чи, а искать что-то другое не было времени. Забор кончился, но мыслей и кирпичей оставалось еще много. В тот момент мне необходимо было срочно бежать домой продезинфицировать раненные пальцы, взять тетрадь и ручку и срочно все списать с забора длиною почти в квартал. Но тут природа сыграла злую шутку: стоило мне добежать до дома, как пошел дождь, да, «просто летний дождь прошел – нормальный летний дождь», – как пел юный Н. Михалков в незабываемой киноленте «Я шагаю по Москве».
Влекомый каким-то примитивным инстинктом, я все же вернулся к стройке, открыл зонтик, взял его зубами за ручку и, спасаясь таким образом от дождя, попытался списать сцены из монастырской жизни. Все было против рождения литературного шедевра. Даже противотанковый забор наклонился почему-то внутрь, и вода, смешиваясь с кирпичной пылью, красивыми потеками расходилась по нему.
Мне оставалось только стоять и смотреть на то, как безликий, длинный, серый урод превращался в оранжевого в разводах дракона. Это поистине казалось чудом, то, что происходило на моих глазах, и я продолжал стоять под дождем, опустив зонтик, и, завороженный, наблюдал за великим превращением.
Все было смыто, но забор, высохнув, стал необычайно колоритным. Многие прохожие, конечно, с чувством прекрасного в душе, даже останавливались и удивленно разглядывали причудливые оранжевые узоры, выполненные в форме письма на заборе почти в квартал длиною. И многие, наверняка, подсознательно улавливали в его оранжевых разводах чье-либо Изначальное Лицо, и, возможно, даже свое, но, не воспринимая этого сознательно, шли дальше, лишь улыбаясь новому незнакомому чувству.
Ю. Х.
ЛИСТАЕТ СТРАННИК
листает странник
страницы «OMNI».
Как это странно:
себя не помнить,
как это важно —
быть частью века,
листом бумажным
в порыве ветра,
окном на капле,
скользящей в сени,
как Чарли Чаплин
или Есенин,
быть меньше эго
и больше тела,
как память эха,
что пролетела.
Как это много,
когда нас нету.
В ладонях бога
влечет всех к свету,
по миру носит
и нижет в бусы.
А мне бы в осень
босым в Тарусы!
С. К.
ПОЖАЛУЙСТА, ЗОВИ МЕНЯ МОИМИ ВСЕМИ ИМЕНАМИ
Малому знанию не достичь большого знания;
удел петуха – кухонный котел, разве не так?
Не говори, что завтра мне будто суждено уйти —
сегодня я все время возвращаюсь.
Взгляни-ка лучше – каждый миг я возвращаюсь:
то почкой на весенней ветке,
а то птенцом, что слабенькие крылышки имеет,
и учится петь птицею в моем гнезде,
то гусеницею на цветке,
то бриллиантом, спрятавшимся в камне.
Я возвращаюсь в смехе и в рыданье,
от страха или же надежды.
Биенье сердца моего – рождение и смерть
всего того, что живо.
Я – та веснянка в метаморфозе,
что у поверхности реки.
И птица, что сорвалась камнем и
проглотила ту веснянку.
Я – тот счастливый лягушонок,
плывущий в чистоте пруда.
И та змея, которая неслышно
крадется, чтобы съесть его.
Я – те сплошные кожа-кости ребенка
из страны Уганды,
с ногами тонкими как веточки бамбука.
И я же – продавец оружия,
который смерть шлет в ту страну Уганду.
Я беженкой двенадцати годов от роду
из лодки маленькой
бросаюсь в океан, чтоб утонуть,
не пережив пирата надругательств.
И я же – тот пират, чье сердце до сих пор
не в состоянии ни видеть ни любить.
Я – член политбюро,
с огромной властию в руках.
Но я и тот, кто должен отплатить
свой «долг кровавый» моим же людям,
тихонько мрущим в лагере от непосильного труда.
От радости моей, такой же теплой как весна,
по всей земле цветы цветут.
А горестью моей, которая как реки слез,
наполниться могли б четыре океана.
Пожалуйста, зови меня всеми моими именами,
чтоб слышал я в единый миг мои и плач и смех.
Чтоб чувствовал единство радости и горя.
Пожалуйста, зови меня всеми моими именами,
чтоб был я пробужден!
И сердца дверь, чтоб смог я распахнуть,
Великую ту состраданья дверь.
Thich Nhat Hanh.
(перевод Холина Ю.)
ДЕТИ СОЛНЦА
Wдr nicht Auqe sonnenhaft
Die Sonne Kцnnt’es nie erblieken
Мы же солнце не видим, потому
что не солнцу подобен наш взгляд,
а оловянной пуговице
Нам имя– Свет. Мы многолики.
и каждый, кто готов к борьбе,
встречает радужные блики,
иных причастий смысл великий,
в своей душе, в самом себе.
Мы строим храмы из молчанья,
и в тишине незримых рощ
их робкий след, их незвучанье,
скрывают шаткие преданья
как прежде мезозойский хвощ.
Как приоткрыть нам ниши знаний,
в которых скрыты имена
седых времен и толкований?
Всё обнажит лишь сумрак ранний,
когда спадает пелена
целебных свойств и нашей веры,
способной подвести черту
под промыслом господней меры,
что разделяет разум серый
на белый свет и темноту.
Манящей веры в провиденье,
в судьбу достойную богов.
Но так ли мы крепки в раденье
за здравый смысл своих видений,
когда нам слышен бой часов?
Когда мы чувствуем движенье,
на циферблате – ход теней.
ПРЕОДОЛИМО ЛИ РОЖДЕНЬЕ?
Лик смерти только отраженье
гонца бегущего за ней.
Мы собираем оригами
из омутов, дорог, пустот,
играем в салки с небесами
и распростертыми руками
пространство скручиваем в код.
Мы дети света. Мы предтечи,
готовые открыть секрет.
Но наши сладостные речи
услышит только тот, кто вечен,
кто может оценить совет.
И мысли наши словно семя,
готовое произрасти
сквозь истончившееся темя
побегами своими всеми
за вожделенное: «Прости!»
За ваши слезы, покаянье,
потворство чаяньям души,
за медитацию деянья
и благотворное слиянье
с своею самостью, в тиши.
Мы бредим вашими словами,
мы проживаем ваши сны,
и ваши домыслы меж нами
свивают сеть свою ночами,
в которой застреваем мы.
Как безрассудна ваша стая!
Как беспощадны вы и злы.
Как жизнь свою порой листая,
пороками лишь обрастая,
готовы горстью стать золы!
О господи! Как бездуховны
созданья глупые твои!
Бараны блеющие, овны,
в морях узревшие лишь волны,
а в бесконечности-слои.
Как нам смотреть на это стадо
детей, упрятанных в вертеп
недопустимого уклада?
Им так безумно много надо
вещей, чтобы построить склеп.
Порабощенные вещами,
отягощенные мечтой,
униженные, мстят костями,
мостя коленями, кистями
дорогу в странный свой покой.
Прикованы мы к этим стонам,
могилам, капищам, кострам.
В Содоме том неугомонном
раскидистым, церковным звоном
мы умираем по частям.
Мы таем, свечкой оплываем,
как искры гаснем в облаках.
Мы ничего не понимаем!
Меж вашим адом или раем
различий нет. Есть только страх.
Боязнь утраты и разлуки,
гниющей плоти благодать.
Когда вмещают ваши руки
лишь только боль, болезнь и муки —
тогда мы можем уповать,
надеяться ещё на чудо,
что совесть ваша вновь чиста,
что свят был в помыслах Иуда,
смотря, как человечья груда
вздымала на кресте Христа.
Мы всем и всё давно простили,
нам наше дорого родство
с наивным ведомством мессии;
ведь чаяния, мечты и силы
от света полнились его.
Создатель! Срок предуготовь,