Миранда – отдельная песня! Я каждый раз при встрече с ней шарахался в сторону. Представь: маленькие, широко посаженные глазки по сторонам, сплюснутые скулы, крупные лошадиные зубы в улыбке – прям акула перед нападением. И постоянный вопрос на лице: «Где я?..» Такая укусит, делай потом сорок уколов в живот… Прыгала нелепо, по-мужски широко раскорячивая ноги. Все время была «на своей волне». Невозможно было определить, кто она, какая она? Миранда ни к кому не лезла в дружбу, к себе не подпускала. Она была абсолютно автономна в этом мире. Если бы он сейчас рухнул, скорее всего, этого даже не заметила…
Джо! О, этот «лимонадный Джо», как я его про себя называл. Все время прикладывался к бутылке с кока-колой. Куда в него столько влезало, не понять. Долговязый, невероятно худой нескладный клишник с лысым, как бильярдный шар, черепом и вытянутым, как у лошади, лицом. Все свои трюки через скакалку делал в немыслимых закладках ног за голову, рук за спину, с соединением кистей на животе, с закладкой вперед, когда голова с удивлением смотрела на неожиданное свидание с собственными ягодицами. Лично меня от этого зрелища каждый раз подташнивало.
Во время номера Джо подкрадывался к Джесс, которая крутила скакалки, когда кто-то прыгал в центре, и пристраивался за ее спиной. Садился на корточки и начинал развлекаться с ее роскошными волосами. Он то изображал пышную шевелюру на своем аскетическом черепе, то могучую бороду, то длиннющие усы. Каждый раз он поворачивался к публике, словно вопрошая: ну как?.. Потом комично отплевывался от якобы попавшей в рот волосинки. Долго ее искал, наконец находил. Мимически проходился по ее длине, секунду раздумывал и, вдруг, начинал через нее скакать. Это был его сольный кусок. Джо все это делал с лицом восторженного, вечно удивленного дебила. Эксцентриком он был от Бога. В «мирной жизни» он втыкал в череп наушники, включал музыку на полную и улетал в нирвану, попивая свою кока-колу. Вот такая была группа.
Пашка взял очередную паузу. Что-то долго перебирал в памяти. Снова по привычке покусывал нижнюю губу и щеку. После глубокого вдоха и затяжного выдоха продолжил. Видимо, решился рассказать о главном.
– У девчонки была непроходящая клиническая депрессия, которая, видимо, тянулась из детства. Она абсолютно не принимала собственное тело, совершенно не любила свою внешность, хотя была очень красивой. Семья странная. Какой-то нелюбовный треугольник, точнее, замкнутый круг. Джессика любила папу, папа любил Джессику. Мама не любила папу и Джессику. Папа не любил младшую дочь Сабрину и маму, звал их предателями, Иудами. Сабрина не любила папу и Джессику. Этот дом просто кипел нелюбовью. Отец пропадал в барах, заливал свое незавидное существование джином и вискарем. Однажды, после очередного скандала, был изгнан из дому. Жил в соседнем штате, правда, не один – с прогрессирующим циррозом. С этим вскоре и ушел. Это был первый вселенский удар Джессике под дых…
Джесс рассказывала, как до обмороков изматывала себя на тренировках, чтобы хоть чему-то всецело принадлежать, где можно было спрятаться от действительности. Возможно, это и помогло ей стать чемпионкой мира. А может быть, тем самым хотела обратить на себя внимание, обрести любовь матери и сестры, не знаю. Но, думаю, я прав.
Они жили втроем в большом доме. С мамой контакта не было, с младшей сестрой тем более. Будто чужие люди. Дело дошло до того, что однажды мать заявила Джесс, мол, коли тут живешь, плати за аренду комнаты. Такая вот муть. Мать!..
С Джессикой мы сошлись впервые на том, что у нас был очень схожий музыкальный вкус. Я тогда пребывал в грустно-лирическом настроении после фильма «Interstellar» и еще кое-каких приключений в личной жизни. Музыку слушал такую же. Много гитарной грустной акустики. Помню, как мы удивились, что у двух людей с противоположных концов земли половина плейлиста, и весьма специфического, сходится. Потом выяснилось, что и на этот мир взгляды схожи – чувствуем одинаково. Подивились такой разнице в плане географии и национальности и такой похожести ощущений. Думаю, с этого у нас все и началось.
Мы подыхали от усталости. Но, тем не менее, в начале декабря у нас все же завязались романтические отношения. Это было своеобразным спасением от бешеного графика. Казалось бы, бурные ночи должны были сожрать остатки сил, ан нет! Близость как раз давала нам дополнительные эмоции и те самые силы… Глубже нырнув в нее, я понял, что у той в голове непролазные дебри, куча комплексов и фобий. Все это, ясно как день, – от недостатка любви и света в ее жизни. Я начал эти завалы разгребать. Постепенно, исподволь, чтобы дополнительно не искалечить…
У нее были дикие проблемы со сном. Девчонка могла не спать по несколько суток и вырубалась только после мышечных релаксантов. Эту проблему я тоже по мере сил старался решить: ласка и любовь. Любовь и ласка…
Ела она очень мало. Ей казалось, что она толстая, и не могла себя такую принять. Короче, много с чем пришлось бодаться – с психикой была явная беда… В двадцатых числах декабря с ней случился приступ. Это был город Хантсвилл в Алабаме. На фоне дикой физической усталости от тура, недосыпа, недоедания и ее психологических проблем тело просто взяло и выключилось. Америкосы сделали очень просто – отправили ее в госпиталь, где обследовали за ее же счет, потому как страховка, оказалось, не покрывала практически ничего, кроме смерти. Там ее продержали несколько часов, причем в комнате для душевнобольных, задавая вопросы «не хочет ли она себе нанести вред?..»
Руководство в тот же день, до начала очередного спектакля, приняло решение отправить ее домой. Никакие уговоры не помогли. Все были непреклонны, конкретно намекая: «если что», кто будет отвечать?.. Помню, как я бежал на автовокзал после выступления, чтобы успеть увидеть ее, проводить. Потом долго бежал за автобусом, пока чуть не сдох от боли в боку. Стоял, согнувшись, провожая глазами, пытаясь восстановить дыхание. А она удалялась, прижавшись лбом в автобусное заднее стекло, с распахнутыми ладонями, которые словно к нему прилипли. И плакала, плакала…
То, что произошло, было потрясением. Обоюдным. У нас все было хорошо. У нее все начинало быть лучше. Иногда ей даже удавалось засыпать без таблеток. Мы наслаждались этим временем. И тут все рухнуло…
Спустя четыре дня мы прибыли в Мемфис, наш финальный город. Она туда сама приехала на машине. Побыть с нами. Со мной. Всего четыре дня!..
Это были прекрасные дни. До этого я не находил себе места. Какая тут работа! Все мысли о ней. О ней!..
В день окончания контракта я принял решение сдать авиабилеты на Москву. Потратил кучу денег. Вместо Москвы полетел к ней в Индианаполис. Помню ее лицо, когда она меня встретила в своем аэропорту. Джесс стояла, молча разводила руками и в очередной раз тихо плакала. Она не одна в этом мире! Не одна!.. Из сумочки выглядывал знакомый ярко-алый шнур и словно мне улыбался…
С ней я пробыл еще неделю. Чудесных семь дней. Удивил ее семью тем, что однажды приготовил ужин. Сабрина, ее младшая сестра, не сводила с меня глаз. Сука! Мерзкая тварь!..
Тут Пашку прорвало. Таким Витька его никогда не видел. Он с удивлением поглядывал то на друга, то на дорогу, где автомобили шли плотными рядами на одинаковой максимально разрешенной скорости. Видимо, эти нелегкие для Пашки четыре года были веригами, которые он тягал все это время. Он, захлебываясь словами, рассказывал. Перебивал сам себя, перескакивал с одного на другое, размахивал руками, словно обращался к кому-то. Спорил, оправдывался, обличал и снова спорил. Временами появлялись слезы. Он постанывал и рассказывал, рассказывал…
– Сабрина была еще той штучкой! Она с детства подставляла старшую сестру. Где-то что-то натворит, сваливает на Джессику. Мать, не разбираясь, наказывала невиновную. Отец на защиту, скандал и ему. Дальше больше – склоки, наветы…
В ночь перед моим отлетом из Америки Джесс приняла снотворное, ей в очередной раз не спалось – мой отъезд для нее был новым испытанием. Она крепко уснула. Что-то часа в два ночи стук в дверь. На пороге стоит Сабрина в легком халатике – спустилась со второго этажа, где были их спальни с матерью. «Надо серьезно поговорить…» Чтобы никого не потревожить, пошли в цокольный этаж. Там у них бойлерная, душевая, стиралка, хороший тренажерный зал. Она ко мне на шею и в штаны… Я ей в двух словах, кто она, и наверх к Джессике. Вдогонку злое, словно змея прошипела: «Ты еще пожалеешь!..» Короче, поговорили. С этим и улетел.
Мы с Джессикой перезванивались, говорили по несколько часов без умолку, строили планы. Она собиралась прилететь ко мне в Москву. Однажды позвонила. Я не сразу понял, что происходит. У нее была истерика. Она кричала в трубку, что я ее предал. «Она впервые поверила, полюбила, открылась. Я ее растоптал!..»
Попытался выяснить, что произошло? «Ты спал с моей сестрой! С Сабриной!..» Я ей, мол, так и так, когда я мог это сделать, если мы не разлучались ни на минуту? «В ночь перед отлетом, внизу, в душевой, когда я спала!.. Мама видела, как вы туда спускались. Ты меня предал! Унизил! Будь проклят!..» и бросила трубку. Далее все дни: «абонент не отвечает…» Через неделю дозвонился до матери.
«…Джессики больше нет. Не звони сюда больше. Будь ты проклят…»
Джесс, моя хрупкая, сильная Джесс сломалась. Сгорела из-за чужого вранья. Сначала она напилась снотворного. Откачали. Через пару дней выписали. Взяли на учет.
…Нашли ее в душевой. Ее шею обвивали любимые ярко-красные скакалки. Они единственные остались с ней до конца…
Я позвонил Сабрине. Разговор помню до мельчайших подробностей. В ее голосе не было ни угрызения совести, ни сострадания. Скорее наоборот.
– Ты понимаешь, что ты натворила? Ты сломала нам жизнь! Ты убила свою сестру!
– Плевать! Почему всё ей? С детства всё ей! Лучшие шмотки ей! Отличные оценки в колледже – ей! Самые красивые парни – ей! Чемпионство – ей! На телевидении – она! А где я? Меня достало быть второй!..
– Ты понимаешь, что все эти годы она жила без любви? Она жила в ожидании любви! Она впервые поверила, что жизнь может быть другой. Мне поверила! Я был ее последней точкой опоры. А ты эту опору из-под нее выбила!