Она стояла у окна.
Поцелуй ее губ так сладок!
Она вся так нежна!
Утром спала желтая старуха,
В неопрятной рубашке,
С прилипнувшими перьями пуха;
На белых губах – капельки краски.
Я бросился к дверям:
Милый и она, растопырив руки,
Стала откидывать кучу белья –
Я претерпевал адские муки.
Смотрел как она поправляет парик,
Красит щеки и брови…
И, улучивши миг,
Я бросился от постаревшей любови.
Луна («Сегодня обвенчалась луна с облаками…»)*
Сегодня обвенчалась луна с облаками,
Она похожа на маленькую старушку,
Ее муж на баки камердинера.
Очень странная была свадьба:
Ухмылялись весело трубы и крыши
И язвительно хихикали подъезды.
Все смеялось лишь две кариатиды
Лениво поддерживали карнизы
И упорно смотрели на панели.
На панелях как всегда валялись окурки,
Куда-то спешила бумага,
Кружилась тяжелая пыль.
Все было по-прежнему и прохожие,
Скучающе заходили в пустые магазины
И скучающе говорили: «Ничего нет».
Луна вспомнила молодость и горько заплакала:
«Где мои ландыши и левкои,
Где моя подвенечная фата – мой лунный свет?»
Злобно смеялись трубы большого Города
Тихо хихикали крыши,
Злорадно скрипели подъезды.
«И будет день и Петроград погибнет…»*
И будет день и Петроград погибнет,
Печальная луна заплачет на брегах
Но снова ночь сойдет и снова все утихнет
И закачается ладья на северных волнах.
И вскоре волхв придет беседовать с луною,
Русалка запоет среди густых ветвей,
И капище воздвигнут Громобою
И вновь появится содружество людей
Да, все на свете круг свершает,
Ничто не ново под печальною луной,
И снова попик церковь освящает,
И снова франт любуется Невой.
Петерб<ургские> сфинксы*
Сегодня сфинксы странно улыбались –
Может быть, они видели голубой Нил?
Их глаза томно и лениво закрывались,
А на лапах мох и щебень гнил.
Женщины в платках громко ругались,
Они складывали привезенные дрова
На лапах сфинкса угрюмо колыхались
Поддевка и оторванные рукава.
Было так скучно и так тоскливо,
Лениво билась о щебень Нева
Купол собора выглядел стыдливо,
Будто спрятавшаяся в тумане голова
Но сфинксы странно улыбались,
Они думали, что живут в каком-то сне,
Их глаза в даль устремлялись
И читали что-то в глубине.
Обыкнов<енная> история*
На огромном тротуаре жалобно мяукал котенок
С глазами, как у дряхлой старухи
За стеной рояля раздавались звуки
И пищал упитанный ребенок.
Маленький котенок дрожа от стужи
Залез в газетную бумажку,
За стеной ребенка кормили теплой кашкой
И садились взрослые за ужин.
Маленький котенок смотрел на фонарик,
Может быть, он думал: «Отчего не греет?»
Маленький ребенок, от радости полнея,
Глазел как вертится гладильный валик.
Худенький котенок умрет на панели –
Он никому не нужен!
Толстый ребенок кончив ужин
Будет валяться в колыбели.
В изгнании*
В далекой Сибири сидели Христос и Аполлон,
Бледные изгнанники городов, сел и полей
Удивленно смотрели со всех сторон
Снега на этих странных людей:
Что им нужно в этой далекой стране?
Неужели они ищут апостолов и жрецов
Отчего они ходят в каком-то сне?
Все их взгляды говорят без слов
Раньше в другой, совсем другой стране
У Аполлона были храмы и жрецы
Ласково молили бога о весне
Приносили в жертву лавровые венцы.
Потом Иисуса чтили везде
Горько молили его, в слезах…
Искали спасенья в святой воде
Зрели в розовых облаках.
Но все быстро проходит Иисус и Аполлон
Ныне простая игрушка людей
И коварно смеются со всех сторон
Холодными улыбками снега полей.
Луна («Небо было безоблачно и спокойно…»)*
Небо было безоблачно и спокойно,
Луна тихо улыбалась –
В городе до боли гнойном
Она мерзкие дела открывала.
Ей приятно было смотреть в подворотни,
Где солдаты щупали проституток
И отражаясь в луже рвотной,
Она кряхтела, как утка.
Она смотрела на огромные панели,
Где валялись чьи-то пеленки
И слышала, как хулиганы свистели
Насилуя в будке ребенка.
А затем усмехнувшись мечтала
О своей дорогой Элладе
И потускнев, как зерцало,
Рассеянно скользила по ограде.
«Мы все – игрушки в забытой лавке…»*
Мы все – игрушки в забытой лавке,
На пыльной полке сидим недвижно,
Лежит покойник здесь в камилавке
Со взглядом тусклым, неподвижным
Мы только смотрим с тоскою в окна
Нет пробужденья, нет привета…
И ждем, не даст ли снова рок нам
Улыбки нежной и ответа.
Быть может вновь придет Спаситель
Который снова откроет двери?
И плачут куклы: «О, отворите!
О, дайте выход из музея<»>.
Они рыдают но неподвижно
Висит, как купол стеклянный, небо,
И снова куклы, совсем недвижно,
Как автоматы глядят нелепо.
Скорбь*
Иисус, мой хороший и ненаглядный!
Милый, маленький ребенок,
Как я могу с душой каскадной
Выронить несколько нежных слезенок?
Разве мне нужны твои скорби и боли?
Разве я болею твоим страданьем?
Я, паяц с букетом магнолий,
Разве не чужд всяких исканий?
Да, мне не надо Твоей улыбки,
Нежной, скорбной и лучезарной.
Пусть Тебя слушают серебристые рыбки
В озере нежном и янтарном!
Это так. Но отчего мне так больно и странно
Будто я мальчик с голубыми глазами
Вставший поутру очень рано
Чтобы любоваться лазурными облак<ами>.
Ароматы*
Запах роз – волнует и пленяет,
Запах ландыша – зовет куда-то вдаль,
Запах водопада свежестью ласкает,
Запах звезд струит печаль.
Аромат луны звучит, как клавесины
В старом замке, в голубой стране,
Где лепечут нежно апельсины
И живут в каком-то странном сне.
Запах солнца, пряный и пурпурный
Зажигает страсть в потухнувшем пруде
Он мотив каскадный и пурпурный,
Он кусочек олова в воде.
Ароматы властвуют повсюду,
Ароматы – это целый мир
С музыкой подобной изумруду,
С розами как оргия иль пир.
«Ах, дайте, дайте немного сказок!..»*
Ах, дайте, дайте немного сказок!
Ах, дайте дайте немного грез!
Я так устал от странных плясок
От смеха горького и слез!
Я так устал от злобных стонов,
От глаз тоскующих, дрожащих губ,
Что захотелось мне красивых звонов
Из серебристых длинных труб.
Мне надоело кричать о Боге,
Мне надоело молить туман,
Иду по спутанной дороге,
Где Пан умерший снова Пан.
«Я – фарфоровая куколка – не человек…»*
Я – фарфоровая куколка – не человек.
Меня любят, как хрупкую игрушку
Нежную и тонкую, как кружево век
Безвредную, как маленькая мушка.
Меня любят, как красивый диссон
В сером и обыденном счастье,
Как красивый колокольный звон
О слезах страданьях и ненастье.
Иногда меня душит настоящая любовь,
Но я ее скрываю – ведь я игрушка…
Ведь странно было б видеть кровь,
В маленькой смешной мушке.