Где-то под днищем привычно плескалась вода, каюта покачивалась. Они опять плыли. Надо было снова начинать день. Он обещал быть таким же нелегким, как и предыдущий.
– То, что нас не убивает – делает сильнее! – покряхтывая, вспомнил Пашка расхожую мудрость, применимую к его сегодняшнему состоянию дел. – Нелегко нам, пчелам! И чего я не трутень!..
Глава сорок девятая
Будильник, как всегда, сыграл побудку неожиданно, на самом интересном месте…
Пашка нащупал пальцами ног на прохладном пластике каюты второй дублирующий выключатель. Руками пошевелить, поднять их выше головы было – не дай Бог!
Свет резанул по глазам. Новый день ворвался в каюту.
Пашка едва смог сесть на кровати.
– Ну? И как сегодня будем работать? Да-а, дела…
В дверь постучали.
– Родж! Иди на хрен! Я пошевелиться не могу!
Из-за двери бодро ответили:
– Главное, чтобы шевелилось то, куда ты меня послал. Я просто узнать, когда некролог вывешивать?
– Да пошел ты! Не дождетесь!
– Иду, иду! Как ты любишь говорить – не провожай!..
Пашка не с первой попытки встал, сделал несколько шагов. Даже сполоснул лицо – ничего, терпимо. Причесался. Снова стук в дверь.
– Что, адрес забыл, куда идти? Родж, сволочь бессердечная! – Пашка повернул стопор в двери. Открыл. Приготовил пару крепких слов и адрес нового пункта назначения, куда следует Веселому Роджеру доставить свое бренное тело. Рука застыла в приподнятом состоянии. На пороге стояла еще недавно снившаяся итальянка.
– Buongiorno dolcezza. Sei ancora vivo? – Она улыбалась во все свои тридцать два белоснежных зуба или сколько там у них.
Он стоял истуканом, как если бы сейчас увидел шедшую на него «волну-убийцу», о которой на корабле не говорил только ленивый. Пашка понял – если прозвучало «vivo», значит, тоже интересуются его перспективами на ближайшие сто лет.
– Здрасьте… – Он сделал попытку ожить. – Ой!.. – Пашка схватился за причинные места, которые единственные не пострадали в солнечном коллапсе и сейчас были не прикрыты – он всегда спал обнаженным.
– Wow! Una vista incredibile! Degno di nota! Bravo! Incredible show!..
Без перевода было понятно, что она впечатлена увиденным и ее личное утро задалось…
Пашка в секунду замотался в простыню и сейчас стоял перед ней как римский император.
– «Все прекрасное редко!» – Кивнула она куда-то чуть ниже середины белого изваяния в лице русского жонглера. – Это сказал Марк Тулий Цицерон, – Ее английский был практически без изъянов, – Как самочувствие, погорелец? – Она поиграла тюбиками кремов.
– «В мужестве два главных проявления: презрение к боли и презрение к смерти.»
– ?! – Итальянка приподняла брови в немом вопросе.
– Он же – Марк Тулий.
– В России знают, кто такой Цицерон? – У нее в очередной раз взметнулись брови. Она попыталась поаплодировать, но руки были заняты.
– О’кей! Ложись!
«Сны как-то уж очень стремительно сбываются…» – подумал Пашка и не двинулся с места.
– Ложись! Буду лечить. Распустишь руки, сломаю в секунду. Я предупредила!..
Ее взгляд и интонация не вызывали никаких сомнений – эта сломает!..
Пашка покорно лег на живот. Та бесцеремонно стянула с него простыню и выдавила из тюбиков на спину густую жидкость. Его словно обожгло, но он мужественно преодолел секундную слабость, оправдал оказанное ему Марком Тулиевичем доверие. Тот сейчас был бы им доволен.
…Она водила бархатной прохладной ладонью по спине, размазывая крем. Специальный гель от ожогов в избытке лег на лицо, открытые плечи, живот. Этой успокаивающей благодати удостоились обгоревшие ноги, минуя область, которая не нуждалась в спасительном бальзаме. В этот час не было даже намека на эротику или что-то в этом роде. Пашка постанывал от удовольствия, но боялся пошевелиться, опасаясь за руки…
Операция спасения закончилась так же неожиданно, как и началась.
В дверях она обернулась, протянула руку.
– Валентина! Валентина Виторелли. – Она, как тогда на палубе, снова ослепила Пашку зеленью глаз и какой-то простой приятной улыбкой.
– Пашка. Жара. То есть, – замотал он головой, – Павел Жарких! – В свою очередь тоже протянул руку. Простыня предательски соскользнула с плеч, ее удалось поймать только в районе колен. Валентина рассмеялась каким-то потрясающе нежным грудным голосом. Сегодня она рассмотрела Пашку со всех сторон и не один раз. Он был пунцовым теперь не от загара. Это не укрылось от Валентины.
– Ты не в том шоу работаешь. В стриптизе был бы звездой! До вечера, Пашка Жара, то есть Павел Жарких! – И еще раз, напоследок, одарила россыпью итальянских изумрудов…
Глава пятидесятая
…Они стояли на подмостках пятнадцатой палубы. В центре. Сейчас это была сцена. Под открытым небом. Их сцена. На двоих. Без зрительного зала. Точнее, он был, но необычный. В нетерпении похлопывали парусиной пустующие шезлонги. Кучевые облака, разрисованные фиолетовыми тенями, сбивались в шевелящийся волнующийся аншлаг, и смотрели, смотрели. Опоздавший на зрелище ветер все никак не мог успокоиться, ища свое место…
Из динамиков привычно лилась музыка. Круизный день клонился к вечерней заре. Солнце щурилось, предвкушая встречу с горизонтом, мечтающим о желанной ночи. Лайнер неторопливо рассекал океан, чуть покачивая бортами. «А-раз-два-тричетыре… А-раз-два-тричетыре…»
Зазвучала мелодия. Пашка вздрогнул – Мигель Луис! Свидетель его многочисленных дней, окрашенных в мутные цвета меланхолии и щемящей грусти. Громкоговорители словно по заказу напрягли натруженные связки, увеличили мощь, излили водопад звуков на палубу. Голос певца проникал в каждую клеточку плоти. Лайнер точно попадал в ритм: «А-раз-два-тричетыре… А-раз-два-тричетыре…»
Валентина откликнулась на мелодию, повела бедром, не сводя с Пашкиного лица улыбающихся глаз. Она беззвучно звала, покачиваясь на месте. Затем два плавных скользящих шага назад. Пируэт. Шаг в сторону. Серия мелких летящих шагов по палубной сцене. И неотрывный взгляд, зовущий в томную негу румбы. Она подняла руку, поманила пальцами. Улыбнулась, полыхнув зеленью глаз. «А-раз-два-тричетыре… А-раз-два-тричетыре…»
Пашка неожиданно для себя отреагировал. Точнее, его тело, которое помнило. Всё! Все эти годы…
Он сделал шаг. Руки очертили круг у бедер. Он часто так делал, когда в жонглировании кольцами выходил на трюки. Сейчас это было ответом на призыв. Он устремился навстречу Валентине. «А-раз-два-тричетыре… А-раз-два-тричетыре…»
Глаза Валентины от удивления раскрылись, как утренние цветы, почувствовавшие первые теплые лучи восходящего солнца. Она невольно остановилась. Пашкино тело профессионально передавало пластику и мысль рвущей сердце румбы.
Пашка скользил вокруг Валентины, касаясь ее талии, плеч, бедер. Она робко ответила, все еще находясь во власти невероятного удивления. Наконец отозвалась всей мощью тренированного тела. Глаза в глаза. Сердце в сердце…
Они парили над палубой в этот предзакатный час под нарастающие аплодисменты хлопающих шезлонгов, под восторженные порывы танцующего в такт ветра, под кульбитами почерневших от зависти облаков. «А-раз-два-тричетыре! А-раз-два-тричетыре!..»
Танцующие остановились, вглядываясь, словно впервые видели друг друга. Притяжение пересилило гравитацию «нельзя», губы сомкнулись, став единым целым…
Над ними громыхнуло, то ли благословляя, то ли пугая небесными карами. С неба полилось плотным потоком. В мгновение Пашка с Валентиной промокли до нитки. Смеясь, они устремились к выходу.
Они бежали по лестницам. Мокрые, неожиданно счастливые. Платье Валентины прилипло к телу. Оно от небесной влаги стало прозрачным. Теперь любой мог увидеть все тайны молодого роскошного тела. Пашка набросил на Валентину свою мокрую рубашку. Его загорелый голый торс вызывающе демонстрировал кубики пресса, упругие мышцы жонглерских рук и плеч. Два совершенных шедевра небесного создателя. Как скрипки великого Страдивари…
В каюте Пашка феном сушил прямо на Валентине платье. Грел ее и отогревался сам. Дождь был свежим. Как новость для Валентины – профессионально танцующий Пашка.
Они смеялись, грелись, сушились. И целовались, целовались. «А-раз-два-тричетыре… А-раз-два-тричетыре…»
…Они не могли наговориться. Поражало совпадение судеб, параллельных событий в их жизни в одно и то же время. Вечное ожидание чего-то грядущего, но никак не приходящего.
Не хотелось размыкать рук, боясь потерять приобретенное, такое желанное. Они купались во времени и пространстве. Тонули друг в друге. Время остановилось, притормаживая вращение планеты. Две половинки, раскиданные по миру, наконец обрели друг друга. «Вчера» и «Завтра», улыбаясь, отошли в сторону. «Здесь» и «Сейчас» слились в объятиях…
Они бродили по музеям и картинным галереям Бермудов, уединялись на самых дальних его пляжах. Исходили в Нью-Йорке все, что можно было обойти за те часы, которые им были отпущены до отплытия лайнера в обратный путь. На корабле же не могли дождаться, когда закончатся их выступления и они окажутся на их, теперь любимой обоими, пятнадцатой палубе в ожидании «Зеленого луча». Они его увидят! Обязательно!..
Густонаселенный квартал «Ваганьково», вот уже которую ночь, мог не спрашивать Веселого Роджера, что происходит в одноместной «могиле» по соседству с ним. Там скрывались очень даже живые двое.
Представить этот смерч, тайфун, океанский ураган, загнанный в пределы двух квадратных метров коробки из хрупкого и тонкостенного пластика, ни у кого не хватало фантазии. «Подзвучка» происходящего рисовала картины гибнущих Содома и Гоморры.
Пашка тонул в океане любви. Тот океан, что был за бортом, казался ему мелким водоемом, озерцом, лужей. Больше ничего теперь в этом мире для него не существовало и не имело значения. Никогда его сердце еще так не билось, не знало удушающего сгустка радости, тоски и томления. Он летал!.. Работал, как в тумане. Жил в мареве нереального. Дышал!