— Он знал, что мы отправимся в поход, — сказал Коннер.
Лилия кивнула:
— Он сказал, что, если я не увижу костра, я должна дойти до большой стены и маленького городка, но, если я найду дым и костер, я сразу же окажусь дома. И все было хорошо — я шла ночью, спала днем и экономила воду. Пока не появился волк…
— Волк? — переспросил Роб.
— Вы… Похоже, вы называете их кайотами. В лагере называют вещи другими именами и говорят на совсем другом языке. Я выросла среди обоих, так что забыла, какой к чему относится. Отец говорил, что у меня акцент как у них. Кайот пришел за остатками моего вяленого мяса, пока я спала на девятую ночь. Мне следовало просто отдать ему мясо, но я перепугалась и попыталась отбиться. Он здорово меня подрал, разорвал мой рюкзак, и я убежала. Последний мой пузырь порвался, и вода пролилась, а я бежала весь день, думая, что… кайот за мной погонится, но он исчез. Я очень устала и умирала от жажды, а до той трещины в земле оставалось еще два дня пути, я ободрала колени, у меня болел живот, но я шла день и ночь, а на двенадцатый день я заснула на ходу и проснулась на песке, под жарким солнцем, и мне снились дурные сны, у меня горели ладони и колени, но потом я увидела дым, как говорил отец, а когда наступила ночь, я увидела костер, а затем мне приснился ты.
Лилия посмотрела на Коннера и несколько раз глубоко вздохнула. Она поняла, что столь долгая речь без передышки всерьез ее утомила. Но наградой за усилия стал очередной глоток из кувшина, а когда ее вторая мама Роза убрала волосы с ее лба и заправила за уши, выражение лица женщины изменилось, и рука ее осталась на плече Лилии. Все остальные в комнате смотрели на нее, беспокойно хмурясь, но Лилия лишь откинулась на подушки, наслаждаясь прикосновением простыней и урчанием получившего воду желудка. Она больше не беспокоилась. Она добралась. Как и говорил отец.
42. Письмо
Роза оставила девочку отдыхать в слишком редко использовавшейся для сна кровати, велев Коннеру и Робу не мучить ее больше расспросами. Несчастного Роба пришлось оттаскивать силой. Оба брата провели прошлые сутки, кружа вокруг кровати в ожидании, когда девочка очнется, придет в себя, скажет хоть что-нибудь. Теперь же они сидели внизу за столом в медленно пустеющем баре и жадно поглощали остатки тушеного мяса. Роза наблюдала за ними с балкона, пытаясь собраться с мыслями.
Из-за двери, дальше вдоль балкона, доносились тяжелые вздохи и стоны какого-то пьяницы. Комната Валерии. Нечто столь низменное, происходящее на фоне ошеломляющих событий, казалось Розе некоей шуткой богов. Она с трудом подавила желание вломиться в дверь Валерии, скинуть с нее пьяного мужика, наорать на обоих, покончить с этим окончательно и бесповоротно — не только с «Медовой норой», но и со всем этим подобием жизни, прозябанием среди дюн. Если девочка говорила правду и там, где исчез ее муж, было еще хуже, чем здесь, мечта столь многих о легком бегстве превращалась лишь в еще один невообразимый ад.
Роза наклонилась через перила, гадая, куда подевалась Диана. Она поймала на себе пристальный взгляд Коннера. Роб тоже поднял глаза. Они были просто мальчиками. Просто мальчиками, но у них уже возникло некое покровительственное чувство по отношению к девочке. Коннер даже назвал Лилию своей сестрой после того, как она снова заснула. Еще одна сестра — девочка, способная вызвать бурю. Да, как только о ее истории станет известно, начнется хаос. Новости о Данваре по сравнению с этим ничего не значили. После такого никто не станет сидеть сложа руки.
Трудно было поверить, что прошел лишь день с тех пор, как мальчики пришли сюда с девочкой на руках. Роза едва не отправила их прочь. Ей не раз приходилось обрабатывать раны после случавшихся драк или когда клиенты вели себя слишком грубо с ее девушками, но ей вовсе не хотелось, чтобы все знали, что к ней можно тащить любого раненого неизвестно откуда. А потом Коннер объяснил, как далеко находится это «неизвестно откуда», сказав, что девочка пришла из Ничейной земли и что у нее послание от их отца.
Хватило половины услышанного, чтобы у Розы подкосились ноги. Она едва помнила, как отнесла девочку наверх, к себе в комнату. Она едва помнила, как срезала с нее грязную одежду, вычищала песок из порезов, зашивала ее, будто пару рваных чулок. Казалось, будто чьи-то чужие руки накладывали мазь на раны и вливали воду между губами девочки. Кто-то другой орал явившемуся на десятичасовое свидание мужчине, чтобы тот пришел позже. Нет, это была она сама. Она это помнила. И она помнила, как говорила Диане, чтобы та избавилась от одежды, превратившейся в окровавленные лохмотья с обрывками проводов.
Теперь же ей пришлось просить Диану найти те самые лохмотья и достать их из мусора. Розе хотелось узнать побольше. Она разрывалась между желанием дать девочке отдохнуть и засыпать ее вопросами. Что это за далекий город? Что это за лагерь? Что стал бы делать ее муж, если бы они поменялись ролями? Она попыталась представить, как вел бы себя ее муж-босс, а не отчаявшийся безумец, пославший девочку предупредить его народ. Не он, а тот, более молодой, когда-то ставивший на колени других магнатов. Тот, о ком она никогда не рассказывала детям. Сбежал бы он, спрятался бы? Она в этом сомневалась. И тем не менее он просил их о том же самом.
У Розы вдруг возникла кошмарная мысль. Что, если ее муж остался прежним и его полный боевых шрамов опыт подсказал ему, что бегство — единственный выход? Что, если он знал, что пришло время залечь на дно, сдаться, скользнуть в глубины песка? Роза сердито вытерла слезу на щеке, проклиная его, что давно стало для нее ежедневным ритуалом.
— Похоже, это все.
Повернувшись, она увидела рядом Диану, державшую сверток завязанных в кухонное полотенце лохмотьев. Роза даже не заметила, как та поднялась по лестнице.
— Хорошо, хорошо. Спасибо. — Роза взяла сверток.
Диана взглянула на дверь:
— С ней… С девочкой все в порядке?
— Будет жива и здорова.
— Очередное нападение? Похоже на бомбу, судя по тому, как порвало ее одежду.
— Нет. Кое-что другое. Присмотри за моими мальчиками. И никого ко мне не пускай.
Диана нахмурилась, но Роза не стала ничего объяснять. Войдя к себе в комнату, она закрыла дверь.
Девочка все еще спала, сжимая забинтованными руками край простыни и подтянув ее к подбородку. Еще одна жалкая жизнь, которую произвел на свет ее муж. Еще одна жизнь, погубленная, вне всякого сомнения, во имя любви.
Положив сверток на столик у окна, поближе к свету, Роза развязала полотенце и начала сортировать лохмотья. Желудок ее сжался при виде крови на штанах девочки и ее дайверском костюме. Резиноподобный материал костюма был странным на ощупь, не похожим ни на какую ткань, которую когда-либо видела Роза, — вроде странного акцента девочки, чьи слова звучали понятно, но не вполне правильно. Все в этой девочке казалось одновременно чуждым и знакомым.
Осторожно, чтобы не уколоться о порванные куски проволоки, она рассортировала обрывки дайверского костюма. Он был уже ни на что не годен, но она нашла на животе карман, без которого не обходился ни один дайвер. Роза поднесла большой лоскут к свету и провела пальцами по сделанным ее мужем швам. Рядом виднелся аккуратный след ее ножниц, оставленный, когда она срезала материю с девочки. Дрожащими пальцами, почти ни на что не надеясь, Роза нащупала внутри сложенный листок бумаги.
Она вытащила письмо и трясущимися руками развернула его, затаив дыхание.
При виде почерка мужа слова расплылись перед ее глазами.
Роза!
Надеюсь, до тебя дойдет это письмо. Я не вправе о чем-либо тебя просить, но верю, что о посланнице позаботятся. Здесь ее ждали лишь страдания и смерть. У меня мало времени, и потому я посылаю ее и эти слова к богам. Молюсь, что пишу их не напрасно.
Только тебе известно все то плохое, что я совершил. И самым худшим стало бегство от моих собственных ошибок. Есть причина, по которой никто отсюда не возвращается. Нам не позволяют. Не ищи меня.
Беги от этих барабанов, Роза. Они перемалывают здешнюю землю, превращая ее в ничто. Они забирают нашу воду с неба. Горы превращаются в реки. С ними бесполезно говорить, даже тем, кто выучил их язык. Мы — саламандра, живущая в норе под песком. Они — сапог, который мимоходом погребает нас. Они просто идут вперед и вперед, не замечая, как топчут нас ногами.
Они знают про вас. Они знают про Спрингстон и Лоу-Пэб. Им рассказали об этом другие до меня, умоляя, чтобы их отпустили, умоляя о помощи, о воде, о любых маленьких чудесах, которые мы мельком видели в их городах и в их жизни. Но помощь никогда не придет. Наши голоса никогда не услышат. У них хватает и меньших проблем.
Послушай меня, прошу тебя. Это война, в которой невозможно победить. Нет смысла даже сражаться. Не говори молодым, с чем мы столкнулись. Ты помнишь, каким я был. Расскажи только старым и мудрым, с ожогами и шрамами, что всего здешнего нужно бояться. Расскажи боссам. Объясни им, что эти люди — не зло, которое мы могли бы понять и с которым могли бы сразиться. Объясни им, что этим людям все равно и их не изменить, что намного хуже. Никакой стук в их дверь не будет услышан. Никакие наши дела или слова не будут громче взрывов, которые крадут наш дождь. Мы — саламандра, они — сапог. Тебе придется объяснить боссам так, чтобы они поняли.
Уходите на запад, если можете. Забудьте страшные истории про то, что лежит в тех краях. Забудьте про горы. Сокрушите их вершины, если придется, но уходите. Забирайте детей и всех, кто прислушается к голосу разума.
Тех, кто не внемлет разуму, оставьте гнить. Оставьте их со мной там, где нам место.
Твой
Роза провела пальцами по имени мужа, ощущая оставленный его пером изящный след. Это написал тот, кого она считала умершим. Она долго сидела с письмом в руках, тупо глядя на слова, пока девочка лежала рядом в постели, бормоча что-то во сне.