Не завершила фразу, наклонилась к Цветку, долго его под шейкой чесала. Он жмурился довольно и лез к девчонке на колени.
Аюрин сплела для Цветка ошейник из гибких прутиков, красных и темно-коричневых. Но передумала надевать.
— Он мой, и так это знает. Зачем же ошейник? Он свободен. А захочет уйти — может, в ошейнике его родные не примут?
А однажды пропал звереныш. То, почитай, ни на шаг не отходил — а то сутки нет. Аюрин Муравью сказала, что не бросит. Тот недоволен был — пора уходить отряду, но отлучиться Аюрин позволил.
Девушка с ног сбилась, разыскивая питомца.
— Цветок… Цветок… — громко звать она не могла и надеялась на чуткий слух зверька. Но щенок все не отзывался. Под ногой девушки хрустнула ветка; та охнула, невольно отступила назад. Серебристое сияние — сгусток тумана — качалось неподалеку. Силуэт в тумане почудился — худощавый старик, склонившийся над пеньком. Ночной гость приложил палец к губам и поманил к себе девушку. Даже с двух шагов она разглядела, что зеленоватые искры мерцают на мертвом пеньке — светляки. Старик указал на прозрачное, хоть и черное, небо, где холодно поблескивали такие же искры.
«Что он хочет этим сказать?» — подумала девушка и подошла поближе. Страха не было. Она только открыла рот, и вопрос готов был сорваться с губ, а серебряный старец, не сводя с нее глаз, начал пятиться в сторону сухостоя. Девушка протянула руку — предостеречь, но человек туманом растаял между стволами.
— Я его видела! Говорю, видела! — горячилась Аюрин. — Да брось. Старик остался там, за ущельем.
— Это был он, и он растаял! — Аюрин даже топнула ногой, раздосадованная, что ей не верят.
— Да тебе просто приснилось.
— А! — она махнула рукой и зашагала подальше от недоверчивых. На ходу обернулась: — Если он предупреждал о чем… сами выбрали.
— Ты и впрямь сны наяву видишь, — говорил Муравей, осторожно ступая, чтобы ветка не хрустнула, — обходил лагерь, часовых проверял. А какие из крестьян часовые? Ладно, хоть не спят на посту. — Твои бы сны нам на пользу.
— А мне война не снится, — Аюрин упрямо склонила голову — вот-вот бычок бодаться начнет. — Я хорошее вижу.
— Девочка ты еще, — отчего-то вздохнул Муравей. И пошагал дальше.
Аюрин опустилась на землю, в одеяло закуталась — хоть привыкла к жизни в лесу, так уютней казалось. Переносицу пальцем потерла — детская привычка, смешная. Долго смотрела на небо. Созвездия покачивались над землей, низко — вот-вот спустятся.
«Как бы Йири сейчас сказал про них? Я ведь и сказок его почти не помню. Все из памяти вышибло. А больше никто не рассказывал».
Девочка подтянула колени к подбородку, поудобнее села.
«Никого у меня не осталось. Даже Цветок бегает где-то. Пропал или родичей встретил, что ли… А там, над головой — все беспечные».
И — глаза подняла:
— Если вдруг жив… подарите счастье ему.
Наутро услышала голоса. Сонная, потянулась под одеялом словно котенок, один глаз приоткрыла. Травинки лицо щекотали. Туман низко висел — негустой, было видно поляну. Люди о чем-то спорили, переходили с места на место — а несколько фигур в центре застыли. Аюрин поднялась, потянулась еще раз лом, и пошла к Муравью.
— Эй! — тихонько окликнула. Тот повернулся — лицо встревоженное, брови нахмурены. Рядом с вожаком — парнишка едва ли старше Аюрин, незнакомый. Весь исцарапан, одежда изодрана.
— Плохо! Тех, кто по ту сторону ущелья остался, настигли. Прав был старик. Мальчик через кустарник от них ушел.
— Как бы за собой не привел, — не по-доброму откликнулся кто-то. — А те — сами выбрали. Ты звал.
Парнишка, что принес весть, глаза опустил — словно себя виноватым считал. Но сказал:
— Не найдут вас. Я умею прятать следы. И по реке долго шел… там, где мелко.
— Долго мы, как зайцы, будем от них по кустам прятаться?! — злой голос, немолодой.
— Пока придется, — Муравей отвечал спокойно. — Сейчас выступим — ляжем все.
— Пока мы тут петли меж рощами нарезаем, наши деревни сгорят!
Аюрин стерпеть не смогла.
— Ну, так и возвращайтесь, сидите каждый в своей норе! Не больно-то родным поможете, если вернетесь! А если кто донесет, что среди нас были, хоронить будет некому! Не пожалеют!
— Тише, тише, огонь летучий, — шепнул Муравей. Его глаза улыбались. Но — посерьезнели, когда к людям своим повернулся. Говорил, уговаривал. Аюрин же на парнишку уставилась — таких не видела. Неприметный совсем, если бы не одно — глаза разные. Левый карий, цвета густого меда, а правый темно-голубой.
"Не иначе лесной дух, тери-тае", — решила девчонка, потянула Муравья за рукав:
— Эй! Эй, оглох, что ли?
Мужчина раздосадованно повернулся на голос.
— Чего тебе? Сама передумала, что ли?
— Ты на его глаза посмотри! — страшным шепотом поведала свою догадку. Муравей расхохотался.
— Такое бывает!
Больше он не обращал на девчонку внимания. Какая забота — глаза разные увидела. А ему людей удержать надо. На него уже косо глядели — одиночка, ему-то что? А тут у каждого хоть и дальняя, но родня обязательно сыщется. Раньше власти крестьян в деревнях не трогали, но, как стали мятежники досаждать, пригрозили — хоть одного спрячете или припасами снабжать станете, плохо придется всем. И то — деревушки бедные, хоть три десятка с землей сравняй, казне убытка не будет. После того, как новый указ вступил с силу, стало плохо и мятежникам, и крестьянам. С ними не церемонились. Если вина была на одной семье — уничтожали семью. Если виновного найти не могли, расправлялись со всей деревней.
И ввели новый запрет — на оружие. Раньше крестьяне только мечи — лэ и копья запрещались, и то — бывшие воины, осевшие на земле, ухитрялись этот указ обходить. Правда, таких было мало. А сейчас и за кинжал приходилось отвечать по всей строгости, не говоря уж про боевой цеп или лук.
«Хотите охотиться — ставьте силки», — отвечали охотникам-лучникам.
Покинувшие отряд Муравья не дошли до родных деревень. Их перехватили воины местного гарнизона — вернее, одного из вспомогательных отрядов, срочно переброшенных в Хэнэ. Ветви кленов гнулись под тяжестью тел. Командиру было не до разбирательств — захваченных убили сразу, павших присоединили к казненным. Вряд ли солдаты понесли хоть сколько-то серьезные потери.
— Как младенцев, — пробормотал Муравей, медленно продвигаясь по страшной роще.
— Я ненавижу их! — закричала Аюрин, бросилась наземь и застучала по земле кулаками, не замечая камней и комьев сухой глины.
Столица
В табуне были собраны лучшие кони, из тех, что дарят высоким гостям или продают по баснословной цене. Они уступали шаварским по красоте, но не по резвости, и были выносливей. С изящными длинными шеями, разной масти — все больше гнедые, вороные и пегие — таких чаще дарят чужеземцам.
Конюхи подбежали с поклонами, готовые подсказать, — он повел рукой.
— Я сам выберу лошадь.
И пошел, внимательно глядя по сторонам. Остановился подле небольшого рыжего жеребца, который с интересом потянулся к юноше.
— Этот.
— Он — йатта, иноходец; отца его звали Ветер. Вы, наверное, слышали, господин.
— Да.
— Коня зовут Рыжий. Хороший выбор.
Йири кивнул едва заметно, позволил увести коня. Тот вскинул голову, длинная шелковистая грива заструилась по ветру.
— Оседлайте и приведите на поле. Я хочу знать, на что он способен.
…Его словно ветром подхлестнуло, когда увидел силуэт на краю поля. Поскакал, спрыгнул с Рыжего, и забыл про коня, устремившись вперед.
Ёши видит глаза — растерянные, почти умоляющие.
— Ты ведь мальчишка еще, — говорит. — Глина в руках мастера. А он — мастер, каких мало. Разве ты мог противиться? Я был резок с тобой.
Повернулся, пошел. Йири почти бессознательно шагнул следом.
— Расскажи о себе все. Кое-что мне известно. А теперь нужно все. Ему — лучше не знать, да и не интересно.
По тому, с какой готовностью Йири заговорил, старший понял — ему отчаянно хочется не потерять его расположение. И то верно — одиночество — штука страшная, и вот — словно дождь слова полились. Сначала медленно, каплями, а после — с силой, изумившей врача.
А когда про дорогу в предгорьях Эйсен рассказывал — замолчал, пальцы ко рту прижав, И смотрел в сторону.
— Ты продолжай, — мягко и словно бы равнодушно. — или стыдишься чего?
— Нет. Теперь-то… Нет.
Ёши помолчал немного, сказал:
— Вот почему ты не любишь, когда к тебе прикасаются. Я ведь вижу. Трудно тебе?
— Ничего… Бывает и хорошо.
— Бестелесные заботятся о тебе. Оберегают…
Йири неуверенно усмехнулся:
— Защитники всегда находились. Только от них бы кто защитил…
Кликнул иноходца. Когда тот подбежал, протянул руку, погладил морду коня.
«Рыжего выбрал? Словно к огню тянется», — подумал Ёши. «Да… Он еще в тех годах, когда нет серьезной разницы между мужчиной и женщиной, когда не поймешь, дитя или взрослый. Все в нем — и нет ничего. Вынужден чужой свет отражать».
Все внимание Островка сосредоточилось сейчас на Тхэннин. Трудно было подавить очаги недовольства, разве что выжечь пол-области. Но в таком случае сууру ничто не мешало бы передвигаться по пустой территории.
Отношения с восточными варварами тоже нельзя было назвать дружескими. Брак Хали служил пока залогом мира — но среди синну всерьез начинали поговаривать о смене вождя. Дед Хали был уже стар, а достойных преемников в его роду не находилось. Оставался муж Хали как гарантия мира — но, сменись у кочевников правящий род, толку от этого брака никакого не будет. Поэтому так важно было подтвердить союз с Береговым народом. Они пропускали сухопутные караваны по своим дорогам, а кроме того, земли их граничили с землями синну. В случае войны можно было бы наносить удары с территории Береговых. Если они примут главенство тхай, потом не смогут противиться воле детей Солнечной Птицы.