Какие снадобья взять?
Чтоб скрылась скользких туманов,
Проклятых туманов рать.
Но кругом пожимают плечами –
Какое им дело до моей земли…
Они не верят моим печалям!
Не верят, что потонули мои корабли!
«Я тоскую по умирающей мебели…»*
Я тоскую по умирающей мебели,
По огромным, глубоким зеркалам
Где, как в голубой колыбели
Спят моей тоски колокола.
О, душа! С тобой говорит воспоминание.
Ты слышишь, как вздыхают цветы?
Но ты не можешь поплакать даже на диване –
Твой взор скользит по стенам пустым.
Так давно проданы фарфоровые статуэтки,
И причудливые картины не глядят из рам,
Только остались пыльные метки
Да в углу лежат поломанные веера.
Опиофаг («Медленно двигалось шествие арапов…»)*
Медленно двигалось шествие арапов,
Задумчиво несла матрона обезьянку,
Тонкая собака скучающе подымала лапы,
Опахало из павлинов несла негритянка.
Куполом из розового шелка казалось небо,
Поля были похожи на синеватый бархат.
Солнце расточало лучи великолепий
Причудливые статуи смотрели из арок
Меланхолическое пение неслось из леса,
Цветы раскрывались, издавая жужжанье,
Гроты служили торжественную мессу
Травы, изогнувшись, занимались воркованьем.
Но внезапно подул холодный ветер,
Черные хлопья стали бить мое тело…
Я стал плакать, молить о свете,
Но какие-то сети меня завертели.
Что было дальше – я не помню,
Только мне стало тоскливо и больно
Сердце сделалось тяжелым и огромным,
Как язык на башне колокольной.
Лебедь и змей*
Голубое озеро нежно улыбалось,
Его целовало утреннее солнце.
Оно резвилось и всюду бросало
Причудливые розовые червонцы.
Зеленые ели шелестели ветвями.
Их ласкал свежий утренний ветер,
Сочная земляника росла под кустами,
Все говорило: «Хорошо жить на свете!»
Но вот на озере появился лебедь.
Какое красивое пятно на синем фоне!
Ему надоело летать на небе
И слушать, как звезды состязаются в звоне.
Ах, лебедь, лебедь! ты многого не знаешь
Зеленый змей бежал сегодня из зверинца,
Он голову над камышами подымает,
Он хочет услышать как поет белая птица.
Он музыки давно не слышал –
Ему никто не играет на свирели.
Ему надо пение услышать –
Оно, наверное, успокоит и согреет.
Но плывет по-прежнему белый лебедь
Он петь совершенно не умеет.
Он плавает по озеру как в небе
А змей все более и более свирепеет.
А запоешь ли ты проклятая птица?
Или я задушу своим объятьем!
Белый лебедь начал биться,
Но сумрак начал приближаться.
И от ужаса запел белый лебедь
Свою первую и последнюю песню
Как он плавал в широком небе
И летал в поднебесьи.
«Ты слышишь музыку красок?..»*
Ты слышишь музыку красок?
Ты знаешь – ароматы цветов?
Ведь синий цвет так тих и неясен,
Он нежно ласкает цепь облаков!
Ты различаешь – зелени стоны,
Когда она с розой помещена?
Ты слышишь – болезненные звоны? –
Она хлорозом и немочью больна!
Ты чувствуешь – цвет сирени
Самый печальный дряхлеющий цвет –
Он звучит музыкой умиротворенья,
Он заживляет раны прежних лет.
А золото? ты помнишь позолоту,
Из которой грустно глядят зеркала?
Это голос состарившегося мота,
Это печальные аристократические колокола.
Да, краски, музыка и ароматы
Переплетены незримо между собой,
И я люблю пурпур заката,
Который, как пьяница, трубит трубой!
Разговор с Музой*
Сегодня какая-то печаль сосет мою душу…
Муза, поговори со мной об ароматах.
– Откроем окно, здесь душно,
И полюбуемся на лучи заката!
– Ты знаешь город с запахом нарда,
Где люди черны и стройны, как кипарисы?
Или тебя влечет, как северного барда,
В страны левкоя и нарцисса?
Может быть, ты хочешь увидеть смокву,
Которая золотится, как глаза тигрицы?
Или надеть современный смокинг
И пойти куда-нибудь повеселиться?
Муза! Брось издеваться.
Видишь – я совсем болен.
– Ну что ж? В минут двадцать
Мы опишем воздух колоколен.
«О, Петроград, Ты бледен и задумчив как Пьеро…»*
О, Петроград, Ты бледен и задумчив как Пьеро –
От Тебя отвернулся запад, Твоя Коломбина.
Как печально смотрят дворцы с разбитым стеклом
И дверями, что снегом заколотило.
Как медленны и тусклы воды Невы!
Как грустно рыдает она в своих пределах,
Так шепчет любовница последнее «Увы!»
Покидая возлюбленного тело.
Как слабо доносятся колокола,
Как медленно качаются они в своих устоях…
Так движутся старухи, опираясь на костыля,
Окидывая все улыбкою пустою.
О, Петроград, великая столица,
Я не знаю, воскреснешь ли Ты когда-нибудь,
Но мне хочется верить и молиться,
Чтобы вернуть Тебя на жизненный путь.
«Есть стихи душистые, как амбра…»*
Есть стихи душистые, как амбра,
Есть стихи пурпурные, как нард
Есть стихи златые, как альгамбра,
И печальные, как цветики мансард.
Есть кудрявые, как детские головки,
Есть прозрачные, как крылья мотылька,
Есть тревожные, как мышка в мышеловке,
Есть прохладные, как ласка ветерка.
Есть стихи, как воды водопада,
Очень быстрые и шумные стихи,
Есть тяжелые, как горная громада
Где от скуки умерли и мхи.
Стих – душа умерших поколений,
В будущем – спасительный маяк,
Нам не сосчитать твои ступени!
Не найти предел в твои края!
«Кроме музыки в стихе должны быть краски…»*
Кроме музыки в стихе должны быть краски,
Кроме пения в них нужен и пейзаж,
Ведь стихи причудливые маски,
Что жеманясь смотрят сквозь трельяж.
Есть стихи огромные картины,
Есть стихи тончайшие ковры,
Где из шерсти и из шелка арлекины,
То смеются, то тоскуют для игры.
Как парчу стих можно вышить
Зеленью, и золотом, и серебром,
Или выложить мозаикой как ниши,
Где мадонны выглядят старо.
К толпе*
Подайте немного любви и лазури!
Я стосковался по чечевичной похлебке…
Я дешево отдам облака пурпурные,
Запечатанные в золоченые коробки!
Или может быть, вы купите агатовые?
Они черны, как ночь средь кипарисов!
Заходите в мой балаган богатый!
Заходите! Почтеннейшие лицы.
Вы найдете здесь ароматы юга
Или вам нравится жизнь востока?
Вот направо северная вьюга
С днем коротким и ночью без срока.
Выбирайте! Я хочу стать человеком
И распродаю короны и платья
Разрешите отогреться от вершинного снега
Мне так захотелось вашего счастья
Искусств<енные> цветы*
Есть цветы, что тоскуют по жизни
Это вышитые на мебели цветы
Они с печальной, щемящей укоризной
Несут свои тяжелые, невыносимые кресты.
Они знают, они чувствуют, что они печальны,
Что они для жизни совсем не нужны,
Что у них нет и не будет дали,
Что они от колыбели смерти обречены.
И когда появляются летние недели,
Они выцветают, но не могут расцвесть,
Они слышат соловьиные трели,
Но знают – птицы не будут на них смотреть.
И, как забытых мертвецов, их никто не поцелует,
Их лепестки не приведут в восторг дитя,
К ним бабочка не прилетит балуясь
Не вскочит жук надкрыльем шелестя.