохладная фиалка,
Не розы, точно ветерок,
Ты восстаешь в долине жаркой,
И пламя лижет твой венок.
И все, что ты в себе хранила
И, как зеницу, берегла,
Как уголь черный и невзрачный
Ты будущему отдала.
Но в стороне,
Где дым клубится,
Но в тишине
Растут цветы,
Порхают легкие певицы,
Дрожат зеленые листы.
«На набережной рассвет…»*
На набережной рассвет
Сиреневый и неясный.
Плешивые дети сидят
На великолепной вершине
Быть может, то отблеск окон
Им плечи и грудь освещает,
Но бледен, как лист, небосклон
И музыка не играет.
«В повышенном горе…»*
В повышенном горе
На крышах природы
Ведут музыканты
Свои хороводы
Внизу обезьяны,
Ритма не слыша,
Пляшут и вьются
Томно и скушно
И те же движенья,
И те же реченья,
И те же сомненья,
Как будто, как будто!
По градам и весям
Они завывают,
И нежно и сладко
Себя уважают
«Русалка пела, дичь ждала…»*
Русалка пела, дичь ждала,
Сидели гости у костра,
На нежной палевой волне
Черт ехал, точно на коне.
Мне милый друг сказал тогда:
– Сидеть приятно у костра.
Как хорошо среди людей
Лишь видеть нежных лебедей.
Зачем ты музыку прервал? –
Мучительно он продолжал
– Из круга вышел ты, мой друг,
Теперь чертям ты первый друг.
Вкруг сосен майские жуки
Ведут воздушный хоровод
На холмах дачные огни
Вновь зажигает мотылек
– Вернитесь, нимфы, – он вскричал, –
– Высокая мечта, вернись!
Зачем ты отнял жизнь мою
И погрузил меня во тьму?
Вскочили гости: – Что опять!
Как непристойно приставать
Чего вам надо, жизнь проста,
Да помиритесь, господа.
Когда уснули все опять,
Мой друг чертей мне показал
– Тебя люблю, – я отвечал, –
Хотел тебя я вознести,
В высокий храм перенести,
Но на пути ты изнемог,
От смеха адского продрог.
Я бился, бился и взлетал,
С тобою вместе в ров упал.
Но будет, будет вновь полет
В ночных рубашках мотыльки
Гасили в окнах огоньки.
«Звукоподобие проснулось…»*
Звукоподобие проснулось,
Лицом к поэту повернулось
И медленно, как автомат,
Сказало:
Сегодня вставил ты глаза мне
И сердце в грудь мою вогнал.
Уже я чувствую желанье,
Я, изваянье,
Перехожу в разряд людей.
И стану я, как все, загадкой,
И буду изменяться я,
Хоть волосы мои не побелеют,
Иначе будут петь глаза
Быть может, стану я похожим
На жемчуг, потерявший цвет,
И полюбить меня не сможет
Эпохи нашей человек.
Я ухожу, меня проклянешь
И постараешься отнять
Глаза Психеи, сердце вынуть
И будешь в мастерскую звать.
Теперь враги мы. Безнадежно
– Остановись! – воскликнешь ты.
Звукоподобие другое
Ты выставишь из темноты
Оно последует за мною
Быть может – враг, быть может – друг,
Мы будем биться иль ликуя
Покажем мы пожатье рук.
<1932>
«Как жаль, – подумалось ему…»*
«Как жаль, – подумалось ему, –
«Осенний ветер… ночи голубые…
«Я разлюбил свою весну.
«Перед судилищем поэтов
«Под снежной вьюгой я стоял,
«И каждый был разнообразен,
«И я был, как живой металл,
«Способен был соединиться
«И золото, вобрав меня,
«Готово было распуститься
«Цветком прекрасным,
«Пришла бы нежная пора
«И с ней бы солнце появилось,
«И из цветка бы, как роса,
«Мое дыханье удалилось».
Март 1931
«За годом год, как листья под ногою…»*
За годом год, как листья под ногою,
Становится желтее и печальней
Прекрасной зелени уже не сохранить
И звона дивного любви первоначальной.
И робость милая, и голоса друзей,
Как звуки флейт, уже воспоминанье.
Вчерашний день терзает как музей,
Где слепки, копии и подражанья
Идешь по лестнице, но листья за тобой
Сухой свой танец совершают
И ласковой, но черною порой,
Как на театре хор, перебегают.
Апрель 1931
Ночное пьянство*
И точно яблоки румяны
И точно яблоки желты,
Сидели гости на диване,
Блаженно раскрывая рты.
Собранье пеньем исходило:
Сперва madame за ним ходила,
Потом monseieur ее сменил…
Декольтированная дама,
Как непонятный сфинкс, стояла,
Она держала абажур,
На нем Психея и Амур,
Из тюля нежные цветочки
И просто бархатные точки.
Стол был ни беден, ни богат,
Картофельный белел салат
И соловей из каждой рюмки
Стремглав за соловьем летел
Раскланиваясь грациозно,
Старик пленительно запел:
Зачем тревожишь ночью лунной
Любовь и молодость мою.
Ведь девушкою легкострунной
Своей души не назову
Она веселая не знала,
Что ей погибель суждена
Вакханкой томною плясала
И радостная восклицала:
– Ах, я пьяна, совсем пьяна!..
И полюбила возноситься,
Своею легкостью кичиться,
Пчелой жужжащею летать,
Безмолвной бабочкой порхать…
И вдруг на лестнице стоять.
Теперь, усталая, не верит
В полеты прежние свои
И лунной ночью лицемерит
Там, где свистали соловьи
Старик пригубил
Смутно было
Луна над облаком всходила.
И стало страшно, что не хватит
Вина средь ночи
Голос*
Столица глядела
Развалиной.
Гражданская война летела
Волной
И Нэп сошел и развалился
В Гостином пестрою дугой.
Самодовольными шарами
Шли пары толстые.
И бриллиантами качали
В ушах.
И заедали анекдотом,
И запивали опереттой
Борьбу
В стекло прозрачное одеты,
Огни мерцали
Растраты, взятки и вино
Неслись, играя в домино
Волнующий и шелестящий,
И бледногубый голос пел,
Что чести нет.
И появлялся в кабинете
В бобры мягчайшие одет;
И превращался в ресторане
Он в сногсшибательный обед.
И, ночью, в музыкальном баре
Нарядной девою звучал
И изворотливость веселую,
Как победителя, ласкал.
«Пред Революцией громадной…»*
Пред Революцией громадной,
Как звезды, страны восстают
Вбегает негр
Высокомерными глазами
Его душа окружена,
Гарлема дикими ночами
Она по-прежнему пьяна.
Его мечты: разгладить волос,
И кожи цвет чтоб был белей,
Чтоб ласковый, ликерный голос
Пел о любви
Неясным призраком свободы
Он весь заполонен
Вино, и карты, и блужданье
Свободою считает он.
Идет огромный по проспекту,
Где головы стоят,
Где комсомольцы, комсомолки
Идут как струнный лад
И государственностью новой
Где человек горит,
Надеждою неколебимой,
Что мир в ответ звучит.
«Психея дивная…»*
Психея дивная,
Где крылья голубые
И легкие глаза
И косы золотые.
Как страшен взгляд очей испепеленный,
В просторы чистые по-прежнему влюбленный,
В ужасный лес вступила жизнь твоя.
Сожженная, ты вспыхивать обречена
И легким огоньком то здесь, то там блуждаешь,
И путника средь ночи увлекаешь.
Нарцисс*
Он не был пьян, он не был болен –
Он просто встретил сам себя
У фабрики, где колокольня
В обсерваторию превращена.
В нем было тускло и спокойно
И не хотелось говорить.
Не останавливаясь, хладнокровно
Пошел он по теченью плыть
Они расстались, но встречались
Из года в год. Без лишних слов
Неловко головой качали
Прошла и юность и любовь
«Золотые глаза…»*
Золотые глаза,
Точно множество тусклых зеркал,
Подымает прекрасная птица.
Сквозь туманы и свисты дождя
Голубые несутся просторы.
Появились под темным дождем
Два крыла быстролетной певицы,
И томимый голос зажег
Бесконечно утлые лица.
И запели пленительно вдруг
В обветшалых телах, точно в клетках,
Соловьи о убитой любви
И о встречах, губительно редких.
«Он с юностью своей, как должно, распрощался…»*
Он с юностью своей, как должно, распрощался
И двойника, как смерти, испугался.
Он в круг вступил и, мглою окружен,
Услышал пред собой девятиструнный стон.
Ее лица не видел он,
Но чудилось – оно прекрасно,
И хор цветов и голоса зверей
Вливались в круг, объятый ночью властной.
И появилось нежное лицо,
Как бы обвеянное светом.
Он чувствовал себя и камнем и свинцом,
Он ждал томительно рассвета
«Всю ночь дома дышали светом…»*
Всю ночь дома дышали светом,
Весь город пел в сиянье огневом,
Снег падал с крыш, теплом домов согретый,
Невзрачный человек нырнул в широкий дом
Он, как и все, был утомлен разлукой
С своей душой,
Он, как и все, боролся с зябкой скукой
И пустотой.
Пленительны предутренние звуки,
Но юности второй он тщетно ждет
И вместо дивных мук – разуверенья муки
Вокруг него, как дикий сад, растут.
«Подделки юную любовь напоминают…»*
Подделки юную любовь напоминают,
Глубокомысленно на полочках стоят.
Так нежные сердца кому-то подражают,
Заемным опытом пытаются сиять.
Но первая любовь, она благоухает,
Она, безумная, не хочет подражать,
И копии и слепки разбивает,
И пеньем наполняет берега.
Но копии, но слепки, точно формы,
Ее зовут, ее влекут,
Знакомое предстанет изваянье,
Когда в музей прохожие войдут.
1933
«Кентаврами восходят поколенья…»*
Кентаврами восходят поколенья
И музыка гремит.
За лесом, там, полуденное пенье,
Неясный мир лежит
Кентавр, кентавр, зачем ты оглянулся,
Копыта приподняв?
Зачем ты флейту взял и заиграл разлуку,
Волнуясь и кружась?
Везенья нету в жаркой бездне,
Кентавр, спеши.
Забудь, что ты был украшеньем,
Или не можешь ты?
Иль создан ты стоять на камне
И созерцать
Себя и мир и звезд движенье
И размышлять.
«Норд-ост гнул пальмы, мушмулу, маслины…»*
Норд-ост гнул пальмы, мушмулу, маслины
И веллингтонию, как деву, колебал.
Ступени лестниц, словно пелерины,
К плечам пришиты были скал.
По берегу подземному блуждая,
Я встретил соловья, он подражал,
И статую из солнечного края
Он голосом своим напоминал.
Я вышел на балкон подземного жилища,
Шел редкий снег и плавала луна,
И ветер бил студеным кнутовищем,
Цветы и травы истязал.
Я понял, что попал в Элизиум кристальный,
Где нет печали, нет любви,
Где отраженьем ледяным и дальним
Качаются беззвучно соловьи
1933. Крым
Южная зима*
Как ночь бессонную зима напоминает,
И лица желтые, несвежие глаза,
И солнца луч природу обольщает,
Как незаслуженный и лучезарный взгляд.
Среди пытающихся распуститься,
Средь почек обреченных он блуждал,
Сочувствие к обманутым растеньям
Надулось в нем, как парус, возросло
А дикая зима все продолжалась,
То падал снег, то дождь, как из ведра,
То солнце принуждало распускаться,
А под окном шакалы до утра.
Здесь пели женщиной, там плакали ребенком,
Вдруг выли почерневшею вдовой,
И псы бездомные со всех сторон бежали,
И возносили лай сторожевой.
Как ночь бессонную зима напоминает,
Камелии стоят, фонарь слезу роняет.
1933
«Почувствовал он боль, в поток людей глядя…»*
Почувствовал он боль, в поток людей глядя,
Заметил женщину с лицом карикатурным,
Как прошлое уже в ней узнавал
Неясность чувств и плеч скульптурность,
И острый взгляд и кожи блеск сухой.
Он постоял, но не окликнул.
Он чувствовал опять акаций цвет густой
И блеск дождя и воробьев чириканье.
И оживленье чувств, как крепкое вино,
В нем вызвало почти головокруженье,
Вновь целовал он горький нежный рот
И сердце, полное волненья.
Но для другого, может быть, еще
Она цветет, она еще сияет,
И, может быть, тот золотым плечом
Тень от плеча в истоме называет.
1933
«Вступил в Крыму в зеркальную прохладу…»*
Вступил в Крыму в зеркальную прохладу,
Под градом желудей оркестр любовь играл.
И, точно призраки, со всех концов Союза
Стояли зрители и слушали Кармен.
Как хороша любовь в минуту увяданья,
Невыносим знакомый голос твой,
Ты вечная, как изваянье,
А слушатель томительно другой.
Он, как слепой, обходит сад зеленый
И трогает ужасно лепестки,
И в соловьиный мир, поющий и влюбленный,
Хотел бы он, как блудный сын, войти.
Декабрь 1933, Ялта
Ленинград*
Промозглый Питер легким и простым
Ему в ту пору показался.
Под солнцем сладостным, под небом голубым
Он весь в прозрачности купался
И липкость воздуха и черные утра,
И фонари, стоящие, как слезы,
И липкотеплые ветра
Ему казались лепестками розы.
И он стоял, и в северный цветок,
Как соловей, все более влюблялся,
И воздух за глотком глоток
Он пил и улыбался.
И думал: молодость пройдет,
Душа предстанет безобразной
И почернеет, как цветок,
Мир обведет потухшим глазом.
Холодный и язвительный стакан,
Быть может, выпить нам придется,
Но все же роза с стебелька
Нет-нет и улыбнется.
Увы, никак не истребить
Видений юности беспечной.
И продолжает он любить
Цветок прекрасный бесконечно.
Январь 1934
«В аду прекрасное селенье…»*
В аду прекрасное селенье
И души не мертвы.
Но бестолковому движенью
Они обречены
Они хотят обнять друг друга,
Поговорить.
Но вместо ласк – посмотрят тупо
И ну грубить.
Декабрь 1933