– Так и сделаю, – согласился я с доводами соседа и, пожелав ему спокойной ночи, зашел к себе в купе.
Рассказ о грабителях не выходил у меня из головы. Я вытащил из портфеля паспорт и деньги и положил их под подушку. Расстелив постель, я лег в час ночи, на душе у меня было неспокойно. Наконец я заснул тревожным сном, мне снилось, что в вагон проник преступник в черной маске, с огромным револьвером в руке, и ломится в соседнее купе.
– Помогите, помогите! – откуда-то из-за стенки раздавался сдавленный женский голос. Я думал, что все это мне снится, но крики раздавались все отчетливее и отчетливее. От этого я проснулся. В купе было темно, только на стенах мерцали отблески фонарей. Поезд стоял на небольшой станции. Неожиданно за стенкой соседнего купе раздался женский визг, затем хлопнула дверь – и все стихло. Я приподнял голову и стал прислушиваться к подозрительным шорохам около моей двери. Сбоку от двери что-то зашуршало, из щели между стенкой вагона и дверью вылез какой-то плоский предмет, похожий на линейку, и защелкнул стопор. Через несколько секунд дверь открылась, и я увидел в проеме двери двух мужчин: один огромный под метр девяносто, другой на голову ниже. Они были одеты в кожаные куртки и внешне похожи на армян.
– Что вам нужно? – как можно громче спросил я.
– Жору ищем, – ответил верзила и уперся ногой в открытую дверь так, чтобы я не смог ее закрыть. И тут у меня сработал инстинкт самосохранения. Я быстро вскочил с постели и ударил его пяткой по голени. Верзила взвыл и убрал ногу. На какое-то мгновение бандиты остановились, удивленные моей дерзостью. Воспользовавшись их замешательством, я быстро захлопнул дверь и закрыл ее изнутри.
Снаружи все затихло. Я установил стопор в горизонтальном положении и вспомнил о линейке. Надо было чем-то заполнить углубление под стопором. Я стал лихорадочно рыться в сумке в поисках бумаги или спичечного коробка. Наконец я нашел пластилин, который купил для дочери. Спасение было найдено. Отломив кусок пластилина, я вставил его в углубление под стопором.
Неожиданно из боковой щели опять появилась линейка и несколько раз ударила по защелке. Пластилин выпал, и стопор захлопнулся. Однако я не растерялся. Одной рукой я схватил линейку, а другой удерживал стопор в горизонтальном положении. Так я простоял несколько минут. Затем я отпустил линейку, и она вылезла обратно из купе. За дверью послышалась брань, и все стихло.
Минут десять я не выходил из купе. Наконец, когда поезд тронулся, я приоткрыл дверь и увидел, что все пассажиры стоят в коридоре. Они были крайне напуганы налетом грабителей. Через несколько минут появился проводник.
– Это вы бандитам вагон открыли, – сказал ему кто-то из пассажиров. – Вы с ними одной национальности, мы вам не доверяем.
Все стали требовать прихода бригадира. Проводник ушел и через десять минут вернулся с бригадиром, тоже армянином. Возмущению пассажиров не было предела.
– Вы тут все заодно, – кричали они.
– Одна шайка – лейка! Мы на вас письмо в милицию напишем.
Бригадир с проводником свою причастность к налету категорически отрицали, однако никто им не верил. Пассажиры не спали всю ночь и писали письмо в милицию. Я тоже заснул только под утро. Когда приехали в Киев, я подписал письмо и с облегчением вышел на платформу. Какова судьба этого письма, я не знаю, но этот случай я запомнил навсегда. И еще иногда с грустью вспоминаю свою жизнь в те годы, которая, как мне кажется, была хоть и трудной, но зато более интересной и насыщенной, чем сейчас.
По смородину, или Грабители-спасители
С тех пор прошло уже более тридцати лет, а мне все кажется, что я помню каждую мелочь, каждую деталь той, другой жизни, название которой – детство. Это далекое и удивительное время почему-то всегда связывается в моем сознании с жарким летом, купанием в балке, с набегами на колхозный баштан, сад и, уж конечно, с походами по смородину… Но из всех этих незабываемых и неповторимых страниц детства особенно ярко врезалась мне в память одна почти невероятная история, которая произошла со мной и моими приятелями в те годы.
Может быть, это связано с теми драматическими событиями, которые чередовались в тот день, как в детективном жанре: от разгула стихии и банального ограбления до неожиданного чудесного спасения… Но самым поразительным было в этой истории то, что благородными спасителями оказались… ни за что не поверите – все те же грабители. Но начнем все по порядку.
В то утро мы собрались в центре деревни, у любимого местной детворой «пацанского» дерева – огромной развесистой акации, растущей около старого заброшенного клуба. Нас было четверо: Митька, самый старший из нас и на голову выше всех, был самым крепким и выносливым, несмотря на свои мускулистые плечи и руки, он был очень строен, сказывалась привычка много ходить пешком; Жорик, мой одногодка и троюродный брат, был веселым малым и душой компании; Розуваев, самый младший из нас и по возрасту, и по внешнему виду, был совсем малец; и, наконец, я – ваш покорный слуга, в то время ученик пятого класса. Наша небольшая компания часто собиралась на этом месте, прежде чем пойти купаться на балку или собирать смородину в Белой лесополосе. В тот день мы взяли с собой небольшие холщовые мешочки с провизией, состоящей в основном из аккуратно нарезанных корочек пшеничного хлеба, макухи-выжимки из семечек и недозревших кислых яблок, а также небольшие эмалированные бидончики, до краев заполненные водой.
Солнце еще только встало, а вдали за колхозным садом, у самого горизонта, уже синел Чатыр-Даг. Казалось, он просыпался вместе с зарей. Утренняя прохлада быстро уступала место надвигающейся жаре. Вокруг еще разносился ночной запах цветущей акации, стояла какая-то торжественная тишина, словно в ожидании грядущего летнего дня.
Мы вышли к почерневшей от времени колхозной скирде, прошли мимо коровников и оказались на краю села. Справа от пыльной дороги, покрытой разбросанной соломой и силосом, желтело пшеничное поле. Тяжелые золотистые колоски сгрудились сплошной стеной. Воздух словно застыл. Солнце уже поднялось довольно высоко и стало напоминать о себе горячими лучами, обжигавшими наши загоревшие плечи. Мы шли босиком по мягкой, как пух, дороге, рвали степные цветы, ели паслен, срубали прутиком колючку и молочай, наблюдая при этом, как на срезе стеблей выделялся необычный белый сок, напоминающий молоко.
Мне трудно сейчас передать словами те ощущения, которые мы все испытывали тогда, двигаясь вдоль блестящей от солнца серебристой лесополосы, состоящей в основном из дикой маслины и шелковицы. Принято считать, что крымские степи представляют собой безжизненные, унылые пейзажи. Об этом даже писал кто-то из классиков. Но я не осуждаю их. Видимо, у них было очень мало времени для того, чтобы осознать всю неповторимую красоту крымской степи. Степь можно полюбить и понять, если долго жить в ней. И, однажды полюбив, ее уже никогда не забудешь. Видимо, это связано с солнцем, которого очень много в крымской степи, и от этого краски природы особенно насыщенны. Небо кажется особенно синим и очень высоким, воздух – прозрачным, как хрусталь, а зелень деревьев светится на солнце особым изумрудным светом. И когда вы из города неожиданно попадаете в степь, то вдруг ощущаете какую-то особую тишину, которая сопровождается негромкой степной симфонией, состоящей из пения птиц и стрекота цикад.
Все это может на мгновение прерваться коротким порывом ветра, случайно залетевшим со стороны моря. А затем, когда все затихнет, вновь воцаряется неповторимая тишина южной степи, когда можно услышать каждый шорох в траве, неожиданный писк перепелки, доносящийся из пшеницы, пение какой-нибудь диковинной птицы, спрятавшейся в кроне деревьев. Вся эта степная симфония поражает наше воображение и приводит к мысли, что жизнь на самом деле намного прекраснее, чем мы о ней думаем, сидя в городской квартире.
Но особое впечатление здесь производят бескрайние степные просторы. Если вам придется когда-нибудь проезжать по степной дороге, то из-за хорошего обзора вы можете увидеть где-то очень далеко, у самого горизонта, как на картине, какие-то дома, улицы, деревни… Хотя на самом деле вы там никогда не были, но после нескольких поездок сможете запомнить расположение каждого дома, каждого дерева, куста, забора…
И если вы вернетесь сюда лет через десять, двадцать… и опять будете проезжать по этой дороге, то, к своему удивлению, заметите, что ничего не изменилось – все та же картина, все те же виноградники, придорожные акации… И все они, словно нарисованные на картине, виднеются вдалеке… где-то там, на горизонте, где вы никогда не были и не будете… И все это кажется каким-то психологическим миражом и придает степи какую-то особую непостижимость и загадочность… Но вернемся к нашему рассказу.
Наконец мы поднялись на первый бугор. Было видно зеленое гороховое поле, цветущее нежными белыми цветами, за ним синел колхозный баштан. На горизонте виднелись высокие деревья Белой лесополосы. Они находились на расстоянии трех километров и от мерцающего потока теплого воздуха казались живыми и двигались, словно волшебные часовые из какой-то далекой сказочной страны.
Пройдя по дороге еще метров двести, мы приблизились к гороховому полю и, как разведчики, спрятались в кустах, оценивая обстановку. Никого не было. Только вдали, примерно в пяти километрах от нас, где-то в районе Куликовки глухо работал комбайн. Перескочив через поливочный канал, заполненный холодной артезианской водой, мы стали лихорадочно собирать сладкий, сочный горох. Вдруг в районе второго бугра появилась одноконная бидарка.
– Ложись! – крикнул Митька. – Колобок едет…
Все легли… Колобком мы называли управляющего отделением Васищева – грозу всех местных пацанов, набегающих на сады и огороды. Мы по-пластунски доползли до канала и залезли в ледяную воду… Наконец бидарка поравнялась с нами. Все замерли. Васищев гордо восседал на ней и издалека казался нам действительно похожим на хозяина полей, садов и огородов.