В эти годы он больше сил отдавал прозе, чем стихам, но продолжал писать и стихи. Вот как изображал он в стихах свою тогдашнюю жизнь:
Два пестрых одеяла,
Две стареньких подушки,
Стоят кровати рядом,
А на окне цветочки –
Лавр вышиной с мизинец
И серый кустик мирта.
На узких полках книги,
На одеялах люди –
Мужчина бледносиний
И девочка жена <…>
Он действительно был в те годы «бледносиним», потому что болел туберкулезом. Чахотка промучила его лет семь и в конце концов свела в могилу.
<…>
Он медленно умирал. Наступила самая трагическая часть его жизни, – куда более трагическая, чем прощание с мифом, владевшим всею его молодостью. Именно тогда, когда он разделался с туманными аллегориями, достиг зрелости и почувствовал влечение к изображению живой жизни, болезнь отняла у него силы и повела к смерти. В начале тридцатых годов, в жадных поисках нового материала, он, преодолевая слабость, принялся изучать тот Ленинград, с которым всегда жил рядом и который совсем не знал – ленинградские заводы.
Помню, много раз ездили мы с ним вместе на завод электроламп «Светлану». Мохнатая изморозь покрывала стекла трамвая, ползущего на Выборгскую сторону, а посреди вагона стоял Вагинов – все в той же шапке-ушанке, завязанной тесемочками под подбородком, все в том же бобриковом пальто, – держался за ремень и, глядя в книгу, читал Ариосто по-итальянски. «Светлана» был завод женский – в просторных чистых цехах за длинными столами сидели работницы в белых халатах и складывали мельчайшие детали из стекла и металла. Все заводские организации – партком, завком – были в руках у женщин, и дух мягкой женственности, девичества, царивший на заводе, чрезвычайно нравился Вагинову. Он тоже там всем полюбился – добротой, скромностью и столь необычной старинной учтивостью.
– Славно, – сказал он мне как-то, когда мы возвращались с ним со «Светланы». – Совсем как бывало в Смольном институте.
Потом мы с ним встретились на другой совместной работе: мы оба приняли участие в составлении книги «Четыре поколения» – о рабочих Нарвской заставы. Книгу эту делали четыре ленинградских литератора: Сергей Спасский, Антон Ульянский, Вагинов и я, и то была интереснейшая, поучительнейшая работа. Мое участие в этой работе было весьма скромным, и это дает мне право сказать, что книга получилась замечательная – одна из лучших документальных книг о жизни петербургского рабочего класса с восьмидесятых годов до середины первой пятилетки. Душой этого дела был даровитый писатель Антон Ульянский, бывший типографский рабочий, автор нескольких очень хороших повестей и рассказов, ныне несправедливо забытый. В течение нескольких месяцев все дни проводили мы на заводах, разговаривали с рабочими и записывали их рассказы. <…> Вагинову, с его острейшим чувством истории, с его пронзительной любовью к родному городу, все это было глубоко интересно. Как ни странно, перед ним открывался новый мир. К работе он отнесся влюбленно и, с постоянно повышенной температурой, упорно ездил на заводы, пересиливая себя. Но силы быстро убывали.
Поздней осенью Литфонд отправил его на зиму в Крым, в туберкулезный санаторий. До тех пор он никогда не бывал на юге[37], да и вообще никогда не расставался с родным своим городом, если не считать восемнадцатого-девятнадцатого года, когда он служил в Красной Армии. И вот он ехал в Крым. Все знали, что он обречен. Знал это и он сам.
<…>
Вернулся он в феврале и был уже так слаб, что не мог сам подняться к себе на третий этаж. Помню, как он вылез из извозчичьей пролетки, и мы долго стояли с ним вдвоем перед дверью его дома на засыпанной снегом солнечной улице в ожидании людей, которые внесут его наверх, и как он ласково и кротко озирался, счастливый тем, что снова в Ленинграде. Через несколько дней он написал стихотворение «Ленинград» <…>
Вообще он очень много писал в последние дни своей жизни. За месяц до смерти он пришел ко мне и, лежа у меня на диване, рассказывал мне о романе, который пишет. Роман назывался «Собиратель снов», и главным его героем должен был быть человек, который коллекционирует сновиденья.
Нужно сказать, что Вагинов сам всю жизнь был коллекционером, и в этом заключалась одна из характернейших его черт. В отрочестве он коллекционировал старинные монеты. Потом стал собирать спичечные коробки, когда их не собирал еще никто. Одно время он коллекционировал ресторанные меню и всевозможные рецепты приготовления разных диковинных блюд. Всю свою жизнь собирал он старинные, странные и редкие книги. <…>
В коллекционерстве Вагинова никогда не было ничего спортивного, ни малейшего стремления превзойти кого-либо, похвастаться обладанием тем, чего у других нет. Собираемые предметы интересовали его, потому что отражали жизнь, историю, общественные вкусы и взгляды. <…> Вагинов сам занялся собиранием снов для коллекции своего героя. Он рассказал мне, как выспрашивал сны у больных в туберкулезном санатории, где лечились люди самых разных профессий.
<…> Незавершенный роман свой о сновидениях Вагинов за несколько дней перед смертью передал Николаю Семеновичу Тихонову; не знаю, сохранилась ли у Тихонова эта рукопись[38].
Умер Вагинов в конце апреля 1934 года. Многие пошли провожать его на Смоленское кладбище, – помню плачущего Сережу Колбасьева, помню Тихонова, Федина, Всеволода Рождественского, Михаила Фромана и жену его Иду Наппельбаум. Тут я впервые увидел отца Вагинова: маленький лысенький старичок, удрученный и тихий, он теперь служил кассиром в какой-то артели, и во внешности его не было ничего ни полковничьего, ни жандармского, ни миллионерского.
День был удивительный, весенний, теплый, влажный, солнце сияло в чистейшем небе, но город тонул в туманной дымке, и перед похоронной процессией неожиданно выплывали его колонны, фронтоны и шпили. Вагинов медленно ехал в гробу через Неву по мосту лейтенанта Шмидта, и Филострат, незримый, шел рядом, и роза со стебелька улыбалась ему в последний раз.
Приложение 3. А. Дмитренко. К истории рода Вагенгеймов
25 сентября 1915 года в Канцелярии Его Императорского Величества по принятию прошений было заведено дело № 2756 о перемене фамилии подполковником Константином Адольфовичем Вагенгеймом[39].
ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО
ВСЕМИЛОСТИВЕЙШИЙ ГОСУДАРЬ.
Являясь по рождению, воспитанию и по своим убеждениям истинно русским человеком, непоколебимо и беззаветно преданным и любящим Обожаемого ЦАРЯ, Православную веру и родину Россию и нося лишь не русскую фамилию и в настоящее время в виду особенного подъема патриотизма среди верноподданных и всеобщего негодования против немецкого засилья, имевшего своим последствием тяжелые испытания для нашей родины, не в силах более носить не русскую фамилию, могущую дать повод считать меня русского человека по одной только фамилии немцем и потому прибегаю к ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ со всеподданнейшею просьбою о ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕМ повелении именоваться мне с женой и детьми впредь фамилией не Вагенгейм, а Вагинов. Город Петроград Сентября 16 дня 1915 года.
Верноподданный
ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА
подполковник Константин Адольфович Вагенгейм
Заведывающий хозяйством Петроградского Жандармского Дивизиона[40]
На первой странице дела – резюме для доклада начальству, написанное от руки чиновником Канцелярии и содержащее уникальные подробности биографии подполковника Вагенгейма. Например, выясняется факт изменения им конфессиональной принадлежности при вступлении в брак, а также участие в его судьбе барона Петра Николаевича Врангеля (1878–1928):
Завед<ывающий> хоз<яйством> Пер<вого> жандарм<ского> дивизиона, подполковник Вагенгейм Константин Адольфов<ич> присоед<инен> в 1897 г. из лютер<анства> к прав<ославию>, о фам<илии> «Вагинов». Женат на правосл<авной>, имеет 3-х несов<ершеннолетних> сыновей. Все док<умен> ты в порядке. Прош<ение> дает Гл<авное> Упр<авление> отд<ельного> корпуса жанд<армов> с благопр<иятным> отзывом. В этом принимает участие барон Врангель[41].
К делу подшита также визитная карточка подполковника Вагенгейма с трогательной припиской карандашом: «Знакомый барона Врангеля»[42].
Прошение было подано от Главного управления Отдельного корпуса жандармов, о чем свидетельствует штамп входящего документа и сопроводительное письмо, подписанное временно командующим Корпусом генерал-майором В. П. Никольским и исполняющим дела начальника Штаба генерал-майором Д. А. Правиковым. В письме на имя главноуправляющего Канцелярией, в частности, говорится, что «названный штаб-офицер по своим служебным и нравственным качествам вполне заслуживает оказания ему с семейством МОНАРШЕЙ милости удовлетворением возбужденного им всеподданнейшего ходатайства»[43]. Среди прочих бумаг в деле сохранился послужной список подполковника Вагенгейма и подписка, данная его женой Любовью Алексеевной и тремя сыновьями – Алексеем, Константином и Владимиром – о том, что они на перемену фамилии согласны. Собственноручная подпись Константина Константиновича Вагенгейма на этой бумаге – первый известный нам автограф будущего писателя Вагинова.
3 октября 1915 года прошение доложено главноуправляющему Канцелярией, было приказано: «дать ход», после чего оно было включено во всеподданнейшие ведомости и представлено государю. 30 ноября главноуправляющий специальными письмами уведомил министра юстиции, командующего Отдельным корпусом жандармов и самого Вагенгейма о том, что «ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР, по всеподданнейшему докладу моему прошения подполковника Петроградского жандармского дивизиона Константина Вагенгейма в 29 день сего Ноября ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕ соизволил разрешить ему, с семейством, именов