Не знаю, чем меня поили и кормили, но кошмары сниться перестали. Я немного поправилась, став такой же, какой была дома. «Похожей на женщину», — как выразился хозяин, с удовлетворением проведя рукой по округлостям моего тела. Странно, но прикосновения былого страха тоже не вызвали, равно как и желания дёрнуться, убежать. Словом, воспоминания об избиении притупились, я оттаяла.
В тот вечер, впервые после долгого перерыва, осталась в хозяйской спальне.
Началось всё за ужином, когда норн усадил рядом с собой и велел принести ещё один прибор. Не знаю, видела ли госпожа, где лежали руки мужа, но внешне она не выказала недовольства.
Потом, когда порывалась помочь убрать со стола, хозяин устроил меня на коленях, не позволяя выполнять прямые обязанности.
Норина Мирабель вежливо пожелала мужу спокойной ночи и удалилась, сказав, что моя помощь сегодня не понадобится. Стоило ей уйти, как меня начали целовать. На глазах у слуг. Не в губы — в волосы, шею, щёки, уши, даже в веки, лёгкими быстрыми поцелуями.
Не будучи невинной семнадцатилетней девушкой, гадала, не стану ли ещё одним десертом на столе. Но хозяин проявил выдержку: согнал с колен и велел зайти в спальню через четверть часа.
Когда пришла, всё было уже готово. Хыра принесла горячую воду, а в воздухе пахло чем-то терпким. Так и есть — благовония. И озиз.
Надышавшись паров от курительницы и кристаллов, непроизвольно начала чаще дышать. А когда пальцы хозяина коснулись тела, и вовсе началось неладное.
Раздел сам; как и думала, на бельё внимания не обратил, напрасно меняла. Потом разделся сам, глубокого вздохнул и продолжил череду прикосновений, нежных, приятных, умелых — впрочем, он знал, что делать.
Тепло медленно разливалось по телу, а оно требовало всё новых ласк. И их продолжения. Но хозяин почему-то не спешил, хотя давно мог получить удовольствие.
В итоге мы обрели его оба. И ни единожды за ночь.
Утро встретило лёгкой разбитостью и усталостью: я не выспалась, так как норн угомонился только на рассвете. Сам он спал рядом, положив руку мне на бедро.
Покраснела, вспомнив, что вытворяла ночью. Определённо, это не я, я так не умею, да и никогда не испытывала такого к мужчине — жгучего желания принадлежать ему. Зато как хорошо было, даже не описать словами!
Заворочалась и почувствовала боком что-то мягкое. Ах да, подушка: хозяин подложил мне под поясницу.
Во рту пересохло, хотелось пить. Не выдержав, осторожно, чтобы не разбудить норна, встала, налила воды из графина и выпила целых два стакана. Взглянула на часы — девять часов. Пора бы за работу.
Капли не приняла: забыла, вытеснили мысли о полученном удовольствии и о том, что, оказывается, умею, как в книге. Вспомнила после обеда, но всё равно не притронулась: в тот день согласна была родить норну ребёнка.
Вечером всё повторилось: те же ощущения, такая же странная реакция на хозяина. Кажется, я даже нечаянно его оцарапала.
Нужно ли говорить, что норн пребывал в отличном расположении духа? Даже отменил моё заточение, разрешив сопровождать его и госпожу во время прогулки.
Я регулярно ночевала в спальне хозяина. Каждый раз было немного иначе, но одно оставалось неизменным — желание и удовольствие.
Так и не решив, хочу или не хочу ребёнка, начала снова пить капли, дав себе слово, что забеременею, когда бутылочка кончится. А закончится скоро, потому что требовалась каждый день: норн мог пожелать в любой момент, даже в светлое время суток.
Закончив, хозяин обычно целовал меня, прижимал к себе и лежал так несколько минут. Это если днём. А если ночью, я засыпала в его объятиях.
Постель в каморке всё чаще оставалось нерасстеленной, разве что я ложилась отдохнуть на полчасика после обеда, когда никому была не нужна.
Когда капли подошли к концу, решила отложить вопрос материнства ещё на некоторое время и отлила себе немного средства госпожи. Удивилась, что бутылочка по-прежнему полна на три четверти — а ведь должна остаться половина.
В сомнении покрутив флакон в руках, внимательно прочитала этикетку — те самые капли. По цвету — вроде, тоже. Тогда почему госпожа их не пьёт? И только потом вспомнила, что в этом месяце они норине Мирабель ни к чему: хозяин у неё не ночует.
Последние дни августа встретили неприятным сюрпризом — тошнотой. Грешила на пирог с сомнительными грибами, который накануне приготовила Ланора. Но, опросив девчонок, выяснила, что тошнило только меня.
Рвота прошла, я успокоилась, но рано. На следующее утро она повторилась. Чуть не испортила хозяину постель, еле успела добежать до ванной. Тошнота же лишала завтраков: я не выносила запаха еды.
Ко всему прочему, кажется, заболела: ощущала лёгкий жар, недомогание, постоянно клонило в сон. Один раз даже заснула над тарелкой, рискуя искупать лицо в супе — спасибо Карен, вовремя заметила. Кстати, суп отвратительный, как такое вообще можно есть?
Шли дни, температура, вроде спала, а вот сонливость и тошнота никуда не делись.
Хозяин, видя, что мне нехорошо, пытался узнать, что именно не так, но я ничего путного ответить не могла, так как сама не понимала. До тех пор, как приступ сильнейшей дурноты не накрыл меня за ужином. Ужинала я не одна, а по сложившейся традиции вместе с хозяевами и чуть не оконфузилась. Впрочем, до ближайшей ванной тоже не добралась: меня стошнило на дорогущий ковёр в одной из гостиных. Нет, чтобы на паркет!
С ужасом представляя ожидавшее наказание, сидела на корточках и судорожно искала, чем бы скрыть следы своего преступления, пока не приберу. Но организму показалось мало одного раза: меня стошнило ещё раз. На тот же ковёр.
Обернувшись, покраснела: господа стояли в дверях и всё видели.
— Я сейчас, вымою ковёр водой с розовой эссенцией, — тихо прошептала я.
— Глупостями не занимайся! — хозяин шагнул ко мне, аккуратно поднял на ноги и вытер лицо носовым платком. — Даже если ты безнадёжно испортила ковёр, мне не жалко.
— Давно тошнит? — заботливо поинтересовался он, ласково проведя ладонью по моему животу. Дурнота отступила — может, от тепла? Недаром же больным грелку к животу прикладывают.
— Около недели, может, чуть больше, — смущённо ответила я.
Норн улыбнулся и усадил на диван, бережно обнимая за талию.
Мирабель позвонила в колокольчик, велев служанке прислать хыру вымыть ковёр.
— Лей, — хозяин усмехнулся, проведя рукой по моим волосам, — ты капли у моей супруги крала?
— Какие капли? — изобразила удивление я.
— Те самые. Знаешь, хотя бы, что пила? Мирабель, что ты держишь в бельевом ящике?
Госпожа покраснела и ответила:
— То, что я ни за что пить не буду.
В недоумении взглянула на неё. То есть как, ей же нельзя беременеть!
— Ты принимала аналог озиза, Лей, только жидкий и концентрированный. Мирабель в своё время прописал врач, а я, зная о твоих наклонностях, попросил мага немного поколдовать над цветом и запахом. Ну, и этикетку сменить. И не напрасно: как выяснилось, твои шаловливые ручки до неё добрались.
— Змейка, какая же ты наивная! — он рассмеялся и поцеловал меня. — Поверить, будто Мирабель хранит капли в легкодоступном месте! Может, она до этого и держала, но после моей просьбы убрала туда, где ты не достанешь. Ну что, сердишься? Тебе вредно, да и не за что: хорошо же было. Скажешь, нет? Это же не наркотик, а всего лишь способ раскрепощения женщины в постели. Норине Тиадей он бы тоже не помешал.
— Разве можно при посторонних говорить о таких вещах? — щёки Мирабель стали пунцовыми.
— Лей не посторонняя.
Норн удобно устроил меня на диване, подложив голову себе на плечо:
— Может, хочешь лечь? Всё ещё тошнит?
Молчала, пытаясь осмыслить его слова. То есть я всё это время пила вовсе не капли? Тогда… Шоан, неужели беременна? Поэтому меня и тошнит, поэтому хозяин так ласков, смотрит с такой любовью. Радует, что в глаза, а не на мой живот.
Точно, какая же я идиотка! Со всеми этими недомоганиями пропустила задержку, думала, что от нездоровья.
Вот и решилась дилемма, Иалей, у вас будет ребёнок. Только я желала родить его по своей воле.
Резко скинула с себя руку норна и выпрямилась. Мысли лихорадочно метались в голове.
— То есть вы, хозяин, обманом решили проблему с наследником? — спросила резко, даже грубо, но иначе не могла. Сейчас я на него злилась: не я выбирала, не я решала.
— Каким же обманом? Капли ты пила сама, они тебя в мою спальню не гнали, беременность не провоцировали. Я уж молчу про твою ложь: ты клятвенно заверила, что бутылочка с отравой закончилась, и, нарушив запрет, украла капли госпожи. Красивый поступок? То-то же! Завтра придёт врач, осмотрит и подтвердит или опровергнет мои догадки. А теперь вернёмся к столу: тебе нужно хорошо питаться.
— Спасибо, хозяин, я не голодна.
— Лей, перестань! Если всё ещё тошнит — это одно дело. Тогда приляг, тебе постелют в одной из гостевых. В Угловой, думаю, удобнее всего. Всё, что нужно, принесут туда, отныне будешь там жить. Но если ты из обиды и упрямства…
Хозяин встал, обнял и прошептал на ухо:
— Скажи, Змейка, ребёнок от меня — это так противно? Я так дурно к тебе отношусь, постель была для тебя тяжкой повинностью? Что покраснела? Помнишь то же, что и я? Ребёнок — это такое счастье, солнышко, твой ребёнок! Через столько времени!
Не стесняясь жены, он поцеловал меня, ещё раз погладил живот и, улыбаясь, увёл обратно в столовую.
Норина Мирабель последовала за нами. Её лицо красноречиво говорило о том, что она думает об открытом проявлении нежности ко мне со стороны супруга: я видела лёгкое раздражение, горечь, и недоумение. Однако когда норн провозгласил тост за будущего Тиадея, выпила и сухо поздравила, вызвавшись во всём помогать. Разумеется, я отказалась, сославшись на то, что всего лишь рабыня, но осеклась, почувствовав взгляд хозяина. Короткий возмущённый взгляд.
После, держа кувшин с водой (норн отпустил спать, но я не чувствовала себя настолько усталой, чтобы не задержаться на пару минут), с замиранием сердца спросила: