Нас сразу же посадили вдвоем, на предпоследней парте. В первых классах я постоянно дрался и имел репутацию опасного сумасшедшего, и многие сторонились меня. Наверное, в тот краткосрочный период я был самым авторитетным в классе, но все кончилось в один день, когда я расплакался на уроке бисероплетения. Мне все не удавался браслет. Уже все закончили свой, а я не мог совладать с узором. Почему-то я принял эту ситуацию близко к сердцу — стало невыносимо горько из-за того, что я не мог смастерить какую-то бессмысленную штуковину. Мне в тот момент даже начало казаться, что я из тех детей с задержкой в развитии, которые по ошибке попали в нормальную школу.
Слезы градом потекли из глаз, и я растирал их кулаками.
— Умоляю тебя, не плачь. Тебе нельзя плакать, — наклонившись к самому уху, убеждала меня Олеся. Казалось, она переживала еще сильнее меня. — Сейчас, сейчас я все исправлю, я сделаю.
Быстрыми, ловкими пальцами она надевала бусины на нитки и успела сделать работу за нас двоих, но слезы уже заметили, и моя репутация пошатнулась.
Мы пробыли за одной партой недолго. Когда перешли в третий класс, нас рассадили, и мы редко общались.
Потом, как-то летом мы остались в Москве, играли в казаков-разбойников. Мы ползли по траве, и ее тельце, крохотное, но горячее, оказалось вдруг близко. Я коснулся его рукой, как будто случайно, но на самом деле почувствовал внезапный и острый интерес, которому не стал сопротивляться. Мне захотелось потрогать ее еще раз, за лодыжку, но она повернулась и слегка изумленно посмотрела прямо в глаза. Мне стало стыдно.
Уже в первый день нового учебного года самый ничтожный наш одноклассник, всеми чморимый Хомяк, отнял у нее портфель и убежал с ним на стадион за школу. Я побежал за ним и увидел, как он выбрасывает на беговую дорожку учебники и тетрадки и улыбается. У него был очень самодовольный вид, как будто он выиграл олимпиаду. Мне хотелось побить его на глазах у всей школы, но получилась негероическая возня — сразу ударить не вышло, он схватил меня за руки. Мы повалились в траву, все смеялись над нами, и репутация моя пала еще ниже со времен истории с бисером, приблизившись к самой нижайшей планке.
Через несколько дней я узнал, что в Олесю влюбился наш одноклассник Коля. Это был неприятный факт. Коля, которого я регулярно лупил как щенка во втором-третьем классе, постепенно окреп и разозлился, и выбился в главные школьные гопники. Я не видел, чтобы они ходили за руки и целовались, ничего подобного не было, даже, наверное, между ними не было никаких отношений вовсе, хотя ходили упорные слухи, что они уже вместе спят. Здоровый как конь Коля и нежная тоненькая Олеся с ручками-косточками, и спят — думать об этом было невыносимо.
На 8 марта мужская часть класса тянула жребий — мальчики поздравляли тех девочек с женским днем, чье имя вытягивали. Обоих полов было поровну, так что это решение выглядело справедливым. Мне досталась Олеся. Коля предупредил, что если я поздравлю Олесю, то он мне сломает голову. Это был трудный выбор, но я набрался смелости и подарил Олесе конфет. А вскоре Колю исключили из школы, и, судя по всему, их отношения на том прервались.
Мы с Олесей жили буквально в соседних домах и в какой-то момент стали почти каждый день возвращаться из школы вместе, и я, конечно, всякий раз нес ее портфель, я думал, что это принято, хотя не видел ни разу, чтобы мальчики носили портфели за девочками, только в советских фильмах, и у меня были сомнения насчет того, обязательно ли это делать, но портфель у нее был большой, а она ведь была такая хрупкая, такая маленькая, большими были только глаза. А потом ко мне в руки случайно попала записка — из переписки Олеси с подругой стало понятно, что я нравлюсь ей.
Честно говоря, я немного стыдился ее. Мой социальный статус не давал права на ошибку, а Олеся все время ввязывалась в сомнительные дела — вызывалась дежурить после уроков и убирать кабинет, даже когда ее не просили об этом, а еще ходила в подсобку к главному изгою школы — уборщику Ботанику, алкоголику в роговых очках и со спиной, вечно испачканной мелом. Предсказуемо о них стали ходить неприятные слухи. Неприятные мне, Олесе явно все это было без разницы.
На ее лице всегда было выражение усталой доброты, которое меня очень злило. Олесю то и дело можно было застать на первом этаже, в рекреации, где она играла с первоклассниками, и как-то она просидела с одним из них до глубокого вечера, пока он ждал маму. Она никогда не распускала волосы. Олеся была тихоней и аккуратисткой, хотя училась чуть ниже среднего, она вообще, наверное, была средних способностей, но такая добрая, такая усердная. Уши у нее с каждым годом заметно росли, и хвостик становился все более неуместен. С определенных ракурсов, при правильном освещении, и еще когда у нее был чуть приоткрыт рот, она казалась мне очень красивой, но иногда — почти отталкивающей.
В один из сентябрьских дней школьные гопники разгромили кабинет математика: сломали доску, выкинули из горшков растения, растоптали на полу мел и пририсовали член Гераклиту. Математик, старый армянин, которого звали Вачей, сидел за столом и плакал, суча под столом ногами, и пустые бутылки звенели там. Конечно, Олеся не могла оставить этого так, и когда я зашел, чтобы забрать ее, она подметала землю щеткой. Математик Вачей, увидев меня, попросил вытереть доску. «Но ведь она сломана», — сказал я. Тут он опять заплакал.
Когда мы возвращались домой, я срывал с деревьев какие-то красные ягоды, возможно, рябину, а она не разрешала их есть.
— Ты видишь, они все пыльные. И вообще, это волчьи ягоды, от них сразу умрешь. Лучше пойдем гуляш поедим.
— Ты приготовила?
— Не я, а папа, но я тоже умею. Тут ничего сложного, — Олеся немного смутилась. Вообще, когда она была рядом со мной, то часто краснела, снимала очки (она вдруг начала носить очки, из-за чего стала нравиться мне еще чуть меньше), вытирала их, опять надевала. Мочки ушей у нее были пунцовые.
— Ты очень красная, — сказал я. — У тебя температура?
Она покраснела еще больше и отвернулась. Мы долго шли в полном молчании, и я втихаря все же съел пару ягод, уж очень они были вкусными. Я перебрасывал ее портфель с плеча на плечо, и в конце концов просто повез его по асфальту. Он стал казаться мне слишком тяжелым.
— Ты ведь играл в бутылочку, — спросила Олеся, поглядывая на школьный двор. Кажется, там как раз играли в нее подростки из параллельного класса.
— Играл, — немного надменно сказал я, умолчав, что при этом никто не захотел поцеловаться со мной взасос и даже просто в губы.
— Ну и дурак. Умрешь.
— С чего это?
— Это же негигиенично. Слюнявишь там всех подряд. От этого можно гепатит С заработать и умереть.
— Правда?
— Да.
— И от ягод, значит, умереть можно?
— Да.
— Но они же вкусные.
— Ты балбес, — сказала она.
Слово «балбес» не было для меня ругательным — мама так часто называла меня, когда я делал что-то не совсем правильное, но по-своему трогательное, как когда я нарвал ей на день рождения цветов в парке. Но Олеся сказала это особенно зло, и «балбес» прозвучал обидно.
— Хватит возить портфель! — вдруг закричала она. — Отдай, я сама понесу, раз ты ничего не можешь.
Она прибавила шаг, а я не стал догонять ее. После этого мы перестали возвращаться из школы вместе.
Вскоре у меня был день рождения, и никто не поздравил меня, кроме Олеси — она подарила ожерелье из бисера. Причем, как будто специально, оно было с розовыми вкраплениями. Но я все же надел его под рубашку.
— Нам надо встретиться и поговорить, — сказала она.
Голос ее был строгим, но в то же время как будто чуть-чуть игривым, какой мог быть у плохой актрисы, которой велели играть учительницу.
— А что такое? — спросил я, заволновавшись.
Слово «поговорить» я не любил. Я сразу вспомнил, как месяц назад здоровяк из восьмого класса предлагал мне «выйти и поговорить» — а я не понимал, куда и откуда нам выходить, ведь мы были на стадионе — так или иначе, ничем хорошим для меня это не закончилось. Еще мама просила меня зайти к ней и «поговорить», и это всегда касалось моих отметок.
Олеся бросила трубку. Через пять минут позвонила опять.
— Просто подходи к дому через час, и все узнаешь.
— К какому дому? К своему? — стал уточнять я, но она опять повесила трубку.
Я все-таки не решился пойти один, позвонил друзьям и предложил встретиться. Мы пришли на свидание с ней вчетвером. Теперь-то я понимаю, как сильно обидел ее, но она не подала виду. Мы пошли на площадку, и двое моих друзей, Кирилл и Костя, стали кататься на карусели, ужасно скрипя, а другой друг, Олег, стоял рядом и странно хихикал.
— О чем ты хотела поговорить?
— Все это ерунда, — Олеся небрежно взмахнула ручкой. — Давай лучше на карусели кататься.
И мы стали кататься. А потом странный парень Олег, который решил не кататься с нами и остался ждать на скамейке, сказал, что дома у него есть бутылка перцовки. Мы сразу пошли к нему, но выпить ее не смогли. Хотя это была «маленькая», нам пятерым она оказалась не по зубам. Мы сделали по крошечному глотку, а потом, толкаясь локтями, жадно пили воду из крана.
Затем Олег предложил нам сыграть в бутылочку — он развивался быстрее других. В девятнадцать Олег уже женился и стал отцом, а сейчас он, кажется, живет вместе с родителями на даче.
Идея с бутылочкой была не самой удачной, учитывая, что из девочек была только Олеся, но в тот момент она показалась вполне сносной. Она, неожиданно для меня, легко согласилась, и мы стали играть. В итоге все поцеловались с Олесей, и кто-то по нескольку раз, но только не я. Уже не помню, как это получилось, но после бутылочки мы стали играть на раздевание в карты. Олеся не умела играть и потому сразу же проиграла.
— Снимай кофту, — угрюмо сказал Олег.
— Сниму, но только если вы все догола разденетесь, — сказала Олеся. Она посмотрела на меня со всем своим равнодушием. У нее был хитрый план.