— Да где же мы наконец? — выдохнул я.
Элимы не откликнулись, но очень скоро я и сам все понял. Пятно тусклого света в кромешной темноте ознаменовало конец путешествия. И едва я увидел, что же там, впереди, как застыл в изумлении и ужасе.
Наш темный коридор выходил под самый потолок просторной пещеры — не чистой, вылизанной, уютной подземной комнаты наподобие жилищ элимов, а громадной естественной каверны в сердце земли, освещенной грудами раскаленных камней. На полу пещеры кипели ярко-зеленые и молочно-белые лужи, из бесчисленных трещин поднимался пар, со стен текло, жаркий воздух был тяжел и душен. Между разломами и лужами виднелись полуобглоданные скелеты и разрозненные кости всех мыслимых размеров. Когда меня отпустило и я смог хотя бы вдохнуть, я едва не подавился густым запахом серы, падали и гнилостной мускусной вонью, которую источал чудовищный зверь, слишком долго пробывший взаперти.
Да, в пещере жил зверь высотой в два человеческих роста и длиной в пять, даже сейчас, когда шипастый хвост был подогнут под массивное брюхо. Дракон спал. Сложенные крылья — узорчатые, медно-зеленые, — торчали над его плечами, а чудовищная голова лежала на полу, и зияющие ноздри раздувались, мерно испуская язычки пламени. Тварь сипло дышала. Роговые выступы над глазами и острые словно бритва когти, способные без труда распороть слоновий бок, как бумагу, были толщиной с бревно. Бронированную шкуру, будто днище застоявшегося корабля, покрывали окаменевшие паразиты, а там, где голова соединялась с длинной мускулистой шеей, залегли глубокие складки. Дракон был немыслимо стар.
Нарим у меня за спиной шевельнулся, и я не сразу понял, что он сделал; заметив внизу на каменном уступе крошечную фигурку, я помотал головой, стряхивая наваждение. Почти под носом у зверя, вровень с его глазами, стояла та женщина, Лара. На ней были кожаные штаны и такая же куртка, перчатки с раструбом до локтя и войлочный шлем — всаднические доспехи. Нарим подал второй знак, и она подняла руку и заговорила, и эхо раскатилось в затхлом воздухе, отражаясь от заплесневелых стен. Сурово и повелительно прозвучали слова на древнем наречии Клана Всадников, несокрушимая воля звенела в ее голосе:
Аррит, тенг жа нав вивир!
"Проснись, дитя ветра и огня!
Восстань от мертвого сна, исполни мой приказ!"
Эхо затихло, словно мир прекратил движение вокруг светила, словно само время замерло. Все мое естество застонало от ужаса, требуя, чтобы я спрятался, скрылся, пока время не вернулось на свою тропу. Ноги едва сами не бросились бежать. Но Нарим и Давин удержали меня — их сильные тонкие пальцы больно впились мне в плечи, словно элимы боялись, что я вот-вот рассыплюсь. Зверь пошевелился. Бежать было поздно.
— Твое имя, тварь. Говори, — велела женщина.
Могучее тело дернулось. Хвост ударил в стену. Земля под ногами дрогнула. Зверь хрипло вздохнул и выпустил струю пламени, поднял голову и приоткрыл глаза. Сверкающие красные зрачки, бурлящие омуты алого пламени, прикрытые слепяще-белыми веками, полные дикой, бессмысленной ненависти. От такого взгляда жертва каменела, а тем временем в утробе чудовища, как в недрах вулкана, рождался огонь, от которого люди вспыхивали, как факелы, и кровь закипала у них в жилах. Сейчас эта женщина превратится в горстку золы.
— Скажи, как твое имя, и засыпай снова зимним мертвым сном. Снег на охотничьих угодьях еще глубок. Братья и сестры не услышат твоего зова. — В поднятой руке Лары что-то блеснуло красным в коротких яростных вспышках пламени, извергавшегося из драконьих ноздрей. Камень-кровавик — кай'цет на наречии Всадников. О небо! Но я не успел подумать, как ей удалось улизнуть от Клана и унести это сокровище, откуда она знает, что с ним делать, она же женщина, а женщин к тайнам Клана не допускают, — не успел, потому что дракон открыл пасть и выдохнул огненную дугу, прошедшую у Лары над головой, и струйка воды, стекавшая по стене у нее за спиной, обратилась в пар, и тут чудовище испустило рев, потрясший самые корни мира.
Волна его крика захлестнула меня, словно целый океан поднялся, чтобы единым махом смыть всю историю рода человеческого, — только это была не вода, а огонь. В тот миг я был уверен, что жизнь моя кончена, что плоть моя сожжена, а внутренности обратились в кровавый пар, как этот ручеек, и кости догорают на обугленной земле там, где мы только что стояли. Не было больше ни отчаяния, ни горя, ни воспоминаний, ни изумления, ни страха — все смыл поток боли. Я не закричал, не взмолился о пощаде, не заплакал — я не мог этого сделать, ведь каждая частичка моего тела корчилась в огне. И вот прошел какой-то миг — маятник не успел бы качнуться, — и оказалось, что я сижу, съежившись, на неподвижной теперь земле, а за плечи меня крепко держат два перепуганных элима. И тогда я прочел слово, выжженное в моей душе болью и пламенем.
В этот миг, когда я был между жизнью и смертью, я вернул ему это слово легчайшим мановением духа.
Келдар.
И в тот же миг, вырванный из течения времени, я услышал ответ, такой тихий, что уловить его мог лишь тот, кто семь бесконечных лет провел в безмолвии.
Любимый мой.
Глава 15
У меня не нашлось слов, чтобы описать такое полное единение. Молния — слишком холодно; величие — слишком вяло; слава — слишком блекло; спасение — слишком размыто; преданность — слишком безлично. Кто бы ни говорил со мною в тот головокружительный миг — бог ли, дракон ли, — он оттолкнул меня от порога саморазрушения, и я ухватился за его слово, как тонущий ребенок за руку отца. В этом слове было столько горя, сожаления и нежной заботы, что даже за год я не смог бы осмыслить их все. Он знал меня. Он назвал меня так, как называл Роэлан, когда я был молод. Это слово пел мой бог, наполняя мир музыкой. Ужас и отвращение, охватившие меня, когда я узнал, что музыку мою питал чудовищный зверь, исчезли, смытые потоком любви этого создания. Ни один зверь не способен так любить. Душа у меня трепетала, полная радостных воспоминаний, а спутники мои ничего не поняли: я не мог рассказать им об этом, вообще не мог говорить — ведь тогда бы кончился этот неописуемый миг.
— Именем Единого, что мы натворили? — ахнул Давин, заставив меня поднять голову и заглядывая в лицо прозрачными серыми глазами.
— Мы сделали все, что требовалось. Если это ему не по силам, лучше узнать об этом сейчас.
Золотистые отблески драконьего огня играли на их лицах.
— Нарим, — Давин уставился на друга, задыхаясь от ярости, — да ты же ему так ничего и не объяснил! Ты в своем уме?!
— Давай-ка уведем его отсюда.
— Нарим, дружок, его жизнь — не наша, мы не вправе ею распоряжаться! Ты посмотри — он же плачет кровавыми слезами!
— С тех пор как он попал к нам в руки, я не мог найти случая все ему рассказать. Человек в отчаянии теряет способность рационально мыслить. А в последние два дня, уж не знаю, как, все прочие додумались до того, что мы с тобой уже знаем. Его уже пытались убить и от своего не отступятся — они решили, что в нем таится опасность.
— Это тебя не оправдывает!
— Когда на кон поставлена жизнь целого народа, обычные представления о справедливости и честности теряют силу. А что касается Эйдана Мак-Аллистера, то сейчас он или на пути к жизни, или действительно мертв. Сомневаюсь, чтобы он предпочел вернуться туда, откуда пришел. Так что давай уведем его отсюда и посмотрим, какой путь он выбрал.
Во всем этом я не понял совершенно ничего. Они поставили меня на ноги, провели по длинному коридору и посадили на каменистый склон; проснувшийся утренний ветерок унес запахи серы и тлена. Я изо всех сил старался удержать в памяти голос Келдара, но воспоминание стало меркнуть, и я беспомощно отпустил его. По себе оно оставило такую тоску, что я едва не застонал вслух. Только тогда слова элимов стали понемногу проникать в мое сознание, и мне снова стало интересно, кто же это хотел меня убить и что я такого сделал.
— Клыки драконьи, он что, совсем свихнулся? — Этот голос послышался у меня из-за спины. Странно. Почему-то я думал, что носитель его уже мертв.
— Нет, — очень серьезно отозвался Давин. — С тех пор как дракон закричал, он молчит. Может быть, мы вообще убили его всей этой затеей. Но некоторым до этого, как видно, и дела нет.
— Он что, так испугался глупого рева? Да любой элирийский ребенок слышал еще и похуже, ну да, само собой, не так близко… — Это была та женщина, Лара. Я не обернулся, но ясно почувствовал запах подкопченной кожи. В пяти шагах от меня, прямо у входа в туннель, упали ее перчатки.
— Послушали бы меня. Зря время тратите. Если зверюга и "заговорит", то не во время зимней спячки. С чего вы вообще взяли, что у него есть имя и он его еще не позабыл?
— Келдар, — тихо ответил я. Ее легкомыслие укололо меня. — Его зовут Келдар.
— О Единый! Келдар. Мы подозревали, но… — Давин вдруг опрокинулся на спину и рассмеялся, глядя в рассветное небо и не в силах сдержать радости. — Ух! Ничего себе…
— Вы его услышали? Он назвал свое имя? — Нарим присел передо мной, уставясь мне в лицо. Да уж, его не так легко взволновать, как Давина. — А что он еще сказал? Вы его услышали или слова возникли у вас в голове?
— Да он просто догадался, что тварь слепая! — презрительно бросила женщина. — Увидел, что у нее бельма на глазах, вот и назвал ее именем слепого бога! Ничего, кроме звериного рыка, он не слышал, как и все мы!
— Я драконьих глаз раньше никогда не видел, — отозвался я. — Он что, правда слепой?
Она фыркнула и не снизошла до ответа. А Нарим словно бы и не заметил ее слов.
— Это было так же, как когда вы говорили с Роэланом? — продолжал он допытываться.
Я мотнул головой.
— Совсем нет. Тоже очень четко, но с Роэланом никогда не было так… больно… остро… сильно… Нарим, я… — Голос у меня звучал до странности спокойно, вовсе не отражая бурю внутри.
В голове моей бурлила смесь кристально ясных образов, сменявших друг друга, подобно вспышкам фейерверка: ослепительная огненная радуга, ощущение теплой грязи под руками, чудовищная какофония звериного рыка, оглушающее драконье зловоние. Миг, полмига душераздирающей четкости — и видение испарялось, но не успевал я услышать рассветную тишину, и меня снова захлестывал следующий образ. Будто в мозг то и дело вонзали кинжал. Мне приходилось прилагать массу усилий, чтобы сосредоточиться на словах, даже моих собственных, не то я упустил бы половину и ничего не смог бы сказать.