– Не удалось поговорить, обе женщины в истерике, пришлось Целителя вызывать, – сообщил Кадир, состроив недовольную гримасу. – Особенно с дочерью все плохо, она хохотала как безумная. В свете рассказанного тобой, начинаю понимать ее эмоции. Похоже, девочка была в курсе развлечений папочки и до смерти его боялась. Так я не понял, мне передавать это дело тебе?
– Да, пожалуй. Приобщу. Может, теперь, когда папаши нет, эта дочь расскажет что-нибудь полезное. Результаты обыска есть?
– Да мы особо не искали, – честно признался коллега. – Ну, сам понимаешь, самоубийство ведь, да и бабы эти истеричные добавили хлопот. Дочка все меня расцеловать пыталась, – он иронично хмыкнул. – Меня, единственное, шантаж заинтересовал, но люди обычно не хранят дома компромат на самих себя. Хотя я там на всякий случай человечка оставил, так что какая-никакая охрана есть, можешь вернуться с обыском.
– И все-таки подозрительно. Он точно сам в петлю влез?
– Точно или не точно, это тебе только боги скажут, – отмахнулся Кадир. – А так я все проверил, что я, мальчишка совсем? Рост, высота, табуретка, место привязки веревки. Даже узел такой характерный, кривенький, непрофессиональный. Трупная команда вскроет, отчитается, тогда уже можно точно говорить. Но пока поводов усомниться нет. Я тебе документы завтра все передам, не поздно? А то мы вообще с ночного дежурства, отдохнуть бы хотелось. Ну или вот если Хайят уговоришь посыльным поработать. – Он, усмехнувшись, кивнул на свою помощницу, о существовании которой я, признаться, совершенно забыл, увлеченный интересными новостями.
– Да ладно, до завтра потерпит, – покосившись на девушку, глядящую на нас с Лейлой с непонятным выражением (я даже эмоции ее разобрать не мог, там было слишком много всего намешано), решил я. Тем более, если даже Амар-ай-Шруса убили, ничего это для меня в ближайшем будущем не поменяет. Вряд ли его таким образом устранили случайные ночные воры. – Еще раз спасибо за известия.
– Пожалуйста, всегда бы так. Зашел поговорить с коллегой, а он с тебя дело снял, – усмехнулся Хамай-ай-Шарам. – Хайят, проснись! – Он потрепал замершую помощницу по плечу. Та вздрогнула и перевела озадаченный взгляд на старшего товарища. – Пойдем, все, хватит, ты уже на ходу засыпаешь, так что давай-ка до дома в срочном порядке. Дагор, держи меня в курсе, ладно? А то тут такое веселье, я же – ни сном ни духом, – напутствовал меня Кадир, и ранние гости ушли.
– Ты действительно думаешь, что он сделал это сам? – тихо проговорила Лейла.
– Выясню, – я пожал плечами. – Подобные типы зачастую бывают очень трусливы. И он вполне мог догадаться, что я пришел поговорить с ним не просто так, и это могло стать последней каплей.
– А ты с ним разговаривал? И какие выводы сделал? – внимательно вглядываясь в мое лицо, спросила женщина.
– Даже если бы не удалось его прижать, он бы умер, – спокойно ответил, не находя нужным что-то скрывать. – Я же тебе обещал.
– Да, было дело, – она вздохнула. – Ты прямо сейчас убежишь или мы можем сходить позавтракать?
– Пойдем, что уж там. Четверть часа меня не спасет, – принял решение я.
Улыбнувшись, Лейла собрала в хвост свои недочесанные волосы и быстро сунула ноги в тапочки. Так что ей еще пришлось ждать, пока я обуюсь.
– Давно мучаюсь вопросом, как тебе не жарко в таком виде? – поинтересовалась девушка. – Ну, все черное, ботинки глухие. Понятно, в помещениях во всех компенсаторы. Но на улице?
– Это же не просто одежда, это форма, – я в ответ пожал плечами. – Она вся зачаровывается, хотя и не от жары. Видишь ли, у Разрушителей есть еще одна не слишком широко известная проблема. Своеобразный остаточный фон, окружающий мага некоторое время после чар. Он не настолько силен, чтобы навредить окружающим или каким-то предметам, но одежда, плотно прилегающая к телу, очень сильно страдает и быстро изнашивается. Форма изготавливается из специальным образом обработанной ткани, а эта черная краска служит дополнительным фиксатором для чар. Так что, с одной стороны, одежда служит дольше, а с другой – не промокает и не дает перегреваться. Очень удобно, хотя и дорого.
– У тебя и домашняя одежда вся зачарованная, что ли? – озадачилась Иллюзионистка.
– Почти. Так проще, – пояснил я. – К черному цвету я уже давно привык, и в чем-то другом просто некомфортно психологически. Да и надежней.
– Слушай, а вот еще вопрос, – заметно оживилась девушка, явно радуясь возможности поговорить и отвлечься от щекотливой темы собственного прошлого и его призраков. – Много вообще Разрушителей работает в ИСА? И еще ты говорил, что проблема с эмоциями – она у всех, но ведь они вроде бы вполне нормальные. Кадир вот, Ренар…
– Ты выбираешь самые неудачные примеры, – усмехнулся я. – Во-первых, сыскари работают с людьми, на эту службу берут только самых адекватных. За то, что взяли меня, надо сказать спасибо Тахиру, он посчитал, что подобная работа может положительно на меня повлиять. Во-вторых, для работы следователем нужен определенный склад ума. Помянутый тобой Ренар, кстати, боец группы оперативного реагирования, никто бы его в следователи не взял. Ну и, в-третьих, эти двое – едва ли не самые нехарактерные Разрушители из всех, кого я знаю. Кадир вообще для Разрушителя слишком эмоциональный, и странно даже представить, каким бы он был человеком, если бы не эта сила. А Ренар просто болтун и балагур, и его ничто не способно исправить. Кроме того, у него напрочь отсутствует чувство такта и элементарного понимания, кому что можно говорить, а кому – нет. Поэтому, собственно, ему обычно ничего важного не доверяют. Ну и, конечно, в подобные ИСА структуры зачастую списывают на пенсию всяческих ветеранов и калек вроде меня. Не только в сыск, в различные учебные заведения, в том числе общевойсковые. Пока мы можем ходить, говорить и думать, мы не уходим на покой.
– Я тебя сейчас стукну, – непонятно на что обиделась Лейла. – Тоже мне, пенсионер-калека нашелся!
– Кхм, – растерянно хмыкнул я. – Но ведь это правда. Из армии меня списали на пенсию, причем именно по ранению. И нога моя действительно восстановлению не подлежит.
– Кстати, почему? – нахмурившись, она покосилась на меня.
– Я не вдавался, – я пожал плечами. – Мне сказали, либо так, либо отрезать и протез поставить. Но с искусственной было бы вообще неудобно, она же совсем не гнется.
– А шрамы? – осторожно спросила она.
– А что – шрамы? Они не болят, жить не мешают. Тахир утверждает, что можно свести, но это надо полгода в госпитале потерять. Хотя, если ты…
– Нет-нет, – перебила она. – Мне просто очень сложно поверить, что они не доставляют тебе беспокойства. Это ничего, что я тебя допрашиваю? – вдруг смутилась Лейла. – А то вопросы копятся, ответить на них некому…
– Это понятное желание, – успокоил я ее, стараясь не вдаваться в причины эмоциональных реакций женщины. Почему-то сегодня уверенному толкованию поддавались не все из них. То ли соображаю я по какой-то причине хуже, то ли Лейла реагирует как-то иначе, то ли все гораздо проще, и мы просто впервые разговариваем друг с другом. То есть не обсуждаем что-то жизненно важное сию минуту, а общаемся на относительно отвлеченные темы. Вот, например, почему она все-таки обиделась на слова о моей физической ущербности? Глупо ведь отрицать очевидное. Тем более сам факт ее не беспокоит, а упоминание о нем – злит.
– Я тебя тоже тогда спрошу. Почему ты обиделась на «калеку»? – решил я воспользоваться простейшим выходом из логического тупика.
– Мне кажется, это очевидно, – недовольно пробурчала Иллюзионистка.
– Может быть, – легко согласился я. – Но это нелогично. И я, к сожалению, не могу вспомнить подходящей ассоциации и подобрать объяснение. Жалость я бы мог объяснить, но обида?
– Потому что это звучит оскорбительно! – нахмурившись, возмущенно проговорила она.
– Но это ведь правда, и ни одно…
– Ладно, я поняла, объясню подробно, – вновь перебила меня Лейла с тяжелым вздохом. – Понимаешь, это все от субъективности восприятия. Ну, как определение «красивый – не красивый», есть какие-то общепринятые нормы, но в итоге все сводится к индивидуальным предпочтениям. То, что ты говоришь, правда, но только если отбросить эмоции. Ну, не могу я связать у себя в голове тебя и это уничижительное слово. «Калека» – это в моем представлении что-то жалкое, ущербное, вызывающее сочувствие и нуждающееся для выживания в помощи других людей. Безногий нищий на базаре – калека. А решительный, уверенный, спокойный и очень сильный мужчина – это совсем не то же самое, – заключила, несколько смутившись, она.
– Пожалуй, я тебя понял, – кивнул я. Объяснение оказалось вполне исчерпывающим.
– То есть можно сменить тему? – с надеждой покосилась на меня женщина.
– Почему? И почему ты сейчас смущаешься?
– Ты невозможный, – всплеснула руками Иллюзионистка. На эмоциональном уровне смущение в ней мешалось с какой-то обреченной решимостью и раздражением. – Потому что я совершенно не умею говорить комплименты, и мне сейчас ужасно неловко.
– То есть это ложь?
– Да нет же! – Женщина опять эмоционально взмахнула обеими руками.
– А что может быть плохого в том, чтобы сказать человеку приятное, тем более если это правда? – Я вопросительно вскинул брови. – Ты, например, очень красивая. И оттого, скажу я это вслух или промолчу, ничего не изменится.
– Дагор! – она недовольно дернула меня за рукав.
– А еще очень упрямая, умная, яркая, искренняя. И так забавно ругаешься, – Я с удовольствием засмеялся, обнимая женщину и прижимая к себе.
Мы к этому времени в перерывах разговора уже успели дойти до столовой, позавтракать и выйти наружу и сейчас шли обратно к моему кабинету. В коридоре было пусто, чем я и воспользовался.
На поцелуй она, несмотря на кипящее внутри недовольство, ответила с душой.
– Негодяй, – проворчала Лейла мне в грудь, прерывая поцелуй и крепко обнимая меня за пояс. – Про калеку ты тоже издевался?