Нужно было немного осмелеть. Я выпил подряд две рюмки водки, но стал только еще трезвее.
Оказалось, на кухне в этот раз был только филиал вечеринки, а сама она проходила в большой комнате с высоким и мрачным потолком, который на глазах осыпался. Суп из Маруси был почти съеден, ее жир блестел на губах гостей.
Саша куда-то исчезла. Я почти никого не знал из тех, кто был в гостиной. Вдобавок от меня теперь не отцеплялась Юля, все так же цедившая пунш, пока в стакане не начинало булькать и хрипеть, тогда она пропадала на три минуты, положив сумку на пуф, чтобы никто ненароком не сел между нами, и возвращалась, и продолжала пить, и что-то безостановочно спрашивала, хотя я отвечал ей невпопад и вяло.
С нами рядом сидел журналист Шелаев, легко устроивший маленькое худое тельце на край пуфа. Шелаев, сумевший недавно талантливо нагрубить отставному министру транспорта на пресс-конференции, теперь сидел, преисполненный тихой радости. Его гладкая лысая голова была в мелких порезах от бритвы. Мало кто замечал его. Никто не замечал никого. В углу целовались друг с другом двое моих приятелей.
Саша, моя будущая жена, исчезала то снова в кухне, то на балконе, непрестанно куря в компании пьяных тонконогих людей, которые, казалось, сейчас хрустнут и надломятся, как сухой камыш от ветра. Я жадно впивался в нее глазами, продолжал сидеть, подавшись вперед, не шевелясь, и ничего не мог с собой сделать.
Внезапно Саша подошла ко мне с пустой рюмкой в вытянутой руке. Ее глаза блестели нагло и яростно, и были как будто почти трезвы. Оказалось, сзади меня стояли бутылки с водкой Я стал возиться с одной из них, сорвал крышку, расплескал все по полу, забрызгав ее и себя, а в коридоре тем временем завязалась драка.
Редактор женского глянцевого каталога Виталий сказал: «Нет ничего пошлее писателей, которые пишут политические колонки». По-видимому, здесь был как раз такой писатель — он схватил Виталия с нервной решительностью за лацкан. Они стали шумно возиться, и в результате только порвали друг другу рубашки. Их разняли, и они послушно разошлись по углам, притихнув.
— Я заметила, что вы не едите суп. У вас плохое здоровье? — спросила Саша. Это была первая фраза, адресованная мне моей любовью. Сколько потом было других, нежных фраз, а все началось с этой.
Вдруг она села возле меня и привалилась к плечу, разбросав красивые ноги в чулках по полу. Я вспомнил те слова балетмейстера К. про судьбу, и еще это «где человек счастлив, там и есть его место». Это ведь точно сказано. Все-таки банальности очень крепко врезаются в голову, а глубокие вещи никак не ложатся в нее.
Саша была уже сильно пьяной. У нее был такой отрешенный вид, как будто она уже спит и видит во сне эту вечеринку. Она побледнела, но по-прежнему наполняла рюмку за рюмкой и пила, как гусар, без закуски.
— Вы хорошо знаете Простакова? — вдруг спросила она, заметив, что я смотрю на нее очень пристально.
— Да, мы работали вместе. Мы с ним друзья.
Она улыбалась, но я не мог понять ее улыбки.
Тем временем уставший от невнимания Простаков выбежал в центр комнаты и стал танцевать лезгинку. Взмахом руки он выбил у кого-то тарелку супа. Мясная клякса отпечаталась на ковре. Повинуясь законам хаоса, у журналиста Шелаева тоже упала из рук тарелка. В комнате невыносимо запахло мясным бульоном.
— Извините, что я потрогал вас, — сказал я. — Мы с вами стояли у входа в Большой театр, а вы свалились мне в руки. Я даже, кажется, случайно задел вашу грудь.
Она смотрела на меня удивленно.
— Какой Большой театр? Вы меня с кем-то спутали.
— Прощание с балериной. Вы хотели снимать сюжет.
— Какая-то глупость. Я не снимаю. Я актриса. Вы видели сериал «Оттепель»?
Наверное, на моем лице написалось такое смятение, что она рассмеялась и дотронулась до моего плеча, ласково потрепав его.
— Ладно, я же шучу. Но я тебя не помню.
Позже, когда Саша рассказывала друзьям о нашей первой встрече, она очень артистично гримасничала, изображая меня: выпучивала глаза, приоткрывала свой алый рот, зачем-то еще немного высовывала язык как у слабоумного — это был уже перебор, пожалуй. И еще она говорила: «он мне сразу понравился — такой растерянный и так смешно картавил». А я только и помнил это внезапное «ты», от которого перехватило дыхание.
Наступила та стадия вечеринки, когда все, кто не пил, уже ушли, а пившие впали в вялое полуживотное состояние. Растолкав всех, на топчане валялся Простаков, он лежал на боку и свободной рукой пытался схватить за край одежды кого-то из девушек. Похоже, это была Юля.
Саша, тем временем, опять перешла на «Вы». Так ведь нельзя, так не поступают.
— Сейчас очень хочется фруктового льда. У вас нет с собой?
Я обыскал карманы.
— Дайте тогда, наверное, сигарету. У вас такие тонкие пальцы.
В жизни она оказалась красивее и немного худее, чем на экране. Я люблю пухлых девушек, но даже ее излишняя худоба мне понравилась. Хотя как мне могло не понравится что-нибудь в ней, ведь я любил ее без памяти.
Пыхтя, задыхаясь своим крестьянским здоровьем, Простаков выбежал на балкон и закричал: «Суп! Еще есть суп! Никуда не уйдете без супа».
— Куда мы поедем дальше? — спросила Саша. — Сколько можно торчать здесь? Еще только час ночи.
Кажется, ее друзья свалили. Мы с ней на балконе были одни. Я позвонил другу Мите, у Мити в квартире была бесконечная пати, но сейчас он как назло не брал трубку. Простаков, на излете пьяного куража, достал черно-белую фотографию Маруси и поставил ее на стол, чтоб ужинавшие могли смотреть в грустные глаза Маруси, пока они ели.
Саша, зажав рот рукой, вбежала в уборную. В наступившей вдруг тишине, через струю воды, сильно бившую по дну ванной, было слышно, как Сашу тошнит. Ее рвало очень долго. Комната опустела совсем, пока она была в туалете.
Оставшись один, я снова вспомнил про балерину. Мне захотелось увидеть ее. Раскопав ноутбук Простакова среди пустых пивных банок и пепла, я включил балет «Лебединое озеро». Ролик все никак не хотел включаться. Наконец, я увидел ее на сцене. Балерина прыгала так высоко и так кружилась, что у меня даже заныли икры от ее невероятных прыжков. Она взмахивала рукой так, как будто лебедь махал крылом. У нее выходило даже убедительней, чем у лебедя.
Саша пришла на минутку в кухню, чтобы попить воды, и вернулась обратно. Я спросил, все ли в порядке. Вода остановилась, и после долгой паузы она сказала «Да», почти неслышно.
Выключив, наконец, видео, я открыл дверь. Саша лежала распластанная у унитаза. Юбка ее задралась. Трусы у Саши были кружевные, зеленые, из какого-то плотного материала. Я дал ей воды и стал держать ее волосы, пока ее снова рвало. Я чувствовал что-то вроде просветления — в глазах словно плыли пушистые облака. Волосы ее оказались тяжелыми, я все держал их и думал о том, как мы будем счастливы вместе. Она изгибала спину, страдая всем существом, она рычала.
Одев ее, я стащил Сашу вниз по подъезду. Движение наше было неудобным и долгим. Оливковое пальто сидело странно на ней, как будто я по ошибке взял чужое.
— Ты хороший, — сказала Саша, тщательно вытирая платком рот.
— Мне многие говорят.
По улице летели разорванные афиши цирка, и кто-то кричал: «мороженое, мороженое», — какой-то детский и одинокий голос. Черный от неопрятной жизни пьяница сидел на скамье среди осколков. Я знал, что навсегда запомню и цирк, и осколки, и этого пьяницу. И я в самом деле никогда не забуду их.
— Я не хочу никуда идти, — сказала Саша. Она остановилась, закашлялась и принялась блевать в клумбу. Я гладил ее по спине: «Ничего, ничего».
Мы сидели на лавочке полчаса или час, пока ей не полегчало. Уже был виден рассвет.
В такси она раз пять повторила свой адрес, но я отвез ее к себе. В моей квартире ужасно пахло. Странно, когда я приходил один, никогда не замечал запаха, а стоило прийти с кем-то, сразу же чувствовал. Сестра говорит, что моя квартира пахнет как старая мусорка, и я пропах ей и сам. Я мылся иной раз по два раза в день и часто стирал вещи, но это, наверное, не помогало.
Пол был усыпан сором и книгами, ванна была забита нестиранными носками, мне было стыдно, ужасно стыдно, но я понимал, что слишком слаб, чтобы поддерживать чистоту. Зато на стене гостиной висела очень удачная репродукция Климта. Не обращая внимания ни на что, Саша опять пошла в туалет. Я разделся, посмотрел на себя в зеркало, и остался собой доволен.
— Почему ты раздет? — спросила она, с трудом укладываясь в одежде. Я лег рядом с ней и стал целовать в губы.
— Нет, нет, — шептала она, слабо сопротивляясь. Если б она была здорова, быть может, она бы сопротивлялась сильней, но для той, кто в самом деле этого не хотел, Саша сопротивлялась чересчур слабо. Возможно, она как раз и ждала продолжения, этих женщин черт разберет, но я перестал, в самом деле. Да и чего торопиться, когда впереди жизнь.
— Я люблю тебя, Саша.
— Мне плохо. Мне нужно воды. И почему ты голый? И почему я не узнаю своей квартиры? У меня нет таких ужасающих занавесок.
Уже было совсем светло: я обнял ее и стал засыпать, когда услышал, что она плачет. Она делала это очень тихо, удивительно даже, что меня разбудил ее плач. Я подумал, что она плачет из-за того, что воняет в квартире, и предложил открыть дверь балкона.
— Я не могу так жить, — шептала она. — Каждый день люди, люди, так много людей. «Звезды». Я звоню им, я говорю им, я слушаю их каждый день. Пью антидепрессанты, но они не помогают. Я всегда просыпаюсь в плохом настроении, понимаешь, всегда.
Мне было трудно ее понять. Моя жизнь состояла из тех же вещей, только я писал тексты, а не произносил их в камеру, но при этом я переживал один из лучших периодов в жизни. Мне платили достойно, и я все спускал. Мой принцип — никаких накоплений. Да и стресса особого не было, разве что поначалу. Известные люди, подумаешь. Чем они отличаются от других?
— Ты просто не на своем месте. Надо найти свое, — сказал я, пожав плечами, и снова вспомнил про балерину, все еще танцевавшую у меня в голове.