Обернувшись, Гортов увидел стоявшего перед ним Порошина. Он улыбался.
Порошин ходил по дому в трусах и рубашке, с бутылкой шампанского. Чесал бледный и безволосый кусок живота. «Когда и зачем он успел снять штаны?..», — думал Гортов, вернувшийся из туалета.
После митинга они сразу поехали к Порошину на квартиру. Гортов все вспоминал в дороге этот сочный хруст смятого, переломленного лица. Хотелось скорее выпить.
Порошин пил шампанское как микстуру, морщась. Без цели ходил по дому, цепляя стены, будто искал свои утерянные глаза. Шампанское проливалось на пол.
— А вина нет? — спросил Гортов, с трудом располагаясь в кресле.
— Есть, конечно! — Порошин вошел в коридор и там крикнул: «Васька-младший, тащи вино!»
В подсобке завозились, голос оттуда спросил: «Какое?».
— Что значит «какое?»! Калифорнийское неси. Осталось?
Васька глухо проговорил: «Нет».
— А какое осталось?
— Никакого!
Порошин посерьезнел.
— А ну иди сюда, обезьяна!
Качаясь, вошел округлый, опрятный, пахнущий благовониями Васька. Порошин сделал два шага навстречу и дал ему по уху. Ухо зарозовело. Васька устоял, только качнувшись на круглых ногах. В глазах у него колыхнулся отблеск лампочки. У Порошина в глазах ничего не колыхнулось — как черные дыры, сосали воздух его глаза.
— Су-у-ука, — длинно и тяжело, словно достал бревно изо рта, проговорил он и ударил снова — Васька прикрыл руками лицо, но удар прошел через руку, рассек девчачью тонкую бровь. Васька, в самом деле как зверь, вздохнул большими ноздрями, склонив голову.
«Что же за дикари», — с досадой и страхом думал Гортов, пытаясь пристроиться сбоку, чтобы остановить Порошина. Застегивая ширинку, вышел Спицин. Он остановился в дверях, видно, наблюдая привычную сцену из жизни.
Порошин тем временем взял Ваську за загривок и, будто любуясь им, пальцами покрутил лицо в разные стороны. «Что ж ты за сука безмозглая, я же только вчера сказал: купи. Ку-пи! О чем ты там думаешь? Васька, а? Об анаше, об овцах? Ну ты чего? Злишься? Думаешь, хозяин плохой? Вот и прогрессивная общественность думает: нехорошо. А я учу тебя Васька, учу. Вот что мы теперь будем пить? Из унитаза воду? Будем? Пойдем попьем».
Он потащил его в туалет. Из-под ног полетели доски. Васька взвизгнул — Порошин выкрутил ему на ходу ухо.
Дверь в туалет захлопнулась. Гортов со Спициным встали возле двери, прислушиваясь к возне и всхлипам. Гортов — в оцепенении, Спицин — серьезно и вдумчиво шевеля бровями, будто студент слушает трудную для понимания, но важную лекцию.
— Я ж тебя убью, скотина, — спокойно сказал Порошин. Его, склонившегося, было видно в дверном проеме. Слышалось ровное хлюпанье. — Ты пей, пей... И во дворе закопаю. Да чего там закапывать — много чести. Пацаны вон помогут — выброшу в бак. Запросто! Даже в пакет класть не стану. Чтоб крысам удобней. Допил?
Послышался шум воды.
— Все нормально будет, не убьет он его, — сказал Спицин с сомнением.
Они вывалились обратно — мокрое окровавленное лицо Васьки, и следом Порошина — бескровное, ледяное. Он толкнул Ваську в спину, и Васька свалился на пол. Порошин потянулся рукой к полке — там стоял утюг на длинном шнуре. Увидев это, Гортов рванулся, схватил утюг первым, прижал к груди.
— Я и руками могу, — Порошин, смеясь, пожал плечами, наклонился, схватил за волосы и принялся бить покорного Ваську головой об пол. Пол хрустнул и поломался, и голова Васьки ушла глубоко в дыру. Порошин вдруг встал и быстро и страшно ударил его ногой в затылок. С громким древесным скрежетом Васька ушел в дыру по грудь. В полу образовалась прогалина в метр. Васька не шевелился.
Порошин запихнул остального Ваську под пол — только торчали кривые ноги и впалый печальный зад — и пошел в комнату, что-то невнятное бормоча под нос.
— Он жив?
— Иди посмотри, — предложил Спицин.
Васька издал слабый стон, когда они стали вытаскивать его наружу. От него дурно и резко пахло. Лицо сочилось. Вся грудь была в крови и соплях. «Надо было слюнявчик надеть», — без спросу влезла в голову мысль гадкая и чужая.
Васька то ли не хотел, то ли не мог подняться. То ли плакал, то ли прокашливался — издавал отрывистый тихий звук, лежа на коленях. Щупал опухшую голову. «Вставай, вставай», — вдвоем со Спициным они подняли его на ноги, прислонили к стене. Но тут из спальни выбежал опять полоумный Порошин — кулак просвистел по длинной дуге и разнес Ваське скулу. Васька шумно, многозвучно упал, как развинченная шведская стенка. И снова опять ни звука.
Кто-то лаял во тьме — и кажется, что не пес. Ветер щипал за лицо как наглый старый приятель. Одиноко метался по полю надорванный белый пакет — словно летела душа маленького животного. Сидя рядом с Порошиным, Гортову хотелось отпроситься совсем по-детски: «Дядя Коля, а можно домой?».
Бричка молола щебень. Сонного Спицина подбрасывало больше других — зевая, он задирал небритый кадык и клацал зубами. Порошин допил шампанское и бросил бутылку в окно не глядя. Рука у него чуть распухла, на двух костяшках запеклась кровь.
— Может, сразу по бабам? — зевнув в стотысячный раз, спросил Спицин.
— Ирод, на дела греховные зовешь меня, — тусклым, словно облезлым голосом сказал Порошин. Лицо его нерадостно усмехалось. — Нет, сначала в кабак.
В баре Порошину опять стало дурно. Распахнув кошелек, он демонстративно считал деньги, бормоча под нос. Прислушавшись, Гортов различил: «Нестяжательство. Лишние деньги — лишние заботы. Хлеб за живот — и без денег проживет. Напитай Господи малым куском... Тот и богат, кто нужды не знает. Может вам ум в сердце погрузить...»
«Белая горячка что ли?», — со злобой подумал Гортов.
«Искушаете, покайтесь... Пострадать хочу, ибо страданием очищусь. Нужный путь, Недотыкомка слева ходит, глядите... Йозеф Кнехт твоя свобода.... Аутодафе вас позову... Может к Христофору Псоглавцу сходим, а?»
— Ты чего, Коля? — Спицин услышал тоже, наклонившись к нему с тревогой.
«В поле васильки да маки зацвели, нарвем?», — вдруг обратился к нему Порошин с совершенно безумной ухмылкой.
Пора было уходить.
Порошин вдруг стал орать: «Патриот значит урод! Патриот значит урод! Патриот значит урод! Чур меня! Чур!».
Он крестился.
Музыка становилась все громче, но Порошин и громче орал.
— Заткните его там кто-нибудь! — негромко, но властно сказал человек, сидевший за дальним столиком. Молодой чернорубашечник, бывший один за столом с полным бокалом пива, теперь стоял во весь рост, равнодушно смотря на Порошина.
— Это кто это? Это кто это? Это кто это? — Обрадовавшись, Порошин сделал два шага навстречу ему.
— О! — всплеснул он руками, — А я тебя знаю! Ты шестерка Чеклинина, да? Привет, шестерка!
— Пойдем и поговорим, — сказал парень. У него были песочные волосы, стриженные под горшок, и приплюснутый переломанный нос. Глаза ничего не выражали.
Порошин, а вслед за ним Гортов со Спициным пошли к выходу. Шаги отдавались по голове, словно Гортов сам наступал на свою голову.
За баром был глухой неухоженный двор. Чернорубашечник сжал и разжал кулаки, смотря себе на ноги. Порошин вышел медленно и тяжело, расстегнул пиджак, и сами собой расстегнулись на рубашке нижние пуговицы.
— Что, втроем? — вдруг похабно ухмыльнулся чернорубашечник, словно речь шла о непристойном.
— Нет, они драться не будут, это прогрессивная интеллигенция, — сказал Порошин. — Просто боятся остаться одни.
Гортов со Спициным остановились возле двери. Спицин облокотился о лестничный поручень и держал пиджак Порошина с усилием и обеими руками, как непосильную ношу.
— Давай, толстомордый, — сказал Порошин, выставляя вперед и указывая на свое красное раздувшееся лицо.
Парень дернул плечом и взмахнул рукой — Порошин почти увернулся — кулак прошел по виску. Но тут же второй удар — в челюсть — попал, и сразу ногой в живот. Порошин согнулся, вздохнул, а парень ударил уже под колено и снова в висок, под глаз, в челюсть — одной и той же левой рукой, второй рукой прихватив за ворот. Порошин отпрянул, склонился грузно, по-стариковски охая, но вдруг бросился молодым быком, сбил того с ног на землю — они покатились, взметая комья травы и почвы. Блондин был быстрее — Порошин снова стал получать — точный удар под дых, и снова в глаз, в челюсть. Порошин зацепил того только раз, смахнув прическу.
Но вдруг Порошин что-то нащупал в земле и вырвал с радостным рыком — камень. Чернорубашечник попытался вскочить, но нога поскользнулась, и он упал затылком в землю, а Порошин сразу же навалился грязной и мокрой тушей.
Спицин, вдруг все поняв, тонко-тонко вскричал и бросился между ними, но Порошин взмахнул рукой и раза четыре с замахом ударил в голову. Когда в четвертый раз отнял от лица, с камня текло что-то густое и липкое. Блондин не шевелился. На пороге бара стояли притихшие посетители.
Порошин поднялся и, никому ничего не сказав, побрел прочь, в беспроглядную темноту улицы.
Ветер стих, и ночь стояла недвижно. Гортов шел, спотыкаясь, следом за ним. Земля громко чавкала под ногами.
— Изыди бес с речами чайными, — повернувшись пустыми глазами, сказал Порошин. И продолжал. — Может к Христофору Псоглавцу все-таки сходим, а?.. Кощунник... Нехристь...
Сзади бежали.
— Для меня цветочки Франциска Ассизского удивительнее, чем эти псы...
Гортов слушал свой шум в голове, свое сердце, свое дыхание.
— А ты, Гортов, наверное, все же еврей, — подмигнув, вдруг самым чистым и ясным своим голосом сказал Порошин.
Гортову врезались в спину, и, не успев ничего понять, он уже лежал, чувствуя на зубах сырую почву. Попробовал на языке, но вместо того чтоб выплюнуть, вдруг проглотил.
Был слышен ритмичный, густой стук — как будто ковер отбивали. И следом за тем — затмение.
«...Его привязали к столбу. Центурионы хлестали его плетьми. Кожаные ремни разорвали кожу у него на спине, а потом стали врезаться глубже, в подкожные ткани. Заструилась артериальная кровь. Кожа спины отделилась от тела и стала свисать лоскутами. Центурионы накинули на него покрывало. Надели терновый венок. Кожа головы обильно кровоточила. Выждав момент, накидку резко сорвали, и боль в его голове буквально воспламенилась. Потом в запястья, в маленькие косточки на кистях, центурионы вбили квадратные железные гвозди. Затем гвозди были вбиты в подъем каждой