Светлая полоса
Лиля решила собрать вещи в последний момент, как я и думал. Уезжать через двадцать минут, а чемодан пустой, и она только теперь вышла из ванной, со странным блеском в глазах и повеселевшая.
Таксист прибыл раньше времени и уже успел позвонить. Я выглянул посмотреть на машину в окно и сразу увидел желтое пятно среди серой улицы, серого неба и серых домов. Эту серость еще окроплял серый снег, слабый и непрерывный. Было уже начало апреля, а серость все не заканчивалась, серость Москвы, казалось, была бесконечной, но скоро мы из нее вырвемся.
Лиля с детским невинным любопытством заглянула через мое плечо и бесшумно ушла в комнату. Лиля — мягкие черные волосы, поэтическая бледность, тонкие черты лица. Так и хочется ей пририсовать черную шляпку, черную вуаль, длинные шелковые перчатки и прочую вульгарную атрибутику, почему-то очень ей подходящую. Губы у нее тонкие и бескровные, но она покусывает их с такой страстью, что понимаешь сразу — нет и не может быть более соблазнительных губ.
Заметив мою нервозность, она обронила небрежным тоном: «Такси подождет». Эта самая обыкновенная фраза подействовала на меня моментально, как седативный укол, но всего на несколько секунд, а потом тревога, усилившись многократно, накатила опять, когда я увидел, как она медленно подошла к чемодану, провела пальчиком по кремовой шершавой поверхности и вдруг с яростью хлопнула крышкой, как будто из глубины чемодана ей прокричали оскорбительные слова.
Перед поездками я всегда слишком волнуюсь: думаю о том, что случится авария, или по соседству окажется отморозок, который отравит все путешествие. Или ребенок будет орать. И что там, где я окажусь, случится что-нибудь непредвиденное, чего я даже не мог бы вообразить, сидя здесь.
— Тебе нужна дорожка, — сказала Лиля, отвернувшись и приспустив халат с острых плеч. Она по-прежнему не торопилась. Оставалось десять минут.
— Мы же договорились.
— Ты слишком переживаешь. И я очень переживаю. Последняя маленькая дорожечка ждет тебя на стиралочке, — просюсюкав это с притворной нежностью, она добавила. — Не оставлять же.
Дорожка, узкая и тонкая, напомнившая о ее губах, ждала на круглом зеркальце, вместе со скрученной долларовой купюрой. Я достал из серванта бутылку виски, налил в хрустальный стакан. Слышались тихие и отчетливые удары колоколов в Воскресенском храме: пробило двенадцать часов. Нос зачесался, внутри обожгло — все из-за того, что у меня искривленная носовая перегородка. Голова слегка закружилась, и в глазах как будто прибавили яркости.
Выйдя из ванной, я увидел, как сверху стопки прочих пляжных вещей упала соломенная широкополая шляпа с красной лентой. Я даже не знал, что она есть у Лили.
— Ну вот видишь, так же гораздо лучше, — она поцеловала меня, смотря в сторону. Лиля вообще никогда не смотрит в глаза, и разговаривает так, что даже когда вы одни, нельзя с уверенностью сказать, что она разговаривает с тобой, а не с кем-то другим, невидимым. Лиля говорила со мной в этой странной манере почти всегда. И еще всегда скакала с одной на другую тему, начинала рассказывать одну историю, продолжала второй, заканчивала десятой, попутно еще и спутав все имена и названия. Это должно было раздражать, но почему-то не раздражало.
Раньше я был очень нетерпелив и незрел в вопросах любви, и считал, что мне нужна совершенная девушка. Лодыжки чуть толще, чем нужно, родинка там, где не нужна, или голос чересчур странный, низкий — и я моментально делался безразличным, но в Лиле было то, что заставляло со всем мириться, сразу и навсегда.
Самолет долго не шел на взлет из-за погодных условий, а когда набрал высоту, Лиля сунула руку в лифчик и достала пакет с кокаином, спокойно положив на откидной столик перед собой, как будто это были обычные успокоительные таблетки. Я в полсекунды пришел в себя, хотя до этого пребывал в весело-рассеянном состоянии.
— Ты чего творишь, сука? — прошептал я не своим голосом, чувствуя, что в голове все бурлит и закипает, как в мультиварке. Так можно и инсульт схватить. Она улыбнулась одними глазами, довольная моим выражением лица, которое наверняка представляло собой смесь страха и злобы.
— Лучше сядь так, чтобы меня не было видно. Подайся немного вперед.
— Вы пристегнулись? — к нам приблизилась стюардесса, остановившись у самого столика. Легкая дрожь пробежала по позвоночнику и стихла где-то вверху.
— О да, — ответила Лиля, изогнув спину и наглядно продемонстрировав застегнутый на ремень живот. Она сделала это так эротично, и их лица были так близко друг к другу, что я даже удивился, как это стюардесса не нагнулась, чтобы поцеловать Лилю. Почти в каждом движении Лили было что-то, что возбуждающе действовало и на мужчин, и женщин. В особенности когда она ела — это был как порнофильм, который включили посередине застолья. Даже самые наглые смущенно отводили глаза.
Стюардесса прошла дальше, а Лиля разжала кулачок, в котором успела упрятать пакетик.
— Выкинь немедленно, — сказал я. — В унитаз или куда угодно.
— Выкинуть пятнадцать косарей? Ты заболел, милый?
— Он же тебе бесплатно достался от бородатого гомика.
— Не называй его так.
— Спусти порошок в унитаз, я прошу тебя.
— Перестань говорить глупости, конечно, ничего я спускать не стану.
Я попытался схватить пакетик, но она предвидела это и успела снова сжать его в кулачке. Теперь вырвать его незаметно было почти невозможно. Но я все же попытался, и произошла короткая и почти бесшумная борьба, в результате которой она укусила меня за руку. Рядом с нами сидела женщина с двумя детьми. Раньше она время от времени на нас поглядывала, а теперь смотрела совершенно открыто, упрямо, не отводя хитрых глаз.
— Соберись, котик. Нам просто нужно вынюхать все до приземления. Это не так уж сложно.
— Я не буду, я же не сумасшедший.
— Тогда прикрой меня своим могучим плечом, дорогой. Видишь, как эта чокнутая таращится?
— А нельзя сделать это в туалете, а не у всех под носом? — зашептал я ей в самое ухо, а она чуть придвинулась, и я невольно коснулся губами ее лица.
— Там очень сильная качка, и все такое грязное, я не могу, — она захлопала глазами, опять дурачась.
Несколько раз глубоко вздохнув, я чуть успокоился. Я понял, что и мне бы не помешала одна маленькая хорошая дорожка, иначе можно вообще свихнуться. Дождавшись своей очереди, я прошел в туалет с тем, что оставалось. Дорожка получилась толстая и неопрятная, и она не доставила мне ни малейшей радости.
В самолете все спали, и Лиля, разгоряченная, страстная, порывалась сделать минет, мы ругались и целовались, а оставшуюся часть полета смотрели трехчасовой фильм про вампиров.
Солнечным ранним утром мы приземлились в аэропорту Саньи. Хотя всюду были пальмы, и южный воздух врывался через раскрытую дверь, и форма китайских пограничников была такой экзотической, светлой, — лица у них были такие же скучно-мрачные, как у обитателей худших российских присутственных учреждений.
Оказалось, нужно сфотографироваться и заполнить анкеты на маленьких желтых бумажках, чтобы получить визу. Ручек на всех не хватало. Мы ждали своей очереди, привалившись друг к другу. Нужно было бегать и суетиться, отвоевывая по отдельности ручку или хотя бы огрызок карандаша, анкету, русскоговорящего гида, чтоб перевел вопросы, и ко всему этому мы оказались не готовы.
Впереди был виден автобус с затемненными стеклами, в котором наверняка во всю мощь работал кондиционер, но до автобуса были рамки. Не факт, что нам суждено было их пройти. Я думал о том, какое нас может ждать наказание согласно китайским законам — смертная казнь или все же пожизненное заключение. Уверенности в том, что Лиля избавилась от всего порошка, не было, но и сил, чтобы переживать — тоже.
На багажной ленте никак не появлялся наш чемодан. Уже все получили свои, и лента вращалась впустую. Вся группа туристов ждала нас. Наконец, к нам приблизился гид и показал в сторону служебного помещения. За столом сидел пограничник с костлявым лицом и черными вздернутыми бровями. Двое других, полноватых и вполне добродушных на вид, стояли по бокам. Наш чемодан, распахнутый на столе, казался чужим и незнакомым. Может, удастся прикинуться, что мы его и не знаем?
Я посмотрел на Лилю — ее лицо ничего не выражало. В ответ на мой взгляд она небрежно потерла блестящий лоб сухой сложенной вчетверо салфеткой. К горлу подступил ком, и ноги сделались очень слабыми, слегка надломились, и показалось, что я сейчас просто обрушусь на пол, как мешок, под весом сломавшейся подпорки.
— Что случилось? — спросил я.
Пограничник, покопавшись среди вещей длинной неумелой рукой-ковшом, выудил наконец маленькую бутылочку. Это была жидкость для линз. Через пару минут мы получили наш чемодан обратно.
— Все китайцы дебилы. Они не читают книг, поэтому и не знают, что у людей бывают проблемы со зрением, — сказала Лиля, когда мы шли по салону автобуса, чтобы занять последние места в конце.
Вентилятор хлопал над головой, автобус плавно поворачивал на крутых поворотах, и тонкая полоса моря, бледно-бирюзовая, призрачная, то пропадала, то появлялась опять, и тянула к себе мучительно.
Лиля каким-то образом уже успела чуть загореть, и я одновременно думал о том, что ей не пойдет загар, и что люблю ее. Она разлепила губы, я поцеловал ее, и нам стало липко и сладко, как будто мы испачкались в растаявшем мороженом. Лиля тихо вздыхала, вздымалась бледная грудь, и, поцеловав ее в ухо, я убрал локон волос и сказал что-то ласковое. Я подумал, что это все еще правда — я очень сильно ее люблю. Положив голые ноги мне на колени и откинувшись головой на стекло, она смотрела на меня с интересом. Наши пальцы тесно переплелись, и она то сжимала, то разжимала их, как будто в такт бьющемуся сердцу.
Китайский гид с мультяшными утиными губами, не похожий на азиата ничем, кроме разреза глаз, сообщил нам, что он певец, и спел с раздражающим акцентом какую-то русскую песню, узнаваемую с первого слова — что-то вроде «Катюши», или «Клёна зеленого», я сразу забыл о ней. Лиля негромко подпевала ему и смеялась.