— Она в самом деле мне помогла, — сказал Миша из коридора. — Это не ее вина, что Сережа умер.
Юля улыбнулась так, как будто ей стало неловко за Мишу.
— Знаете, а я привязалась к этому дурачку. Он добрый и трогательный. Но все это несерьезно. Конечно, несерьезно. Надо это четко понимать. Вот вы были замужем? Нет? Я так сразу и подумала. А Миша уже побывал в этой петле. Хе-хе, больше ему этого даром не надо.
— Наверное, мне пора, — Женя медленно поднялась и стала отряхиваться.
Видя, что она собралась уходить, Юля заговорила быстро, серьезно.
— Ему нельзя влюбляться. Если он влюбится — это конец. Не будет давать жить ни себе, ни людям. Видите, как он на меня смотрит? Как больной щенок. Думаете, если он ходит за тобой по пятам, это такое уж удовольствие? Вы должны знать, что у Миши родовая травма. Не так важно, какая именно, но она есть. Миша очень легковозбудимый, нервный, он часто впадает в ярость, бывает просто неуправляем, честно говоря. Я уж молчу про некоторые анатомические дефекты...
— Ясно. Я очень опаздываю, так что... — Женя с трудом двинулась с места и пошла из комнаты.
— Если хотите, можете остаться на обед, — поднимаясь, сказала Юля. — У нас красная рыба с рисом. Сейчас рыба стала такой дорогой — что делать, санкции. Подорожала в два раза. Или в три.
Не поглядев на Мишу и ничего не ответив Юле, Женя принялась энергично обуваться. Юля отозвала Мишу чуть в сторону и стала разговаривать с ним громким шепотом. Женя, совсем не пытаясь прислушаться, расслышала почти все.
«Она мне не нравится. Твоя девушка мне не нравится. Я хочу, чтобы ты знал... Почему у нее такие короткие волосы? Ты не выяснял, может, она больная?».
Миша бормотал в ответ что-то беспомощное. Петя из кухни сказал: «Чай готов».
Уже в дверях Женя услышала: «Я вчера покупала рулон туалетной бумаги. Не знаешь, кто его спер?».
Женя не стала ждать лифта и спустилась по лестнице. На улице было по-прежнему жарко и солнечно. Она поняла, что на работу сейчас не вернется. Было необходимо как можно быстрее лечь и лежать, глухо зашторив окна. Женя уже представляла, как валяется без движения и слушает «Love will tear us apart» по кругу.
Сойдя с тротуара, она услышала, как кто-то догоняет ее. Миша.
Женя продолжала идти, и Миша пошел с ней рядом, не пытаясь остановить или обогнать. Было слышно его сбившееся дыхание. Она начала считать: «Раз... два... три...» На пятый счет она, резко затормозив, спросила:
— Это что, твоя жена? — Да, это моя жена. Это моя бывшая жена, — с готовностью сказал Миша. Он не сразу сообразил, что она перестала идти, и еще какое-то время продолжал движение.
Миша выглядел очень смущенным и грустным, то ли из-за рыбки, то ли из-за этой ситуации — тут не узнаешь наверняка. К тому же его одышка усугублялась. Наверное, ему не приходилось никого догонять уже очень давно. Женя остановилась, ожидая, пока он придет в себя. Что-то подсказывало ей — наверное, это были зачатки гордости, — что ей нужно идти, идти не оглядываясь, как можно быстрей, но она не могла сделать этого.
— Вернее, это все-таки не совсем бывшая жена. То есть по сути да, бывшая, но, говоря формально, это моя действующая жена. Мы не разведены.
— Я так и подумала, — сказала Женя, хотя с тех пор, как она увидела Юлю, ни одна внятная мысль не пришла ей в голову. Повинуясь предчувствию, она посмотрела на окна дома. Ей показалось, что Юля сейчас смотрит на них, хотя окна квартиры вроде бы выходили в другую сторону.
— Ты любишь ее? — спросила Женя.
Возникла пауза, которой Женя никак не ожидала. Казалось, Миша молчал бесконечно.
— Если мы разведемся, ей будет негде жить, — наконец, сказал Миша. — И она не хочет разводиться до тех пор, пока не будет уверена, что сразу же выйдет за Петю. — Миша опять почесался и сказал с серьезным лицом. — Она права: ведь разведенным женщинам приходится трудно.
Женя некоторое время стояла молча, в недоумении смотря на Мишу, а потом покачала головой.
— Да уж.
— Что? — переспросил Миша.
— Мне надо домой.
Миша смотрел на нее все тем же беззащитным и влажным взглядом. Женя вспомнила слова Юли насчет щенячьего взгляда, перед которым сложно устоять. В самом деле, от этого взгляда делалось не по себе. Он смотрел и смотрел на нее. Он что-то хотел сказать. Он еще не начал говорить, а Женя уже знала, что согласится с любимыми его словами.
Миша сказал: «Можно мне тоже пойти с тобой?». Рубашка на нем была расстегнута, и голая грудь выглядела беззащитной, как перед скальпелем.
Вообще-то Женя была неразговорчивой, но, пока они шли до парка, рассказала ему всю жизнь: и как подралась с одноклассником в третьем классе, и как получила неуд за экзамен по кормопроизводству, хотя выучила все. И о своем деде — ветеране войны, и о своей маме, о том, кем мама работает, и о том, что они в последнее время стали реже общаться. О том, что любит тофу с паприкой, и что когда готовишь нут с овощами, то лучше добавлять в него не кабачки, а баклажан. И даже показала ему хорошее разминочное упражнение для тайского бокса — когда прыгаешь с корточек и хлопаешь ладонями над головой. Миша слушал ее, как казалось, внимательно. В какой-то момент он неуклюже навис над ней, напрягшись всем телом. Женя поняла, что он хочет ее поцеловать. Но это было преждевременным. Она улыбнулась и взяла его за руку. Вот еще вещь, сегодня случившаяся с ней в первый раз: чтобы она кого-то взяла за руку первой.
Солнце уже закатывалось. Очень уныло цвела зелень вокруг пруда.
Они долго гуляли — среди гаражей и по аллеям, и все не размыкали рук. Жене было все равно, уволят ее или нет, к тому же она понимала, что этого не произойдет, они вряд ли найдут кого-то на ее место.
Ей неудобно было задавать Мише прямые вопросы, и она обдумывала их про себя. Неужели у Миши нет родственников? Ведь кто-то должен ему помогать. Помощь ему необходима. Лучше всего, если бы нашлась какая-то сильная женщина, которая бы выбросила эту Юлю на улицу вместе со всем квартирным хламом. Женщина, которая бы не дала умереть его рыбкам, которая устроила бы его жизнь. Женя, конечно, такой быть не могла. Она могла бы забить Юлю и заодно Петю локтями до смерти, но вот жестко поговорить с ними у нее бы не получилось. Да и Жене был нужен другой человек. Кто-нибудь посильней, с устойчивой психикой, спокойный, простой. С Мишей они будут как два сломанных колеса в телеге.
Вернувшись к пруду, они стали глядеть на уток. Их был тут целый выводок. Крючковатые руки Миши оплели ее, и они долго сидели так. Жене все это нравилось.
— Ты не голодный? — спросила она.
И Миша кивнул.
Дома Женя приготовила гречневую лапшу с кунжутом и овощами. Овощи долго готовились в пароварке, и Миша нетерпеливо грыз ногти, а, когда ел лапшу, помогал себе пальцами. Он съел две порции, но щеки его оставались впалыми, болезненного оттенка, хотя в уголках губ блестел жир.
Из комнаты вышел дедушка. Он долго стоял и смотрел на них мутно-молочными глазами и потом направился в туалет, так и не произнеся ни слова. Женя хотела представить друг другу Мишу и дедушку, но дедушка очень плохо слышал, а у Жени совсем не было сил кричать.
— Если хочешь, ты можешь остаться, — сказала она тихо, как будто надеясь, что ее не услышат.
— Остаться? В смысле, на ночь?
— Нет, насовсем. Можешь остаться здесь насовсем. Дедушка не будет против.
Миша смотрел на Женю не отрываясь. Это не был испытующий или размышляющий взгляд. Это был просто взгляд. Так смотрит муж на жену, когда немного угасла страсть, но еще нет отвращения.
Женя постелила ему на полу. Он лег, не говоря ни слова.
— Твоя жена не будет тебя искать?
— Нет, я думаю, она за меня не очень волнуется. И ты ей понравилась, точно тебе говорю, это она так... Ну, можно сказать, она тебя проверяла.
Женя лежала на кровати над ним, и почему-то все не решалась взглянуть на пол. Ей вдруг стало казаться, что Миша давно ушел, и звук исходит из переговорного устройства, которое он оставил.
— Почему рыбы, можешь сказать? — Женя перевернулась со спины на бок, и все же скосила взгляд на пол. Там было темно, ничего не видно.
— Почему я люблю рыб?
— Да, почему ты так любишь рыб.
— Не знаю. Просто в детстве у меня была ненастоящая рыба. Кажется, она была даже тряпичной или вроде того. И она все время плавала на поверхности, если ее опустить в воду. А я долго не мог понять. А когда понял, мне стало очень обидно. Знаешь, такое чувство, когда тебя очень подло обманули. Очень подло. Вот. И с тех пор я всегда хотел живую рыбу.
— Просто хотел живую рыбу? И все?
— И все.
Женя повернулась на другой бок, к стенке. Ей было спокойно, и не было чувства, что что-нибудь особенное произошло. Как будто совсем ничего не произошло. Ей захотелось спать. Она почувствовала, что ее укачивает, как на морских волнах.
Репортаж с прощания
Старая балерина, чье имя было знакомо всем, умерла в Риме. Я узнал об этом в ванной, когда лежал с намыленной головой, ждал, пока пройдут пять минут для достижения лечебного эффекта. Позвонил редактор отдела культуры и торжественным тихим голосом сообщил о ее смерти.
Я ответил ему: «Как жаль». Мне было в самом деле жаль балерину. Я знал ее, брал короткое интервью, и она была со мной очень вежлива.
Некролог шел на первую полосу в номер, а я должен был взять комментарий какого-нибудь прославленного человека, который ее близко знал. В голову пришел балетмейстер К., он был старше балерины, но жив.
Балетмейстера К. я уважал, и за мастерство, и за зрелые годы, и перед звонком оделся — рубашка и джинсы, и даже белые носки, все стиранное — написал несколько раз на бумажке один и тот же вопрос, единственный, который нужно было задать, но, как только я отворачивался от листка, он сразу же забывался.
Я позвонил. Гудки, гудки. Он не брал трубку. Должно быть, он не умел читать сообщений, но я отправил ему одно. Через десять минут балетмейстер перезвонил. Я услышал высокий и слабый голос, и треск, сопровождавший его, как будто голос был записан на грампластинку. «Балет был ее судьбой, — сразу сказал он, вместо приветствия. — Она была счастлива, когда