Больше всего ее бесила суббота, когда я пыталась навести порядок. Меня не бывало дома практически целый день, вечера — у ее постели, недвижимо, а бардак в квартире был такой, вроде несколько дней резвилась толпа стриптизеров.
Повсюду крошки, кусочки ваты, разорванные инструкции к лекарствам, зернышки сены, заляпанная плитка на кухне. Возьмусь за тряпку — ворчит, что и так чисто, а если меня что не устраивает, дверь открыта.
Мою посуду — выкрик, что гремит, и обязательно побьется; подметаю — пыль во все стороны — и демонстративный кашель; снимаю паутину — сыпется побелка; стираю — воняет порошок и сильно капает с одежды.
Около полуночи, освободившись от тягостного общества, я любила стоять у окна, смотреть на снег, звезды, свет в окнах и вслушиваться в блаженную тишину.
Ленке я ничего не говорила. Тоже скажет, что всегда могу съехать, а не доводить бабулю до инфаркта. Кстати, такие жалобы в мой адрес от бабули поступали, как оказалось, но Ленка и ее муж отшучивались.
Наверное, жить в одной квартире с мамой Артема было бы куда проще.
Так же считали Наташка с Ленкой, и даже разработали план. Очень простой, позволяющий проверить все раз и навсегда.
В одну из пятниц мы отпросились с работы пораньше и подъехали к офису, где я когда-то просиживала на курсах английского. Притаились на противоположной стороне, на трамвайной остановке, для маскировки и от скуки в ожидании купили по бутылке пива и фисташки.
Сейчас мне кажется смешным — как можно пить пиво на морозе? Почему не коньяк? Не кофе, который так же продавался в киоске?
— Это он? — то и дело переспрашивала Наташка, когда к офису начали подтягиваться мои одногруппники.
Я отрицательно качала головой, и мы снова ждали. Пить пиво не хотелось — я и раньше не была его поклонником, а тем паче, в феврале, когда трусило от холода и страха одновременно.
— Может, он уже не ходит на курсы? — усомнилась Ленка, начав стучать зубами по бутылке.
— Я же говорю: он ее любит, — поддержала Наташка, — я поняла это по голосу. Блин, тебя долго не было, и он тоже решил бросить. Вот увидите: я права.
Если бы Артем не пришел, я бы поверила в Наташкину теорию о любви ко мне, но минут вскоре узнала его фигуру в курящей толпе.
— Он? — разочарованно протянула Ленка.
— Блин, и это из-за него я так замерзла? — с тем же чувством — Наташка.
— Что тебя не устраивает? — сдвинув брови, спросила я.
— Можешь поверить, с той девочкой он вряд ли встречается. Он не для нее.
— Его мама очень хочет видеть рядом одесситку.
— Может хотеть, — буркнула Ленка, — но одесситка его вряд ли захочет. Ничего в нем нет. Только рост. Годам к тридцати огрузнет, расплывется — это видно сразу. Блин, зря мы приехали.
Честно говоря, я тоже так считала. Не потому, что мне Артем уже не нравился. Я жутко комплексовала. Что скажу? Как он воспримет мое появление? Что подумают одногруппники? Наверняка, все уже знают, что мы переспали, он меня бросил, потом я начала названивать и, наконец, явилась сама.
Отступить? Ведь пока он меня не увидел, пока еще они ничего такого обо мне не подумали…
Я машинально сделала шаг в сторону от офиса, от Артема, от одногруппников.
— Но раз уж приехали… — Наташка отобрала у меня бутылку пива и подтолкнула вперед. — Давай дуй к нему.
Ленка молчала, окончательно разочаровавшись в моем вкусе.
— Мы должны видеть только хорошее, — шепнула ей Наташка, и уже громче, мне: — Для нас он не подходит однозначно, и вообще, хочу тебе сказать, ему крупно повезло, что ты по нему сохнешь. Птица мелкого полета. Да какая птица… Мышь. Ноль перспектив. Но у него есть то, что тебе нужно. Квартира. Значит, закрываем глаза на все остальное.
Теперь меня подталкивали уже двое.
Одногруппники зашли в офис, Артем остался курить. Пошлет — уйду, подумала я и решительно направилась в его сторону.
Подошла. Остановилась. Минуту молчала или больше — не помню.
— Привет, — сказала, стараясь казаться беспечной.
— Привет, — отозвался Артем.
И он не казался беспечным. Он был им.
Я бы могла рассказать ему, как одиноко, грустно, холодно без него. Но тишина пугала.
Я бы могла рассказать, что не было ночи, чтобы я не мечтала оказаться с ним рядом. Но тишина угнетала.
Я бы могла рассказать, что веду с ним беседы, когда хочется посоветоваться, и это похоже на бред. Но тишина запечатала губы.
Я, дрожа, смотрела на него и ждала, когда вздернет бровь, насупится, спросит, что я здесь делаю, рассмеется… Уйдет… Когда я останусь совершенно одна и смогу завыть так громко, как давно того хочется…
Но он поступил иначе.
— Теперь я точно знаю, что ты думаешь только о себе, — сказал на выдохе, с надломом, сгреб меня в охапку и уткнулся лицом в волосы.
От него пахло сигаретным дымом и одеколоном с древесными нотками. От него веяло теплом и уверенностью в завтрашнем дне, от него исходила доброта.
Говорить не хотелось, думать — тоже. Рядом. Вдвоем. Наверное, это тоже было счастье. Недолгое.
Я посмотрела на остановку, но девчонок там уже не было.
— Почему ты не звонила? — прошептал мой мальчик. — Почему не оставила телефон? Почему ты ушла?
— Я думала, ты встречаешься с Наташкой.
— Встречаюсь. Моя Наташка — ты. Слышишь?
Я покорно кивнула.
Мы медленно шли по городу, я то и дело заглядывала ему в глаза и счастливо улыбалась. Ради этого стоило пережить пять минут позора при встрече с мамой Артема и даже ей улыбнуться.
Но в сравнении с ней я — никудышная актриса. Мама Артема изобразила бурный восторг, суету, вихрь заботы, как бабочка упорхнула на кухню.
— Располагайся, — шепнул Артем и впервые не сбежал в ванную.
Сидел рядом со мной, держал за руку, не отпустил руку даже тогда, когда подали чай.
— Ты ведь не лева, сынок, — смеясь, сказала мама Артема, — сядь нормально.
Так как Артем не спешил воспользоваться советом, она добавила:
— И Наташе так будет гораздо удобней. Кружка-то с чаем большая, щедрая.
Артем отпустил мою руку, а я вспомнила слова его матери: «продажная», «за чашку чая», и отставив в сторону огромную кружку с надтреснутым боком, сказала:
— Я хочу кофе.
Пока его мать пыталась убить меня взглядом, Артем подскочил.
— Я сам сделаю.
— Я хочу варенье, — добавила я, не сводя глаз с его матери. — И батон.
Сейчас я думаю, что если бы попыталась понять и принять его мать, у нас с Артемом все могло сложиться иначе, а тогда радовалась злости в ее глазах и не смотря на то, что терпеть не могу варенье и белый хлеб — ела.
Жадно, как и положено человеку с помойки, которым она меня считала.
Представляю, каково ей было стелить для меня постель, знать, что я сплю с ее сыном. Я, продажная девка за чашку чая…
Когда мы остались с Артемом вдвоем, он закурил сигарету. Передал мне. Дым на двоих туманил сознание. Я таяла от его взгляда, плыла по реке нежности, тонула в омуте карих глаз, и отказывалась сопротивляться.
Я не хотела, чтобы что-либо изменилось, чтобы что-то разрушило это хрупкое наслаждение, и вдруг…
— Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.
Не знаю, что при этом чувствуют другие (слышала — радость, восторг), я — отчаяние. Все мои планы, мечты о карьере рушились с бешеной скоростью.
Я увидела себя мамой троих детей, расплывшегося от пива и переедания Артема, его ворчливую мать, отца — которого я, кстати, еще не видела и не представляла, где он, как выглядит, наши вечера на самой обычной дешевой кухне…
И это моя жизнь?
Я пыталась сосредоточиться на кофе и не смотреть в сторону моего мальчика, я пыталась не позволить улетучиться ощущению счастья, мелькнувшего секунду назад.
Я пыталась не смотреть в глаза Артема, когда он присел передо мной, обнял за колени и повторил:
— Хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.
Я ужаснулась мысли о бытовухе, словно она уже стояла рядом и постукивала меня тонкими пальцами по спине. Я кожей услышала ее азбуку Морзе.
Артем начнет изменять, я — бегать по квартирам любовниц, потом развод — и я с детьми возвращаюсь в Луганск. Алиментов катастрофически не хватает, дети ходят в обычную школу, на их ногах такие же чахлые ботинки, как у меня, и никаких перспектив в будущем
Им придется идти работать в шахту, я прокляну Одессу и Артема, а он с очередной девицей легко забудет о нашем существовании.
Годам к сорока меня не узнать, прежними останутся только злость, глаза и безысходность.
Вспомнились слова подруг о том, что Артем не подходит для одесситок, что ничего в нем особенного нет. Обычный. Бесперспективный. И рядом со мной? Насовсем?
А принц?
Моим ответом был смех.
Артем поднялся, закурил, долго смотрел в окно, обернулся… Могу поклясться, что в тот момент у него были самые грустные глаза в мире. И самые безысходно-нежные. Беззащитные, как у ребенка.
Мой мальчик…
— Тогда просто переезжай. Слышишь? Я хочу видеть тебя каждый день, хочу прикасаться к тебе, ждать… Я люблю тебя. Никогда никого не любил так сильно.
Как ему объяснить? Как признаться? Поймет ли?
Замуж — это слишком серьезно, я не готова, но и просто переехать к нему не могу. Завтраки, обеды, ужины — все то же самое, только на птичьих правах, и в доме постоянно будут тесниться его родители.
И вообще, признание в любви прозвучало как-то обыденно. На колени не становился, ни тебе подарка, ни кольца, ни цветов. Все за чашку чая. Как и говорила его мать.
— Я заплатила за месяц вперед.
— Что?
— Я заплатила за квартиру за месяц вперед. Я не могу переехать.
Он улыбнулся, отошел к окну, снова закурил.
— Да, это серьезно.
И больше ни слова.
Ночь была необыкновенно нежной. Быть может, так у всех, кто прощается. Кто знает, что каждый шаг — это приближение к финишу, где победителя встречают не толпы фанатов, а пустота.
Мы продолжали встречаться, радоваться друг другу, но к той теме больше не возвращались. Незаметно для себя, о любви теперь говорила только я. Артем улыбался, кивал, повторял словно эхо — не более.