Она сама не заметила, что сказала «не буду врагом» — и лишь потом поняла. Врагом не может быть стоящий внизу. Только равный.
Ночь была гулкой — копыта коней стучали, как быстрые молоты по наковальне. По белым и желтым плитам — цвет не различить в темноте. Узкие высокие деревья-стражи оглядывали всадников свысока, будто решая, пропустить ли их в святая святых — Сердце Островка.
Пусто было в галерее, куда направили двоих. И шаги отдавались гулким эхом.
…Выбежал им навстречу — только у самого поворота остановился, пытаясь унять сердце. Распахнут шуршащий шелк, в лунном свете — серебряный. Вестники преклонили колена.
— Мы все исполнили, господин.
Холодный, влажный запах мяты прилетает в галерею из сада. Змея в траве прошуршала — она давно поселилась тут, неядовитая.
— Они живы?
— Нет, господин. Деревню сожгли и казнили всех жителей.
— За что? — шелестящий голос, чуть не одними губами спросил.
— Укрывали мятежников.
— И детей — всех?.. — осекается, вспомнив, какой приказ отдал год назад. — Мог ли спастись кто? Вы хорошо искали?
Молчат посланники, в лунном свете вместе с пылинками белая бабочка вьется. Ночная.
— Вы уверены, что нет никого?
— Двоих отпустили, господин. Но это — не те.
Прижимает ладонь к губам. Ему безразлично, что эти — поняли все, что могут пойти разговоры. Безразлично.
— Ступайте. Награду получите.
Глава 5. СИНИЧКА
Стояли теплые дни — а дожди шли часто. Не сильные, краткие, словно женские слезы. Известие всколыхнуло Столицу — брат Благословенного едет в гости.
Про Нэито, младшего брата повелителя, на Островке говорили редко. И то правда — как бы человек ни звался, что говорить, если его единственное желание — жить в уединении, вдали от двора и шума? Конечно, свой небольшой двор у него был, но не сравнить со столичным.
Гостя встретили в меру торжественно — лишняя пышность была ни к чему человеку, стремящемуся держаться подальше от суеты.
Нэито оказался человеком невысокого роста, чуть полноватым. Жена и дети остались на побережье.
Йири смотрел — и поражался тому, как проступают в другом лице знакомые черты. С первого взгляда видно — брат повелителя человек спокойный и незлобивый. Ему не хватало жесткой энергии старшего. Наверное, его домашние счастливы… но счастлива ли будет страна, если случится беда и нынешний правитель покинет эту землю?
Йири почувствовал холодок при такой мысли. Но в последние недели словно тень лежала на всем облике повелителя, словно пеплом подернута была его фигура. И глаза — всегда усталые, без былого огня.
Комнату украсили каллами и огромными белыми колокольчиками. Йири знал, что на фоне занавесов цвета морской волны белые цветы будут лучше заметны, и сами цветы были словно из шелка.
Напольные вазы, отделанные опалами и слоновой костью, точно такие же вазочки маленькие и светильники на ножках из лунного камня, похожие на полузакрытые раковины.
Все было, как в прежние времена — гость в личных покоях Благословенного. Слугами руководил Йири и сам находился в комнате неотлучно.
Нэито поглядывал на него с благодушным интересом, поднося к губам чашечку с медово-яблочным настоем. Белая, отделанная кораллами одежда Йири подходила для начинавшихся сумерек — когда надо, он из тени выступал, когда надо — в тени скрывался.
Младший брат повелителя даже заговорил с ним — вполне уважительно, не так, как в свое время Тооши. Тот разговаривал с живой игрушкой, весело изумляясь, что она отвечает. Нэито, напротив, спрашивал так, как обратился бы к Тами — или другому юноше Второго круга.
Братья не виделись несколько лет, и вчерашняя встреча посвящена была делам государства. Сегодня отдыхали оба, неспешно беседуя. Йири понимал, какая честь присутствовать при этом. И слышал все, что говорилось — хоть ничего важного сказано не было, он много узнал о жизни на побережье, о семье второго человека в стране, и тоскливо сердце сжималось — с чего бы такая милость?
А разговоры тянулись неспешно, и, если вдруг спросят, нужно было отвечать незамедлительно, при этом настолько разумно и взвешенно, что и четверти часа не хватило бы на тщательное составление фразы.
— Что ты о нем думаешь? — внезапно спросил старший брат. Внутри у Йири все сжалось — хоть пора бы привыкнуть. Что о нем говорят, что о картине или чистокровном коне.
— Думаю, что его подарили тебе Бестелесные, — улыбка в глазах. — Вам обоим преподнесли дар.
Вечером больше молчал, отвечал односложно. Повелитель силой развернул его к себе, заставил глядеть в глаза.
— Что еще? — Благодарю за оказанную честь, мой господин, — в голосе больше обиды, чем благодарности.
— И дальше?
— Я высоко ценю то, что мне позволили быть при вашей беседе и даже участвовать в ней.
Повелитель встряхнул его за плечо и оттолкнул.
— Ребенок!
— Тяжело слышать обсуждение меня же при мне, господин! — с горечью вырвалось.
— Не много ли чести — подстраиваться под твои желания! Но ты понравился брату — это хорошо. Если меня настигнет внезапная смерть — он позаботится.
— Незачем! Пусть меня лучше отпустят!
— С какой надеждой ты это говоришь! Кажется, я подарил тебе новую мечту?
Йири опустился на одно колено, голову низко склонил, и прядь волос закачалась над полом:
— Простите… Если угодно, я не заговорю о свободе, даже если с неба спустится Иями и предложит это сама.
Услышал смех.
— Твои извинения могут свести с ума кого угодно! Только не вздумай просить прощения еще и за эту фразу — а то мне придется оставить тебя без головы за дерзость!
Потом в голосе появилось тепло:
— Свобода хороша, если есть что-то еще. Вот это «еще» у тебя и будет, надеюсь. Впрочем, я пока не собираюсь оставлять эту землю, и, полагаю, ты не слишком расстроен сим обстоятельством.
— Нет, — прошептал, почти не разжимая губ. — Я говорил только о том, что, если такое случится, мне нечего делать здесь.
Повелитель сегодня был в добром расположении духа. После небольшого раздумья сказал:
— Не пойму, чего тебе не хватает. По сравнению со многими, стоящими высоко, ты — вольная пташка. И еще. Ты художник — в своих картинах можешь воплощать какую угодно жизнь. Раз уж тебе не указ ни каноны, ни стили. Это — твои владения, если желаешь. Картины — единственное, где я не стану наказывать тебя за нарушение правил. Пожалуй, если хорошо выйдет, буду еще и гордиться тобой.
— Как дрессированным зверем, умеющим выделывать разные штуки?
— Разумеется. Ты хотел большего?
— Но ведь искусство — живет само по себе и дает радость людям! Оно не предназначено лишь для развлечения высших, будь это хоть сам правитель страны!
— Искусство — разумеется, нет. Но мы говорим о тебе. А теперь расскажи одну из своих историй — полагаю, тебе рассказывают их духи и феи, чувствуя в тебе родную кровь.
Йири пристроился в уголке, в темноте, так, что лишь редкие блики светильника падали на волосы и лицо, и заговорил.
…В горах Эйсен есть озеро, к которому приходят напиться белые кассы…
В малом зале совета было светло — лампы, укрепленные на высоких подставках в виде цветочных стеблей, выявляли черты каждого лица, кроме лица повелителя. Но за стенами давно воцарились сумерки, и кусочек их прокрался и в эту светлую комнату, пристроился перед высоким сиденьем из темно-красного бархата. Тот, чье лицо на советах всегда было в тени, мог спокойно читать в лицах подданных.
Брата Благословенного не было здесь — днем раньше он покинул Столицу, и проводы были пышными, с ноткой горечи, незаметной почти никому. Кто знает, доведется ли братьям встретиться снова — и расстояния немалые, и возраст, хоть и не преклонные годы, но и не молодость.
Лишь избранные, обладающие наибольшим влиянием, допускаются в малый зал, и нет с ними, особо доверенными советниками, секретарей или помощников. И только двоим из чиновничьего сословия открыт сюда доступ. Уэта — старший над всеми секретарями — и Йири.
Перед Йири лежали листы плотной бумаги, но они были пусты. Сегодня он не слушал, о чем идет разговор. Когда провожали гостей, танцевала девчушка, напомнившая Ялен. Вспомнил о ней — и пошел разматываться клубочек. Гонец, принесший вести о смерти родных. Прошлое, давно присыпанное пеплом, давало ростки.
На Йири был белый хаэн, атласный, украшенный тонкими парчовыми вставками. В свете ламп полоски парчи казались золотыми. Да и белый атлас переливался золотистыми бликами — свеча, горящая во время встречи любящих и для них. Листки плотной бумаги, кисти, черная и зеленоватая тушь — все это казалось чужим, случайно положенным. Но не для Уэты — вот он был на своем месте, сплошное усердие. Повелитель, если и замечал мысленное отсутствие Йири в зале совета, не подавал виду.
А речи говорились тяжелые. С отрядом сууру удалось разделаться, и часть мятежников перебили, но другую часть крестьяне укрыли в деревнях. Так что и не узнаешь, свой это или бунтовщик из леса. Чтоб неповадно было, предложили не только эти деревни сравнять с землей, но и соседние — для устрашения. Тем паче мелкие северные деревушки не приносят в казну никакого дохода, жители и сами еле перебиваются.
— Непочтительные мысли возникают в головах северян, необходимо преподать урок позабывшим свое место крестьянам, как делалось раньше, — лился голос тяжелой струей, и текли, смешиваясь с ним, другие голоса…
Решение было признано верным. И повелитель сказал свое слово:
— Да.
— Не нужно!
Опережая собственные слова, Йири вскочил, сделал несколько летящих шагов и застыл перед Благословенным. Выпрямившись, как молодое деревце, смотрел прямо в лицо, отчаянно говорил, никого больше не замечая.
— Ведь они — люди! Нельзя всю Тхэннин держать только страхом! Проще уж вывезти оттуда людей на новые земли — и будут рабочие руки, а северные границы удерживать войском, построив еще заставы! Неужто в казне не хватит на это средств? Вот этого у всех — мало? — стянул с кисти браслет, протянул повелителю. Вытянутая рука дрогнула. Похоже, только в этот миг опомнился, понял, где стоит и как говорит, и пальцы разжались,