бы, что завтра не просто обычная годовщина, но начало новой жизни.
16. Долгая прогулка
— Чтоб Палмеру песка нажраться! — заорал Роб, поправляя большой рюкзак на плечах. С тех пор как они вышли из дома, он постоянно жаловался, что ему приходится тащить столь тяжелый груз. — Он нам обещал!
— Наверняка у него есть свои причины.
Честно говоря, Коннер уже утомился защищать старшего брата. Ему изо дня в день приходилось стараться, чтобы маленький Роб не разочаровался во всей их семье. Подобно грудам песка, которые, казалось, становились все выше с каждым поколением, на младших сваливался весь груз семейных ошибок. «Бедняга Роб», — в очередной раз устало подумал Коннер.
Они с братом обогнули Спрингстон по пути к Ничейной земле. Избегая открытых дюн, они держались ближе к окраинам, с подветренной стороны от домов и лавок. Закрыв рты платками, они почти все время молчали, лишь изредка перекрикивая шумные порывы ветра. По дороге им встретилась сбежавшая курица, которая кудахтала и хлопала крыльями, а за ней гналась женщина в развевающемся платье, зовя ее по имени. Вдали, за краем поселка, виднелись мачты вереницы сарферов. Коннер слышал, как звенят свисающие фалы, ударяясь об алюминиевые мачты. Одинокий парус, затрепетав, поймал ветер, и сарфер, набирая скорость, устремился на запад, в сторону гор, за грунтом для садов или, возможно, чтобы обменяться товаром в маленьком городке Пайке. Коннер с братом продолжали идти на восток. Он окинул взглядом горизонт в поисках других беженцев, семей с тяжелым грузом на плечах, но почти никто не покидал город в конце недели. Днем исхода был понедельник, а также по какой-то причине среда. Возможно, потому, что среда была самым гнетущим днем, дальше всего отстоящим от выходных.
Поравнявшись с большой стеной, они с Робом плотнее завязали платки, поправили защитные очки и свернули навстречу ветру, туда, откуда доносился отдаленный грохот. Коннер шел первым, служа защитой от ветра для Роба. В стороне виднелась приближавшаяся окраина Спрингстона. Город находился возле границы Ничейной земли — всего в нескольких часах пути пешком, — будто бросая некий вызов. Но город тоже выглядел испуганным, словно уткнувшись в песок за высокой стеной, защищавшей от ветра, дюн и страха.
Несколько самых высоких пескоскребов тошнотворно кренились к западу, готовые рухнуть. Одно из этих зданий жители покинули несколько лет назад — настолько оно трещало и тряслось. И тем не менее отказывалось падать. С течением времени чувство опасности ослабло, и пошли разговоры среди желающих вернуться. Коннер знал, что некоторые уже так и поступили — по ночам в окнах запретных зданий плясал бледный свет, который был виден из Шентитауна. На эти квартиры уже начали заключать сделки, в то время как дельцы принимали ставки: рухнет пескоскреб или останется стоять. Настроения менялись подобно ветрам в переулках.
Коннер шагал, склонив голову набок, чтобы песок не бил в защитные очки, и представлял, с каким грохотом рухнут эти шаткие пескоскребы, раздавив дома в их тени, похоронив живущих там людей, расплющив лавки и мастерские. Бедняки на западе, должно быть, испытывали ежедневный ужас, живя возле опасных сооружений, которые построили их богатые соседи. Для тех, кто жил в их тени, на кону стояли не деньги, но сама жизнь.
Однажды рухнет и большая стена. Коннер прекрасно это понимал, особенно сейчас, когда они миновали границу Спрингстона и он вновь увидел стену сбоку, как это бывало дважды в год. Сзади на стену давила вся пустыня, медленно и неумолимо в течение десятилетий завывающий ветер наносил груды песка, песчаные бури обрушивались на древние укрепления, заслоняя яростными порывами полуденное солнце. Коннер знал, что, когда стена рухнет, начнется настоящий ад, и радовался, надеясь, что не доживет до этого.
— Что ты туда набил? — спросил Роб приглушенным из-за платка и ветра голосом.
Коннер подождал, пока брат его нагонит.
— Как обычно, — солгал он, видя, что Роб согнулся почти пополам под тяжестью рюкзака. Коннер собирался тащить его сам, чтобы не вызывать ни у кого подозрений. Палмер нес бы палатку, а Роб — лампу и свой спальный мешок. «Гребаный Палмер», — проворчал про себя Коннер, впервые задумавшись о том, какая судьба ждет отцовскую палатку в отсутствие старшего брата. Роб наверняка достаточно легко доберется до поселка, поскольку ветер будет дуть ему в спину, но палатку, скорее всего, ему придется бросить, поскольку некому будет помочь ее свернуть или дотащить домой.
— Может, остановимся попить? — спросил Роб.
— Конечно.
Коннер опустил свой большой рюкзак на песок, и Роб едва не упал на спину, сбрасывая свой. Коннер слышал, как в нем плещутся дополнительные фляжки с водой. Вполне хватит на восемь дней пути туда и обратно — он убеждал себя, что дальше в любом случае не пойдет.
— Двенадцать лет, — сказал Роб.
Сев на рюкзак со снаряжением, он опустил платок и вытер затылок. Ткань покрылась дырами и обтрепалась по краям. Коннер почувствовал себя крайне дерьмовым братом.
— Угу, двенадцать лет. — Коннер поднял очки на лоб и стер склизь[12] из уголков глаз. — Не могу поверить, что столько прошло.
— Так и есть. И это значит, что в этом году мне будет двенадцать.
— Угу.
Коннер подумал, не ждал ли он столь долго лишь потому, что знал — теперь брат сможет обойтись и без него. В двенадцать лет Роб мог официально стать учеником в дайверской лавке. Он мог получить жилье и еду за то, чем и так уже занимался на стороне. Грэхем наверняка бы его взял. И Коннер знал, что Глоралай присмотрит за ним, как если бы это был ее собственный младший братишка…
— Зачем мы взяли столько вяленого мяса? — спросил Роб.
Оторвав взгляд от горизонта, Коннер увидел, что его брат копается в рюкзаке.
— Закрой, — сказал он. — Осадка[13] наберешь.
— Но я есть хочу.
Коннер полез в карман:
— У меня есть еда на дорогу. Закрой клапан.
Брат послушался. Похоже, остального содержимого рюкзака он не видел. Роб сел спиной к ветру, жуя ломоть хлеба. Ветер доносил издали барабанный бой и грохот Ничейной земли, казавшийся ближе, чем в прошлом году, и еще ближе, чем в позапрошлом. «Скоро, — подумал Коннер, — эти барабаны станут бить в Спрингстоне. Скоро они будут бить в груди у каждого, сводя всех с ума».
Тучи песка рассеялись, и с неба обрушились лучи палящего солнца. Так было весь день — либо одно, либо другое. Ночью был лишь холод и звериный вой. Всевозможные мучения, которые доставляла жизнь, работали посменно, так что какое-то всегда было на посту. Такова была дань, которую, подобно извлекаемой из земли воде и нефти, платил каждый за то, что нечаянно родился.
— Идем, — сказал Коннер, поднимаясь на ноги. Поправив платок, он опустил очки на глаза. — Если будем так засиживаться, придется разбивать лагерь в темноте.
Его брат без единого слова встал, и Коннер помог ему надеть рюкзак. Он поднял тяжелую палатку с фонарем, спальным мешком, стойками и москитной сеткой, и оба, оставив позади большую стену, зашагали в сторону грохочущего барабанного боя, пусть и не в его ритме.
17. Бык и мальчик
Легенда гласила, будто великий бог Колорадо и белый бык Сэнд[14] не всегда враждовали. Созвездия в небе не всегда выглядели так, как сейчас, ибо звезды, очерчивавшие силуэты человека и зверя, движутся подобно планетам, пусть и медленнее.
В древние времена звезды, обозначавшие великого воина, располагались плотнее, и мужчина выглядел всего лишь мальчиком. Но даже в юности он проявил способности охотника и воина. Он и бык, чей хвост всегда указывал на север, были в те времена лучшими друзьями. Они мчались по небосводу, бросая ему вызов, смеясь и завывая, играя и охотясь. Вместе они правили всем сущим, ибо копье и копыто были куда более явным мерилом власти, нежели земля или титул. В мире под ними царило спокойствие, и повсюду, подобно мягчайшему песку, текла вода.
Но белый бык принадлежал не мальчику, а его вождю, главе Клана. Сэнд был королевским быком, священным животным, на которое нельзя было охотиться. И потому, когда Сэнд вернулся после долгого отсутствия со шрамом на шкуре, в том обвинили копье Колорадо. Сэнд мычал и мычал, заявляя, что это вовсе не так, но никто, кроме Колорадо, не мог понять стенаний быка. Остальные слышали в них только боль, что лишь распаляло их гнев.
Главу Клана вывели из шатра и попросили выступить судьей. Подойдя к своему пострадавшему быку, он внимательно обследовал рану, и, когда его рука окрасилась кровью, он заявил: «Это копье мальчишки».
Разъяренные соплеменники прогнали мальчика. Они швыряли в него камни, которые разбивались на все более мелкие камешки, и продолжали швырять, пока камней больше не осталось. Мальчик по имени Колорадо перезимовал за зазубренными вершинами, где его не мог достать никакой камень. Так началась зима, которая длилась десять тысяч веков. Все это время пояс великого воина Колорадо ни разу не поднимался над горизонтом, как обычно бывало в холодные месяцы. И месяцы оставались холодными очень долго.
Дождь замерзал, превращаясь в лед — столь тяжелый, что там, где когда-то были равнины, возникли долины. Камни, которыми когда-то изгнали мальчика, теперь покрывали старый мир. Песок и лед поочередно погребали под собой Клан.
Миновали бесчисленные луны и тысячи ветров. Ставший теперь мужчиной, Колорадо однажды преследовал в горах кайота, и след привел его через вершины к его народу. Он отсутствовал столь долго, что никто его не узнал, даже великий бык Сэнд, который постарел, шкура его поседела, глаза затуманились, а шрам на боку превратился в черную неровную отметину. Не узнал и Колорадо своего старого друга по охоте. Слишком много прошло лет. Мир перевернулся с ног на голову. Древние карты были перерисованы и изучены заново.