Затем она попрощалась с елочкой и камнем и, пообещав совсем скоро вернуться, зашагала в сторону пастбищ, находящихся рядом с небольшими хуторами у Лундосена. Она шла около часа, позади остались просторные загоны, где лошади прямо под накрапывающим дождиком жевали мокрую траву, а Лотта вышла на овечье пастбище, хотя овечьих колокольчиков слышно не было.
Вдоль почти вросшей в землю ограды Лотта добрела до двух ручейков – правда, сейчас воды в них было больше, чем прежде, и вода, на радость Лотте, не тихо и незаметно журчала, а весело бурлила – прежде Лотте и в голову не пришло бы описать их скромные струйки такими словами, но сейчас вода в ручьях словно пенилась.
Лотта дошла до намеченной полянки, а оттуда еще метров двести, когда увидела то, что надеялась увидеть – ведьмин круг, или эльфово кольцо вешенок, блестящих от грибного дождя. С одной стороны на полянку вышли овцы, от звона их колокольчиков запах мокрой муки как будто усиливался, и Лотта вспомнила, как ребенком она делала болтушку из пшеничной муки.
Она вытащила ножик и подрезала кремовую мякоть грибной ножки. Нет, есть прямо сейчас она их не станет, будет лишь вдыхать аромат – ножку, пластины, шляпку, самые крупные шляпки были диаметром сантиметров десять. Срезать, отряхнуть землю, подуть и заботливо уложить в корзинку. Срезать, отряхнуть землю, подуть, заботливо уложить в корзинку. Потом следующий – срезать, отряхнуть землю, подуть и отправить в корзинку, и следующий, и еще, словно в умиротворяющем танце, по кругу, и самые крошечные тоже, не нарушая ритма, заботливо сложить их в корзинку и, убаюкивая, донести до автобуса, который, казалось, ждал только ее и где она долго была единственным пассажиром.
Подъезжая к своей остановке, она получила сообщение от Таге Баста – тот писал, что стоит возле ее дома. Лотта ответила, что будет через три минуты, и три с половиной минуты спустя она подошла к дому, показала Таге Басту содержимое корзинки и спросила, голоден ли он. Тот взглянул на грибы. Нет, он как раз недавно поел. Но ему хотелось бы это снять. Да, конечно, разрешила она. Он снял корзину с грибами и то, как Лотта отпирает дверь.
В прихожей стояли ее сшитые вручную бог знает кем туфли, на полу валялась почта – квитанции из «Амнести» и от «Врачей без границ». Лотта подняла их и положила на газету «Классовая борьба», не сделав ни единой попытки скрыть имя отправителя. На кухонном столе стояла оставшаяся с завтрака чашка и лежал недоеденный кусочек шоколадки. Лотта поспешно убрала все это, расстелила старую газету и высыпала на нее сегодняшнюю добычу. Достав дощечку, нож, сковороду и масло, она отрезала кусочек масла и бросила его в сковородку, достала бутылку бордо, открыла ее и налила два бокала вина. Один она взяла и объявила: «За вешенки!» Таге Баст снимал. Ну и ладно. Привычными движениям Лотта нарезала грибы – сначала отрезала шляпку, потом разрезала пополам ножку и шляпку, а самые крупные порезала на несколько частей, бросила их в сковородку, где шипело масло, и убавила огонь. Теперь надо лишь подождать. За пару минут вешенки не пожаришь.
Разобравшись с грибами, Лотта будто бы вдруг увидела его, человека с камерой, в носках топчущегося у нее на кухне, носки у него были спущены, и Лотта показала ему на них и махнула рукой, чтобы он заснял и это. Объектив камеры опустился и, ненадолго задержавшись на его носках, скользнул по полу и добрался до Лотты, и та поняла, что по-прежнему стоит в сапогах и куртке. Заметив это, она отправилась в прихожую, а Таге Баст с камерой прошел в гостиную.
– Да, это мое скромное жилище! – крикнула Лотта ему в спину и вспомнила про бомжа и свое намерение изучить систему социальной поддержки. Завтра. Это будет завтра. И она снова потянулась к бокалу с вином. Потом помешала в сковороде. За Таге Бастом Лотта не последовала. Что он снимает, она понятия не имела, и осмелится ли сунуться в спальню, тоже не знала. И еще она напрочь забыла, заправила ли сегодня утром кровать. Впрочем, какая разница?
Утренний дождик и туман вернулись, и она разожгла на кухне камин. Тепло от огня, вина и исходивший от сковородки лесной запах исцеляли ее. Убрав с одного края стола книги, бумаги и ручки, Лотта накрыла стол на двоих, нарезала хлеба с отрубями и поставила масленку. Вернувшийся в кухню Таге Баст заснял стол, отложил камеру в сторону и, увидев нетронутый бокал вина, спросил, для него ли он. Лотта кивнула, он поднял бокал и отхлебнул вина, не сводя взгляда с Лотты.
– И где же растут вешенки? – спросил Таге Баст, однако Лотта лишь отмахнулась и сказала, что сейчас не настроена читать лекции. Он выпил еще и спустя некоторое время проговорил:
– Я представлял себе все иначе.
– И что же вы представляли?
Нет, тут он ответить затрудняется. Таге Баст опустился на стул.
– У других преподавателей все по-другому? – спросила она.
– Сравнивать нельзя, – ответил он.
– Вот как?
– Если все время сравнивать, увидеть что-то будет сложнее, – пояснил он, – я стараюсь не сравнивать. Стараюсь относиться к вещам как к чему-то несопоставимому.
– Ясно. – Она помолчала немного и снова заговорила: – Но сначала вы говорите, что представляли себе все иначе, а потом – что стараетесь ничего не представлять.
– Дело обстоит так, – пустился он в объяснения, – я пытаюсь освободиться от предрассудков и предвзятости, пытаюсь воспринимать все открыто, и тем не менее я порой не могу справиться с удивлением.
– И мой дом вас удивил?
– Нет. То есть да.
– В смысле?
– Я ожидал какого-то сюрприза, но ничего не обнаружил и от этого удивился.
– Иначе говоря, тут все так, как вы и ожидали, и это вас поразило?
– Вроде того.
Лотта помолчала. О чем именно он толкует, она не понимала, и поэтому спросила:
– А можно поточнее?
– Я бы с удовольствием, – ответил Таге Баст, – но сложно говорить о чем-то конкретном, когда мозги у тебя скрипят и скрипят. Из-за этого скрипа вообще ничего не видно и не слышно.
Он уткнулся лбом в столешницу, а его плечи задрожали. Лотта решила, что он плачет, и ей захотелось протянуть руку и погладить его. Но она сдержалась и вместо этого заговорила с ним так, как разговаривала с дочкой, когда та бывала расстроена. Этот тон, освоенный ею в совершенстве, на дочку действовал безотказно, значит, возможно, и сейчас подействует.
Лотта сказала, что и сама часто так себя чувствует, и ей стало его жаль – бедный парень, и такой молодой.
Минуты две – наверняка сказать сложно – он сидел, уткнувшись в столешницу, а потом поднял голову, и Лотта поняла, что он не плакал. Таге Баст посмотрел на Лотту. Он слышал, будто бы она разослала своим студентам мейл?
Значит, он разговаривал с ее студентами. Вообще-то ничего в этом удивительного нет, студенты Академии часто обсуждают друг с другом свои проекты и рассказывают о них всем, кто готов выслушать, но Лотта почему-то этого не учла, а сейчас отметила, что ей это не нравится. Вообще не нравится, – отметила она. Сама она о своих встречах с Таге Бастом никому не говорила. Ни словом не обмолвилась. Даже – это Лотта поняла только сейчас – дочери не призналась. Почему, интересно? Особенно учитывая, что из-за этих встреч она теперь постоянно пребывает в раздумьях. От слова «раздумья», чересчур громкого и напыщенного, ей почему-то стало не по себе. Но ведь это правда – встречи с ним именно вгоняют ее в раздумья. Неплохое слово, просто, наверное, не очень емкое? Хотя если разобраться, не очень емких слов много. И зачем разбираться? Ведь сама-то она себя понимает! Она ни единой живой душе не рассказывала о своих встречах с Таге Бастом. Выражение «ни единой живой душе» тоже особой емкостью не отличается, однако Лотте-то понятно! Лотта ни единой живой душе не говорила о своих встречах с Таге Бастом, потому что встречи эти чересчур личные. Еще одно громкое слово. Но в отличие от «раздумий» «личный» – слово неприятное, какое-то душное и, наверное, тоже не емкое, но это если разобраться, а разбираться она не станет, потому что ей самой и так все понятно! Тем не менее сознавать то, что она сейчас осознала, неприятно. И эти мысли она отгоняет, потому что вроде как занята грибами?
Лотта встала, подошла к плите и помешала в сковородке. Таге Баст – похоже, желая ее задобрить, – сказал, что не ожидал увидеть у нее на кухне таких стульев, и Лотта не сдержалась и выразила недовольство:
– Вчера вы заявили или обвинили меня – не знаю, какое слово вы сочтете более емким, да вам и так ясно, о чем я, – что мои лекции производят на студентов гнетущее впечатление и лишают их воли к действию, а сейчас решили обсудить мебель в моем доме?
– То есть эти вещи никак не связаны? – спросил он.
– Это вы решили, будто они связаны, – сказала она, – вам и объяснять. А мне интересно будет послушать. – Она не удержалась от язвительности.
В кухне повисла тишина. Таге Баст опустил голову.
– Это непросто. – Его голос дрожал.
Да уж, все это непросто. Лотта подошла к столу, села напротив Таге Баста и накрыла его руку своей. Он посмотрел на Лотту. Глаза у него заблестели.
– Через полторы недели мне сдавать проект. А у меня просто куча материала – и все! Снял я много, но увязать все воедино не получается, это… все это… не знаю, как это причесать, меня теперь точно выгонят, и будущего у меня нет. Кредит на обучение мне больше не дадут, и придется мне пойти кассиром в супермаркет. Закончу я бомжом.
– Это вряд ли, – быстро возразила Лотта. Чересчур поспешно. Откуда в ней столько уверенности? Ведь в жизни, как говорится, всякое бывает.
Она помолчала, но и молчать оказалось непросто. Тогда она погладила его по руке и сказала, что такое состояние за полторы недели до сдачи проекта – обычное дело. Здесь она не соврала. Она выступала научным руководителем в бесчисленном множестве дипломов и диссертаций, и несколько недель перед защитой большинство их авторов пребывали в совершеннейшем ужасе.
– Это хороший признак, – сказала она, – вот если бы вы думали, будто все в порядке, тогда я бы засомневалась.