– Вот что, – решилась я, подбирая со стола не начатую книгу и подходя к хозяину кабинета. – Давайте мы с вами поменяемся до утра. Вы немного поспите, а я скоротаю ночь за чтением, все равно мне днем больше нечем заниматься, вот и отосплюсь.
– Госпожа магистр, у меня правда много работы. – Он наконец оторвал взгляд от своих бумаг и укоризненно уставился на меня.
– Я понимаю. Но если вы завтра свалитесь с истощением, вы совсем ничего не ускорите, – проворчала я, невозмутимо нависая над господином подполковником. Не люблю просыпаться в неурочный час, я в таких случаях всегда становлюсь трудновыносимой персоной, ворчливой и раздражительной. И, оказывается, совершенно непрошибаемой для сердитого взгляда недовольного Разрушителя.
– Госпожа магистр, при всем моем уважении…
– При всем моем уважении, я не могу позволить вам так над собой издеваться, – недовольно перебила я. – Ну, в самом деле, взрослый серьезный человек, так почему, когда речь заходит о вашем здоровье и самочувствии, ваша хваленая рассудительность позорно поджимает хвост и спасается бегством? Вы же не железный, у вас на лбу написано, что вы устали. И я уж не говорю о том, что ели последний раз, должно быть, утром, когда мы с Халимом вас чуть не силком заставили. Хватит упрямиться, вы ведете себя как ребенок.
– А вы – как сварливая жена, – с ироничной усталой усмешкой проговорил он, с непонятным выражением глядя на меня снизу вверх.
Зря он это сказал. Наверное, в иной ситуации я бы смутилась и оставила его в покое, на что он, должно быть, и рассчитывал, неплохо успев во мне разобраться. Но сейчас я была слишком раздражена его упрямством, и мое смущение, вызванное подобной пренебрежительной насмешкой, лишь усугубило ситуацию.
– Ну, знаете ли! – возмущенно фыркнула я. – Если вы до сих пор общались лишь с безразличными идиотами, то можете считать, как вам удобнее. А я веду себя как нормальный человек. Халим тоже за вас очень переживает, но, видимо, совершенно напрасно. Вам же с механизмами привычней и спокойней общаться, живые люди раздражают! А живым людям, да будет вам известно, свойственно заботиться об окружающих, даже если эти окружающие – такие упрямые остолопы, как вы!
Не знаю, сколько бы я еще наговорила глупостей и гадостей. Меня, что называется, «прорвало», и все накопившееся недовольство этой ситуацией с воскрешением моих давних чувств решило прямо сейчас вылиться на голову главного раздражающего фактора.
Но господину подполковнику надоело слушать.
Мужчина резко поднялся. Я рефлекторно отпрянула: нельзя сказать, что ожидала какой-нибудь гадости, просто уж очень быстрым и неожиданным было это движение. Правда, далеко отбежать не успела. Сильная рука перехватила меня за талию, рывком вернула обратно, прижала к крепкому мужскому телу, даже слегка приподняв для удобства. Вторая ладонь зарылась мне в волосы, вынуждая запрокинуть голову. И все мое возмущение – и прежнее, выкипавшее наружу, и новое, вызванное странным поведением подполковника Зирц-ай-Реттера, – как-то вдруг сдулось или даже лопнуло, когда рот мне закрыли поцелуем.
Я совершенно растерялась, не зная, что предпринять дальше. Уперлась руками в грудь мужчины, но как-то рефлекторно, без особой настойчивости. А вскоре вовсе забыла, что хотела сказать или сделать, потому что губы его оказались… настолько мягкими, осторожными, но вместе с тем неожиданно уверенными и настойчивыми, что не ответить было решительно невозможно.
Я увлеклась новым ощущением и напрочь забыла, где нахожусь. И господин подполковник, кажется, тоже увлекся, потому что я давно уже успокоилась, если именно этого он добивался, но поцелуй не прекращался.
Ох, Глера, шутница-злодейка!
Мне доводилось раньше целоваться. Я даже бывала в те моменты в тех людей влюблена или, может быть, просто думала, что влюблена. Да, это, бесспорно, бывало приятно, но подобных эмоций я не испытывала никогда.
Мне хотелось полностью раствориться в ощущениях. Не думать больше ни о чем, не чувствовать ничего, кроме прикосновений горячих жадных губ, удерживающих меня на весу сильных рук и тепла чужого тела. Я обнимала за плечи свою так неожиданно ставшую реальностью мечту, запускала пальцы в черные короткие волосы, мельком отмечая их неожиданную мягкость, и ничто в целом мире меня больше не интересовало.
Мы целовались увлеченно и самозабвенно, не задумываясь ни о причинах, ни о последствиях. И боги знают, сколько бы это продолжалось и чем бы закончилось, но отрезвил нас, как в сказке, тихий бой часов на стене.
Мы одновременно вздрогнули, очнувшись. Разрушитель не то поставил, не то уронил меня на пол, бессильно опустив руки. Я сползла по нему, но собственным подгибающимся ногам довериться не рискнула и обеими руками уцепилась за не потерявшего устойчивость мужчину. Было очень приятно спрятать на широкой твердой груди пылающее от стыда и удовольствия лицо. Через несколько мгновений, когда я уже почти уверилась в мысли, что обнимаю не живого человека, а странную статую с торопливо, в такт моему, колотящимся сердцем и сбивчивым дыханием, господин подполковник отмер и осторожно обнял меня. Так же неловко, как тогда в переулке, но мне стало невыразимо хорошо и уютно, когда тепло большого сильного тела и запах уверенного спокойного мужчины окутали со всех сторон. Хотя в этот конкретный момент я готова была поклясться, что уверенности в нем нет и на медяк.
– Что это было? – наконец, нарушая тишину, сумела тихонько проговорить я куда-то ему в подмышку.
– Понятия не имею, – с нервным смешком отозвался следователь. – Изначально предполагалось как успокоительное средство. Я где-то слышал, что это самый действенный и радикальный способ переключения разбушевавшейся женщины на мирный лад. Будем считать, первые полевые испытания прошли успешно, хотя и… с непредвиденными последствиями, – он опять иронично хмыкнул. – Но для чистоты результата требуется серия экспериментов.
Кажется, за шуткой он пытался спрятать собственное смятение. Но я все равно почувствовала ни с чем не сравнимое облегчение и робкую надежду. Я была не против продолжения… экспериментов, и то, что хотя бы в этом вопросе Разрушитель со мной согласен, несказанно радовало.
Наконец мужчина подался назад, опускаясь обратно в кресло. Я попыталась смущенно отпрянуть, но вновь не успела, и к собственному громадному удивлению и удовольствию, обнаружила себя сидящей на коленях господина следователя.
– И как мы это объясним? – уже несколько уверенней проговорила я.
– Кому? – тихо хмыкнул мужчина.
– Наверное, в первую очередь себе. – Я шумно вздохнула. Хотелось молча насладиться уютом и такой неожиданной подвижкой в, казалось бы, безнадежном деле, но включился рассудок, а вместе с ним – неуверенность в себе и окружающих.
Зирц-ай-Реттер молчал очень долго. Я решила, что он вообще не ответит. Заподозрила, что мужчина просто задремал, и даже собралась это проверить, когда он вдруг подал голос.
– Тахир говорил тебе, у Разрушителей всегда проблемы с эмоциями, а у меня после войны их не было вовсе. Ни эмоций, ни каких-то желаний и стремлений; все механически, по привычке. Это не доставляет особенных неудобств, но кажется довольно странным: знать, что вот сейчас ты должен испытывать вполне понятные и конкретные ощущения, но не чувствовать ровным счетом ничего. Сложно объяснить человеку, никогда не сталкивавшемуся с подобной проблемой, как на этом фоне выглядят вдруг появившиеся стремления и эмоции. Особенно когда все Целители, включая Тахира, перестали надеяться на мое окончательное выздоровление. Тогда, на улице Белого ветра, когда ты заплакала, вцепившись в мою рубашку… это было самое настоящее чудо. Мне захотелось тебя защитить, и это не было чувством долга. Но те эмоции даже мне самому сейчас кажутся бледными и тусклыми на фоне нынешних. Чем дольше я с тобой общаюсь, тем живее себя чувствую. И здесь твой великий кровник тоже угадал: я действительно не планирую упускать этот шанс и за свои эмоции буду держаться очень крепко. Потому что сейчас я понимаю, насколько неполноценным и неправильным было мое существование последние годы. Более того, мне теперь кажется, эти чувства гораздо ярче даже тех, что были в молодости, до войны.
– И что ты чувствуешь? – с замиранием сердца спросила я, когда он замолчал, то ли утомившись длинным монологом и взяв передышку, то ли вовсе закрывая тему. Впервые осознанно обратилась к нему на «ты» и даже затаила дыхание в ожидании ответа.
– Понятия не имею, – после нескольких секунд молчания, показавшихся мне бесконечными, хмыкнул он. – В этом еще предстоит разобраться. Но… эти ощущения сложно назвать неприятными, – с явно звучащей в голосе усмешкой добавил Разрушитель. Почему-то от такой искренности на душе стало легче.
– Знаешь, говорят, утро вечера мудренее, – насмешливо заметила я через несколько секунд. Когда насущный вопрос был благополучно разрешен, появилась возможность вернуться к прерванному разговору. Дагор демонстративно шумно вздохнул, а я прыснула со смеху – неужели он думал, что я забуду об изначальной теме беседы и ему удастся продолжить работу? Нет уж, после всего произошедшего и сказанного заботу о здоровье одного бестолкового Разрушителя я считала своим святым долгом!
– Ладно, радуйся, ты достучалась до моего разума, – отмахнулся он. Осторожно выбравшись из кресла, усадил меня на освободившееся нагретое место. Собрался уже направиться к дивану, но потом, будто опомнившись, склонился, легко коснулся губами моих губ в коротком бережном поцелуе и только после этого действительно лег спать.
А я еще долго сидела, неподвижно пялясь в темноту и пытаясь согнать с лица бессмысленную, но очень счастливую улыбку. Неужели Тахир оказался прав и у так странно начавшегося чувства есть будущее?
Дагор
Прерванный нападением рабочий день я решил возобновить с допросов. Рядовые исполнители, правда, ничего толком не знали и представляли собой обычных разовых наемников. А вот тот, кто пришел под личиной Хмер-ай-Морана, кое-что интересное рассказал.