— Нужно было привлечь внимание. А что может сделать это лучше, чем пролитая кровь?
— Сумасшедшая, — отмерла мать и покачала головой.
— Есть немного. Некоторые события моей жизни никак не способствуют душевному равновесию.
Валения поморщилась и сделала знак рукой служанкам, которые тут же испарились из покоев Эрвианны, словно их и не было. Сама налила вино в два кубка и один протянула дочери.
— Не ты ли говорила мне отказаться от хмельных напитков? — хмыкнула Эрри.
— Не люблю пить в одиночестве.
— Зря. Это помогает собраться с мыслями.
Герцогиня Саменти вздохнула и опустилась рядом с дочерью на мягкую кушетку.
— Мне кажется, или ты что-то задумала?
Эрри отпила из кубка и поставила его на столик.
— Кажется. И нет! — ответила она так же, как не так давно ответила ей мать, на вопрос о том, боится ли она за жизнь Гилвера.
— Обиделась?
— С чего бы? Все мы имеем право на маленькие тайны. Не так ли, мама?
Валения вспыхнула и тут же взяла себя в руки.
— Слишком многое зависит от твоего поведения. Слишком много поставили на карту те, кто ещё остался верен династии Халедингов. Слишком много жизней оборвётся и судеб сломается, если ты позволишь себе необдуманные поступки.
Эрри широко улыбнулась и закусила губу.
— За-аговор… — протянула она. И резко развернулась к матери: — Я права, мама?! Вот зачем я здесь. Ты втянула меня в заговор против короны. Рискнула жизнями — моей и моего сына. Но своего держишь вдали от этого, чтобы в случае провала он мог сказать, что не был осведомлён. Или, в случае успеха, смог присягнуть новому королю, как сын и брат тех, что помогли ему взойти на трон.
В глазах Эрри полыхнула ярость такой силы, что Валения вскочила на ноги и сделала несколько шагов назад, увеличивая дистанцию.
— А как же я и Дэнни, мама? Тебя не волнует, что будет с нами, если переворот обернётся провалом? Ты думала, что станет со мной и моим сыном?! Вистер уже угрожал жизни Дэнни однажды, и я уверена в том, что он исполнит угрозу, едва я дам ему повод сделать это!
Валения поджала губы, не решаясь озвучить свои мысли. Вертела кольца на руках, не в силах бороться с волнением и кусала губы, подыскивая нужные слова. Но под полным ярости взглядом всё же вздохнула и сказала:
— Отец оставил тебе письмо, Эрри. Я не знаю, что в нём, но думаю, это поможет тебе взглянуть на всё по-другому, — и тут же из-за пояса вытащила сложенный во много раз лист бумаги.
Эрри, сдерживая дрожь в пальцах, приняла его. Бросила взгляд на мать:
— Оставь меня.
— Эрри…
— Я сказала, оставь меня, мама, пока я ещё способна найти в себе силы разговаривать с тобой.
И только когда за Валенией закрылась дверь, Эрвианна дала волю чувствам.
Вся боль, вся злость и ярость, что свили гнездо в её сердце, выплеснулись горячими слезами. Потекли по утратившей краски коже, сорвались солёными каплями с подбородка и разбились о тонкий шёлк платья. Чуть слышно скрипнула дверь, двинулись шторы от сквозняка, ворвавшегося в открытое окно. Светловолосая Оси прошмыгнула в гостиную — узнать, не нужно ли чего госпоже.
— Нет, — непривычно спокойно ответила Эрри. — Хотя… скажи, что мне нехорошо сегодня, и что не желаю никого видеть. И до заката не заходи ко мне сама.
— Да, госпожа, — склонилась Оси, пряча за низким поклоном растерянность на лице.
И снова Эрвианна была одна. Воздуха, что порывался сорвать тяжёлые шторы с карнизов, не хватало, чтобы дышать полной грудью. Чтобы развеять душащую злость. Вино, что она отпивала маленькими глотками, не могло смыть горечь с языка. И страх, что не давал развернуть письмо, пробегал по телу дрожью.
Письмо нашло место на столике и оттуда словно издевалось над Эрвианной, подсматривая за ней красным глазом герцогской печати.
Эрри же мерила шагами комнату. На белой ткани повязки проступили красные пятна крови. Но она не чувствовала боли. Не слышала ничего за грохотом и звоном в ушах.
Сиятельная Эрвианна понимала, что едва сломает печать и развернёт лист, обратного пути не будет ни для кого. Ни для неё, ни для матери, ни для тех, кто плёл пропитанные ядом измены сети за спиной короля. Всем сердцем она желала, чтобы Вистер запутался в них. Всем существом стремилась к этому. И в то же время боялась. Боялась, что не справится…
Она резко поставила кубок на стол — вино, что оставалось в нём, колыхнулось, выплеснулось, оставив кроваво-красные разводы на столе.
Эрри резко выдохнула и развернула письмо, даже не зная, что хотела бы в нём увидеть.
Поговори со мной наедине,
В лучах заката и тенях безличья.
Станцуй со мной на тонком острие,
Склони колени перед истинным величьем.
Лист тонкой бумаги с тиснением герцогской печати выпал из рук Эрри.
Песня.
Это была песня, которую отец пел ей, когда учил танцевать сарву. Четыре коротких строчки. Даже без подписи или слов приветствия.
Валения рискнула посетить дочь, когда уже сгустились за окном сумерки, а дворец зажил другой, ночной, тайной жизнью.
Эрвианна де Байе сидела на том же месте, где её оставила мать, и мурлыкала под нос мелодию сарвы. Глаза её опухли от слёз, а свет единственной свечи отражался в застывшем взгляде, как отпечаток безумия.
Валения де Саменти едва слышно подошла к дочери и села рядом. Протянула руку, чтобы поправить выбившуюся прядь волос, но Эрри отпрянула, словно боялась заразиться от матери неизлечимой болезнью.
— Не прикасайся ко мне.
Валения безвольно опустила руку.
— Ты должна меня выслушать, Эрри…
— Я ничего тебе не должна.
Валения закрыла лицо руками, но тут же опустила их и наткнулась взглядом на письмо своего покойного мужа.
— Позволишь..?
Эрвианна сделала знак рукой, словно говоря: «Делай, что хочешь!», и герцогиня Саменти подняла лист бумаги, быстро пробегая по строчкам. Потом ещё раз. И ещё.
После резко встала и задвинула засов на двери. Достала песок времени из-за пояса и высыпала его на бумагу. Но даже глядя на мужа, быстро и ровно выводящего буквы на листе, не увидела ничего, что объяснило бы его послание дочери. Ни намека. Ни одной лишней буквы. Только строчки из песни, что уже и забыта давно.
— Ничего не понимаю… — пробормотала растерянно Валения, стряхнув утративший цвет песок в пустой и холодный камин. — Я не понимаю…
— Объяснить? — вскочила Эрри. — Тебе объяснить, что ты затеяла игру, которая погубит нас всех?! Всех! И опиралась ты на бумаги, которые писал человек, погибший задолго до того, как нынешний король надел на голову венец.
Валения упрямо мотнула головой.
— Это должно что-то значить…
— Только то, что ты утратила разум, горюя по отцу. Вот что это значит, мама.
Эрвианна резко выдернула лист из руки Валении и поднесла его край к пламени свечи. Огонь благодарно и жадно лизнул бумагу. Пополз вверх, сминая её и оставляя по себе чёрный пепел. А оплавленный остаток герцогской печати отправился вслед за истратившим силы песком.
— Это невозможно…
— Это более чем возможно. Оставь эту затею. И меня оставь, — устало сказала Эрри. — Сию минуту.
Словно неживая, Валения прошла к выходу и ослабевшими пальцами отодвинула засов.
— Доброй ночи, Эрри, — хрипло сказала мать.
— И тебе сладких снов, мама.
Ещё несколько мгновений Эрри стояла, молча глядя на закрывшуюся дверь. Она была зла, как никогда в своей жизни. Как никогда она хотела вцепиться в горло хоть кому-то. Но тут же улыбнулась.
— Я поговорю с тобой наедине, отец, — тихо прошептала она.
— Купальня готова, госпожа, — прошелестела Оси, показавшись в двери спальни.
— Хорошо, Оси. И расстели постель, мне нужно выспаться сегодня.
Но — легко сказать. На деле сон не шёл к герцогине долго. Она ворочалась с боку на бок, а мысли, что вертелись в голове, заставляли сердце то бешено колотиться, то замирать или и того хуже — останавливаться. И только когда рассвет окрасил небо розовым, её накрыло тёмным одеялом сна. Но даже оно не смогло спрятать её от тревоги. Темнота эта шепталась чёрными тенями, шипела гадами и рвала её на части, пока герцогиня не вскочила, отирая с лица холодный пот и липкий страх.
Чувствовала она себя так, словно всю ночь убегала от бешеных псов Великих, и если бы не проснулась, то они бы её настигли… Об этом сообщило зеркало, которое отразило и опухшие от слёз глаза, и синяки под ними. Показало растрескавшиеся губы, которые Эрри раздражённо поджала.
— Лува!! — выкрикнула она так, что у самой заложило уши.
Служанка тут же вбежала в спальню и торопливо согнулась, по инерции едва не упав на колени.
— Да, госпожа… — дрожащим голоском сказала она, не зная, чего и ожидать от взбешённой леди Байе.
— Мне нужны отвары, что снимают отеки, и гусиный жир с сухими ветками чемберы. И ещё найди мне настой адолии.
Последняя просьба заставила Луву побледнеть. Адолия была ядовита — порой чайной ложки хватало, чтобы убить человека, а запах — сладок, как сироп из плодов тауни. Известны случаи, когда этим коварным ядом приправляли десерты и вина, отправляя на тот свет недругов. Истинно женское оружие.
Но Лува не посмела бы спросить у герцогини де Байе — зачем той понадобилось столь опасное зелье.
— Минуту, госпожа, — сказала она и, собравшись с силами, побежала по коридорам замка — собирать всё, чего требовала Эрвианна.
— Что ты задумала? — спросила Нэнси то, о чём не решилась спросить молоденькая Лува.
Эрри развернулась лицом к нянюшке, и та поцокала языком, оценивая увиденное.
— Оставила тебя всего на один день…
— Сегодня ко двору прибудет принцесса Колливэ. И я должна быть на пиршестве в её честь, — шипела Эрри.
— Тогда да. Без всего перечисленного не обойтись.
Спустя пять минут в спальне герцогини появилась Лува, а с ней и Оси.
— Оси, грей воду. Луви, неси лёд, — распорядилась Нэнси. — Ты у меня будешь краше, чем если бы только что вышла из источника.