Лотта возобновила поиски. Так, судя по всему, в этом доме живет человек немолодой. Почему? Из-за предметов искусства? Они свидетельствовали о том, что лет десять – двадцать назад у владельца имелись средства, чтобы покупать предметы искусства, и что домом, вероятнее всего, владеет женщина, потому что первое, что бросается в глаза, – это картина работы Иды Лоренцен? Потому что в интерьере не господствует минимализм, как было бы, будь владелец молодым любителем искусства, да еще и при деньгах? Выходит, так? Однако Лотта, хотя дальше прихожей не продвинулась, уже заскучала. К тому же Таге Баст был в курсе, что в этом доме живет женщина, которой за пятьдесят и которая преподает в Академии искусств. Дело тут не в этом – важно, насколько эти факты подтверждаются обликом дома.
Лотта решила дать своей затее еще один шанс в надежде все-таки обнаружить что-нибудь нежданное. С противоположной стороны от картины Иды Лоренцен висела пробковая доска с австралийскими открытками от дочери и фотографиями внуков. Тут стыдиться нечего – решила Лотта, но когда ее взгляд упал на старый билет на постановку «Трехгрошовой оперы», которую «Берлинер ансамбль» ставил в 2009 году в Бергене, она покраснела: а вот это явная показуха и хвастовство. Лотта сорвала билет и смяла его, а за ним и еще один, на открытие Норвежского оперного театра. О чем она вообще думала, когда так тщательно прикалывала все это булавками к доске? А потом Лотта увидела глупую памятку, которую написала для себя же самой: не забыть забрать в химчистке шелковые рубашки и полить цветы, словно нет в мире ничего важнее рубашек и орхидей.
Прямо под пробковой доской стояла подставка с зонтиками всевозможных расцветок. Ну разумеется, она даже в дождь не может не выделываться, и эти зонтики – они же тоже стоят и выпендриваются! Лотта схватила зонтики и отнесла их в мусорный ящик, а когда вернулась, то дышалось ей легче. Их давно пора было выбросить.
Потом она снова открыла дверь, и ее взгляд уперся в обувь на подставке. Женские туфли, элегантные, но без особой оригинальности. Могут они о чем-нибудь рассказать? Да, что их владелица любит показуху. Или качество? Когда у женщины далеко за пятьдесят имеются пять пар изящных туфель ручной работы, сшитых достойно оплачиваемыми мастерами в Германии и Италии, – это же лучше, чем если бы туфли ее изготовили дети в какой-нибудь бедной стране. «Опомнись, – одернула себя Лотта, – ты уже защищаешься!» И, кстати, откуда такая уверенность? Может, ее элегантные туфли сделаны пускай даже в Италии и Германии, руками бесправных нелегальных беженцев? Наверняка она не знала; получается, что перед тем, как купить обувь и все остальное, надо заранее потратить кучу времени на выяснения.
На винтажном комоде под зеркалом – Лотта переборола себя и смотреться в него не стала – лежали ключи от машины. Ага, значит, у владелицы дома и машина есть, хотя дом расположен в центре и машина, по сути, не нужна, а дачи у Лотты не было, получается, для долгих поездок машина тоже не требуется, но случайному гостю, в том числе и Таге Басту, об этом знать неоткуда, разве что он об этом спросит, однако Лотту ведь никто не заставляет рассказывать ему обо всем начистоту. Возьмет и выдумает себе дачу в горах Шейкампен. Впрочем, проще перед приходом Таге Баста спрятать ключ от машины в комод, – только и успела подумать Лотта, как снова себя одернула. – Ты что же, считаешь, тебе есть что скрывать? Нет, потому что машиной она пользуется крайне редко. Ох, да ты опять защищаешься, и вообще, чего это ты так завелась, как будто на тебя нападают? Зато рядом с ключом лежала оплаченная квитанция – членский взнос в Общество охраны природы, это, можно сказать, индульгенция за автомобиль. А вот и нет, потому что как раз такие оправдания и мешают нам покончить с пагубными для окружающей среды привычками.
Под квитанцией от Общества охраны природы лежала квитанция на оплату ежемесячного взноса в общество «Врачи без границ», еще одной политически правильной организации, но что с того? Ей что, пора прекратить поддерживать важные организации лишь по той причине, что Таге Баст может счесть ее взгляды чересчур политкорректными? Но что, если она и впрямь поддерживает эти организации ради самоуспокоения? И, кстати, настолько ли они и впрямь важны? Может, это все показуха и желание приглушить голос совести? Нет, так думать нельзя. Почему это нельзя? Запросто можно – она же думает. Ну хорошо, упомянутые организации мир пока не спасли и вряд ли способны его хотя бы улучшить, но они ведут просветительскую деятельность… Ах, значит, просветительскую? Лотта же сама часто думала, что преподавателям и студентам Школы искусств следует взглянуть на себя со стороны – это позволит им более объективно оценить свое поведение. И если это у них получится, то, возможно, их желание измениться станет сильнее?
Вот только что значит взглянуть на что бы то ни было со стороны? Возможно ли подобное вообще? Со стороны ничего объективного не высмотришь. Можно лишь увидеть себя чужими глазами, глазами другого человека. И Лотте хотелось заранее понять, какой увидит ее Таге Баст, когда его проект, его фильм, будет закончен, а произойдет это очень скоро, всего несколько недель осталось. Так почему бы не считать это чудесной возможностью посмотреть на себя чужими глазами? Почему она старается сбежать от его камеры, если та способна запечатлеть правду и, следовательно, помочь Лотте понять саму себя? И если благодаря Таге Басту Лотта поймет, что ее преподавание связано с личной жизнью только отчасти, – неужели ей и тогда будет интересно участвовать в этом?
Почему она настояла на встрече возле реки, а не пригласила его домой? Зачем она рисовалась перед ним, незаконно распивая в общественном месте вино? Что она с таким упорством защищала? Откуда в ней столько мнительности? Не лучше ли было бы с радостью ждать грядущих открытий Таге Баста, не мешать ему и не прятаться? Если он обнаружит что-то неожиданное, узнать об этом – в ее же интересах. «Мне нечего скрывать», – сказала она себе, но не убедила. Что скрывать у нее было, но спрятано так хорошо, что Лотта сама не знала, что это такое. Ну что ж, ладно, она будет с открытым сердцем ждать грядущих разоблачений – возможно, правдивых.
Она налила бокал красного вина и уселась перед камином. Камин она тоже разожгла. Температура на улице не опускалась ниже нулевой отметки, дома холодно не было, но огонь успокаивал ее. А еще, разумеется, вино. Муками совести она не терзалась – почему бы ей и не выпить пару бокалов? Она не из тех, кто склонен пропить собственный дом. О таких она и думать не желает.
На следующий день Лотта шла по улице Бломаннгата, перед этим побывав в обувной мастерской: днем ранее, пытаясь посмотреть на свою обувь иными глазами, Лотта обнаружила, что в одной из ее любимых туфель спереди слегка отклеилась подметка.
Когда Лотта проходила мимо алкогольного магазина, ее окликнули по имени. В подворотне стоял, расплывшись в улыбке, ее знакомый бомж, как обычно, в приспущенных штанах и с бутылкой «Рингнеса» в кармане куртки. Увидев Лотту, он искренне обрадовался, протянул ей замызганную пятидесятикроновую банкноту и попросил ему помочь. Так, значит, он отирается возле алкогольного магазина в надежде, что кто-нибудь из прохожих купит ему выпивки. Может, студенты Школы искусств отличались в этом отношении полезной сговорчивостью? Лотта кивнула, развернулась и направилась к магазину. Эта сцена не укрылась от глаз какой-то незнакомой женщины – та остановилась и проводила Лотту взглядом.
Лотта купила пол-литровую бутыль настойки «Гаммель данск» и пакет, положила бутылку в него и вышла на улицу. Она заметила, что женщина по-прежнему стоит и наблюдает за ней. Она явно хотела удостовериться, что Лотта совершает нечто в ее глазах отвратительное, а может, откровенно противозаконное. Ну да, покупает выпивку бездомному алкашу. Лотте стало неприятно, но она решительно прошагала к бомжу и, не удостоив оскорбленную дамочку и взглядом, отдала бомжу пакет. К тому же, откуда бы дамочке знать, что в пакете. Может, бутылка безалкогольного вина, ха-ха! Лотта улыбнулась – она прекрасно осознавала, что делает. Или как?
Бомж несказанно обрадовался. Лотта спросила, как его зовут, но ей тотчас же показалось, будто она разговаривает с ним как с ребенком. А как тебя зовут, дружок? Нет, это вышло случайно. «Как вас зовут?» – спросила она совершенно другим тоном, теперь вопрос звучал так, словно она сотрудница биржи труда, но бомжа, похоже, это не тревожило – уж очень он обрадовался бутылке. Он ответил, что зовут его Ингемунд, впрочем, это Лотта и так знала. Она сказала, что ей пора, у нее встреча, и это была чистая правда. Дамочка по-прежнему смотрела на нее, но уверенности у нее поубавилось – видно, ее сбила с толку безмятежность Лотты. Да, это Лотта запомнит. Она спасла Ингемунду день. Не жизнь, конечно, но спасать жизни в ее задачи не входит. А что же тогда входит в ее задачи? И что еще она может сделать? Пригласить его домой? Отправить в лечебницу для алкоголиков? Позвонить в Службу социальной поддержки населения? Особенно если учесть, что в корне менять собственную жизнь в его планы явно не входит. Ведь иначе-то он бы и сам обратился в Службу социальной поддержки? Или следовало просто пройти мимо? Тогда он простоял бы в подворотне еще дольше, готовый унизиться перед любым другим прохожим. Нет. Или как? Значит, она выбрала самое простое решение как для себя, так и для него? Как поступил бы Брехт? Ну разумеется, у него-то готового ответа нет, а Лотте нужен ответ – готовый и четкий! Какова ее задача – ее, обычного, но крепко стоящего на ногах гражданина общества? Лотта понимала, что должна сама это определить. В этом и заключалась сложность. Определить то, что считаешь собственной задачей, за что, по твоему мнению, несешь ответственность, защищать ее ради себя и других и жить в соответствии с ней. Положить конец утомительному самокопанию! Значит, вот в чем причина? Не ради других, не ради ближнего своего?
Таге Баст стоял возле главного входа. Настроения сниматься у Лотты не было. Она попыталась не обращать на камеру внимания, как не обращала внимания на оскорбленную дамочку. Она старалась настроиться на лекцию. Настраиваться на лекции она давно научилась. Возможно, в записи это будет видно, и на это интересно посмотреть, понаблюдать, как легкая взбудораженность после встречи с бомжом и высокомерной дамочкой сменяется на присущую лекторам сосредоточенность. «Хотя бы поэтому фильм должен получиться интересным», – думала она. Ох, да почему же ее так это волнует? Потому что… потому что она совершенно точно боится, что врет сама