П р и н ц (Гофману). Ты читаешь мой почерк?
Г о ф м а н. Случалось.
П р и н ц. Так разберешь.
Ш у л ь ц отдает лист Г о ф м а н у, п р и н ц передает отчет Ш у л ь ц у, Ш у л ь ц садится на свое место, все вновь погружены в работу. Пауза.
Г о ф м а н. Гм-м...
П р и н ц. В чем дело, Эрнст?
Г о ф м а н. Вот тут одно место...
П р и н ц. Оно тебе не нравится?
Г о ф м а н. Вот это. (Читает.) "Упиться и еще раз упиться! Это, конечно, не цель, но тот способ, которым мы приблизим себя хотя бы к пониманию истинной цели".
Ш у л ь ц. Глубокая мысль.
П р и н ц (Шульцу, с ненавистью). К а к а я мысль?
Ш у л ь ц (смешавшись). Ну - ведь это новогодние тезисы...
П р и н ц (Гофману, холодно). Тут написано "учиться". А не "упиться". "Учиться".
Г о ф м а н (невозмутимо). Ах вот как! Прости. У тебя действительно плохой почерк.
П р и н ц. Так перепиши сам. Да не малюй моих рож на полях - это не способствует ведению дел.
Г о ф м а н (глядя в тезисы). А причем здесь учеба?
П р и н ц. Это сочинил Форш.
Г о ф м а н. А ты писал под его диктовку? да?
П р и н ц не отвечает. Пауза.
П р и н ц. Шульц!
Ш у л ь ц. Да, ваше высочество.
П р и н ц. Сходи, проверь, готов ли кофе.
Ш у л ь ц выходит.
Последнее время я все как-то хочу спать перед обедом. (Зевает, потягивается.) К чему бы это?
Г о ф м а н молчит.
(Сменив тон, внезапно.) Итак, Эрнст, лезвие застряло случайно.
Г о ф м а н (устало, подняв взгляд). Я тебе объяснял это уже много раз, Вильгельм.
П р и н ц. Но ведь я же должен быть уверен, что ты получил свой пост зря!
Г о ф м а н. Ты можешь быть уверен. Я получил его зря.
П р и н ц (покладисто). Хорошо, Эрнст. Однако тебе нравится самому распоряжаться моими деньгами?
Г о ф м а н (осторожно). Пожалуй. Я чувствую себя свободней.
П р и н ц. Вот видишь! На что ты, кстати, их тратишь?
Г о ф м а н. Хочешь, я представлю отчет?
П р и н ц (замахав руками). Ни боже мой! Ты меня не так понял. Мне все равно. Не вводи только Шульца в расходы. Это было бы несправедливо.
Г о ф м а н. С чего ты взял, что я ввожу его в расход?
П р и н ц. Ну, ты рассеян, а он тактичен, между тем ты у него живешь. Ему не должно быть это обременительно: справедливость прежде всего.
Г о ф м а н. Ты бы повысил ему оклад, чем толковать о справедливости.
П р и н ц. Ни в коем случае. Если ты помнишь, мы уже как-то обсуждали с тобой суть добра.
Г о ф м а н. Я помню. Лемке это едва не стоило жизни.
П р и н ц. А почему? Все потому, что ты пустился в романтические бредни, хотел меня разжалобить... Кажется, так?
Г о ф м а н (вздохнув). Хорошо, если бы это понимала принцесса.
П р и н ц. Да, она тебя теперь не любит... (Задумчиво.) Это опасно попасть в немилость к моей жене.
Г о ф м а н. У тебя замечательная жена. И потому это особенно скверно.
П р и н ц. Наоборот. Ведь справедливость - заметь себе, это уже мои мысли, не Форша,- справедливость есть лучшее качество дураков. Добро, когда оно логично, как раз и приводит к справедливости. Тебе как юристу это хорошо должно быть известно.
Г о ф м а н. К чему ты клонишь?
П р и н ц. Вот к чему: я должен быть справедлив со своим народом. Это то, что они от меня требуют в силу присущей им от рождения дураковатости. (Вскакивает, ходит по кабинету.) Все остальное они мне простят: налоги - лишь бы поровну со всех; обманы - лишь бы все обманулись; даже подлость - лишь бы все могли почувствовать себя морально выше меня. Лемке был моим министром; он здорово нажился на мой счет. Справедливость требовала, чтобы я его наказал. Но тут вмешался ты. Разумеется, ты сделал ставку на совесть: лучший Лемке это мертвый Лемке, но ведь Лемке тоже человек, ну и вся эта чушь. И, конечно, выиграл я. Если бы я был мистик, я бы сказал, что мир держится на справедливости. Клинок заело. Я тебе верю. Но суди сам: ведь это был перст судьбы. И мне осталось лишь чуть-чуть ей помочь: ну там чтобы он пролежал в кровати месяц, а не неделю - он столько и пролежит; и чтобы ты сел в его кресло. Последнее тоже справедливо. Вот так. А несправедливо то, что ты разонравился Лотхен. Ведь ты действовал, как романтик, как рыцарь, - просто не сработал кинжал! Да, это несправедливо - тебя осуждать. И это хорошо. Ни ты, ни Лотта не можете пожаловаться на недостаток мозгов. Между тем логика наука недоумков, как и мораль - прибежище ничтожеств. А тут пахнет настоящей жизнью - что ж, мои поздравления, Эрнст!
Г о ф м а н. Обидная тирада.
П р и н ц. Может быть. Но необходимая. Сейчас придет Шульц, и ты поймешь почему.
Входит Ш у л ь ц с кофейным подносом. Ставит чашки перед п р и н ц е м и Г о ф м а н о м. Потом садится за стол.
(продолжает.) Как раз перед твоим приездом я ввел оплату за доносы. Не помню, говорил ли я тебе это или нет.
Г о ф м а н. Нет.
П р и н ц. Как бы там ни было, я платил аккуратно. И не зря. (Подходит к столу, достает пакет, вынимает оттуда вчетверо сложенный лист.) Читайте. (Дает Шульцу.)
Ш у л ь ц (читает, покрываясь попутно потом). "Сим довожу до Вашего сведения, что Ваш статс-секретарь при поддержке своей супруги, советницы фрау Шульц, замышляет лишить Вас имущественных прав путем учреждения над Вами опеки." Подпись: "Благонамеренный"...
П р и н ц (Шульцу). Ты не знаешь, кто это?
Ш у л ь ц (дрогнувшим голосом). Н-нет... нет.
П р и н ц (Гофману). Ну вот! Что ты на это скажешь?
Г о ф м а н (пожимает плечами). Обычная ябеда. А что?
П р и н ц. Все не так просто. "Благонамеренный", гм. Я, признаться, давно слежу за этим человеком - разумеется, не за ним самим, а за тем, что он пишет. Он очень чуток к ситуации, к перемене политических сил. У него острый ум. Он понимает, когда и чем можно меня тронуть... или задеть. Мы, немцы, очень ранимый народ - по крайней мере, в ряде случаев. Вот и теперь: какой же заговор, когда при дворе Гофман? (Шульцу.) Вообрази: ведь это останется в вечности. Будут судачить: "т о т с а м ы й Шульц"; или еще того хуже: "И ты, Шульц!.."
Ш у л ь ц. Я не пойму, о чем вы, ваше высочество!...
П р и н ц. Я о справедливости. Ведь это будет несправедливо - как ты считаешь? - если после всего, чем мы друг другу обязаны, ты замахнешься на меня? Справедливый человек так поступить не может.
Ш у л ь ц (запинаясь). Но... ваше высочество... У меня и в мыслях нет... чего-либо такого...
П р и н ц (вдруг угас). Хорошо. (Смотрит на чашку.) Что-то и кофе не хочется... Ладно. Время обедать. До вечера, господа!
Встает, быстро выходит Сцена вторая
Г о ф м а н (как бы про себя). Ну да. А я-то, конечно, человек несправедливый.
Ш у л ь ц (зло). Интересно, какая сволочь написала вот это? (Указывает на донос.)
Г о ф м а н (рассеянно). Одно могу сказать, Шульц: не я.
Ш у л ь ц. Я понимаю, господин Теодор, что не вы. (Рассматривает донос.) Почерк какой-то знакомый...
Г о ф м а н (тоже взглянув на лист). Почерк, конечно, изменен. Он подражал прописям.
Ш у л ь ц. Не приложил ли тут руку наш милый святоша?
Г о ф м а н. Нет, на него это не похоже никак. Да он и не вмешивается всерьез в мирские дела: целибат, Шульц, есть целибат.
Ш у л ь ц. Ну, может быть, и не он. Как бы там ни было, принц теперь настороже. Нам надо действовать быстрее, иначе...
Г о ф м а н (со скукой). А какая разница, Шульц? Ведь все равно принц должен сам подписать свое отречение. И учредить опекунский совет. Пускай себе приготовляется к мысли...
Ш у л ь ц (горько). Разве вы не знаете принца, господин Теодор? Неужели вы думаете, что он будет сидеть сложа руки? Я удивляюсь, как это мы еще на свободе.
Г о ф м а н. Вы хотите сказать: как это мы еще не уволены, Шульц?
Ш у л ь ц. Ну да, я это и имел в виду.
Г о ф м а н (вздохнув). А я бы не отказался быть уволенным, говоря откровенно.
Ш у л ь ц (испуганно). То есть как? Вы отказываетесь?
Г о ф м а н (со смехом). Да от чего отказываться-то? Ведь ничего же не происходит.
Ш у л ь ц. Как это не происходит? (Вдруг становится на цыпочки, неслышно подбегает к кулисе, шепотом.) Жена!
С заговорщическим видом входит ф р а у Ш у л ь ц. В руках у нее корзинка с кастрюльками.
Ф р а у Ш у л ь ц (быстро оглядываясь). Он ушел?
Щ у л ь ц. Да. Что это у тебя?
Ф р а у Ш у л ь ц. Обед.
Ш у л ь ц. Зачем?
Ф р а у Ш у л ь ц. Не можете же вы сидеть голодными! А в гостиной вам лучше не появляться.
Г о ф м а н. Что за вздор! Почему?
Ф р а у Ш у л ь ц. Как будто вы не понимаете, господин Гофман! (Начинает расставлять кастрюльки на столе.) У нас же здесь сейчас будет заседание комитета.
Г о ф м а н (закатив глаза). Боже правый! Какого еще комитета? Что вы напридумывали?
Ш у л ь ц. Комитета оппозиции.
Г о ф м а н. И кто в него входит?
Ш у л ь ц. Вы. И мы.
Г о ф м а н. Тьфу! Для чего такая конспирация? Мы могли бы все обсудить дома.
Ш у л ь ц. Сейчас поймете. (Открывает портфель, достает свернутый в трубку лист.) Вот.
Г о ф м а н. Что это?
Ш у л ь ц. "Отречение".
Г о ф м а н. Это вы писали?
Ш у л ь ц. Да. Чистовик. Не хватает только подписи принца и печати. Прочтите, господин Теодор: может быть, нужно что-нибудь изменить. Тогда я перепишу все заново.
Усаживается за стол п р и н ц а, придвигает к себе кастрюльку. Ест. Г о ф - м а н читает.
Г о ф м а н. И вы собираетесь предъявить это принцу?
Ш у л ь ц. Да. Сегодня.
Ф р а у Ш у л ь ц. Мы с Карлом думали, что предъявите вы.
Ш у л ь ц (поспешно). Но если вы не хотите...
Г о ф м а н. Нет, отчего ж. (Читает.) Да, тут все ясно. Получается, что управлять страной буду я.
Ф р а у Ш у л ь ц. Именно так и получается, господин Гофман.
Ш у л ь ц. Мы, разумеется, вам поможем... А также и Лемке, когда будет в состоянии... Я полагаю, он не откажется. Герцог Микаэль, а с ним и фон Альтман прислушаются к его словам. Он был человек влиятельный.