Я надеялся, что мы сможем сразу сходить в душ и уснуть на свежей постели, но до заселения было еще два часа, и пришлось идти обедать, оставив вещи у регистратуры.
Рядом с отелем было два кафе — в одном играло «Русское радио», и был борщ, стоивший шестьдесят юаней, то есть примерно триста рублей, а в соседнем кафе было тихо, и доносился шум волн, и можно было заказать огромную, почти кастрюлю лапши за двадцать юаней. Мы взяли ее, а еще темного местного пива. Лапша была вкусная, пиво холодное и тоже вкусное.
Мы спустились к воде, взявшись за руки. С каждым шагом нарастал трепет, детская ни с чем не сравнимая радость, и я жалел, что мы не догадались достать купальники. Пляж был пустым, море — прозрачным и мелким, и небо, тоже прозрачное, висело над головой.
Волны, аккуратно лизавшие стопы, неожиданно встрепенулись и окатили до пояса. Лиля, взглянув на меня своим любимым лукавым взглядом, вдруг бросилась в воду, широкими, размашистыми шагами пошла вперед. Когда вода поднялась ей до ребер, нырнула с головой, пенная голубоватая волна захватила ее, она пропала на пару секунд, вынырнула совершенно счастливая, во вспухших и налипших на тело вещах, смахнула со лба длинные волосы, похожие на черные плети. Она позвала к себе, но я остался на берегу. Мне хотелось нырнуть, но я подумал, что будет неприятно стоять и мерзнуть в мокрых вещах, и что я буду чувствовать себя глупо перед метрдотелем. Она снова нырнула, забыв обо мне, и мне оставалось ждать и растерянно улыбаться.
Отель был довольно ветхий, с плохо заретушированными старческими отметинами, сыпалась штукатурка, кондиционер работал только на самом сильном режиме, чайки над нашим балконом возились в гнезде.
Она лежала, запутавшись в простынях, голая, мокрая, после душа, и от ее волос все еще пахло морем. Морем тянуло и с балкона, запахи их соединялись, и казалось, что Лиля тоже часть этой большой прозрачной воды, шевелящейся лениво и ласково. Но со мной она была холодна, она не повернулась ко мне и даже не пошевелилась, когда я обнял ее. Спустившись ниже, я уловил телесные запахи, и понял, что Лиля плохо помылась, только смочила тело.
Я вышел на балкон с уже согревшимся пивом и медленно пил его, усевшись на белый пластиковый стул, какие обычно стоят у лотков с шавермой. Никак не удавалось прийти в себя, голова была ватная, мысли текли медленно, с трудом просачиваясь через вату.
Когда стемнело, мы спустились поужинать. В меню того же кафе обнаружилась водка, стоившая дешевле пива. Это вселило в нас некоторый оптимизм, и мы взяли сто грамм на пробу, но с трудом одолели их. Водка была хуже бензина.
Мы молчали, глядя в окно. Было видно, как пузатые китайские дети, которые тоже молчали и молча прыгали в освещенный круглый бассейн.
Поднявшись в номер, занялись любовью, холодной, быстрой, бесчувственной. Холодными были простыни, холодной была она, и мелькнула мысль, что нужно было взять с собой и теплые вещи. По заправленному пододеяльнику полз крупный жук, но нас обоих это не очень заботило. Она по-прежнему не говорила со мной, и мне не хотелось настаивать.
Постепенно все вроде бы стало входить в норму. В Москве я с огромным трудом вставал в десять утра, чтобы успеть на работу, здесь же без будильника просыпался в восемь. Мы хорошо завтракали, и даже не пили пиво с утра, долго загорали и долго плавали, долго читали каждый свою книгу, и уходили, когда солнце припекало так, что уже нельзя было оставаться даже в тени. Туристов нашего возраста было мало, и мы не общались ни с кем, кроме разносчицы кокосов и официантов в столовой. Губы у Лили всегда становились очень белыми от кокосового молока.
Когда солнце закатывалось, по всему берегу зажигались голубые и розовые фонари. Местные готовили на мангалах морепродукты. Мы ходили туда каждый вечер — коктейли, кальмары и рыба с нежной бескостной плотью, и черные горы волн, и воздушные змеи. В один из вечеров, прогуливаясь по ночному пляжу, я потащил ее в редкие заросли. Сбросил с себя одежду и, постелив на холодный песок, положил на одежду Лилю. Всего за пару минут, состоявших из беспрерывных быстрых толчков, она исцарапала мне всю спину. Я кончил в песок. Мысль, что часть меня останется на этом красивом берегу навсегда, мне понравилась. Это гораздо лучше, чем бросать монетку в фонтан, чтобы вернуться. Не одеваясь, мы лежали на спинах. Облака висели так низко, что их можно было потрогать. Лицо само собой улыбалось, было так хорошо, было безумно хорошо, лучше и быть не может.
Казалось, что никаких помех нет между нами, помех, преследовавших нас в Москве на каждом шагу. Не было ничего, кроме нас и волн, бесконечно на нас накатывавших, были огромные пространства тишины, которые можно было заполнять и заполнять словами, но нам не хотелось их произносить. Наверное, все было идеально и так, но не покидало почти не ощутимое беспокойство, которое я списывал на общую тревожность, всегда сопровождавшую меня, когда я был далеко от дома. Нам как будто мешало что-то вроде невидимой занавески, которую очень легко сдвинуть, но вот где ее край, понять не получалось.
В один из дней мы решили взять велосипеды и прокатиться до городской части. Она располагалась недалеко, машин было мало, медленно угасал один из самых нежарких дней, так что все обещало приятную прогулку. Но по глупости я не надел подходящей обуви, сев на велосипед в резиновых сланцах, и на первом же спуске, споткнувшись о бугорок, я полетел вниз, остановив полет голой ступней, сорвал кожу до мяса с пальцев и изодрал колени. Асфальт стал покрываться быстро стекавшей кровью, я смотрел на нее и чесал голову, думая, как поступить. Лиля достала из сумочки стограммовую бутылку местной отвратной водки (когда она успела купить?), и на виду у всех стала поливать рану. Со всех сторон набежала толпа китайцев, в изумлении уставившихся на нас. Я смотрел на их маленькие круглые головы — в основном это были пенсионеры. Никогда я не видел у китайцев таких больших глаз. Они что-то тараторили, а Лиля так и продолжала поливать мою ногу с разных сторон, не обращая на них внимания. Выбежал метрдотель, схватил оба велосипеда и сказал, что больше нам их никогда не выдаст. Он говорил это не зло, а виновато улыбаясь.
Мы пошли в городскую часть пешком. Дул слабый и теплый ветер, и я думал о том, как бы приятно он обдувал лицо, если бы мы скатывались на велосипедах. Спуск был не слишком крутым, так что можно было бы не крутить педали, но и не притормаживать слишком часто. Кончился пустынный участок, и начались рыночные ряды с еще живыми рыбами в морской воде, сырыми морскими гадами, нанизанными на палочки, с жемчугом и халатами. Лиля с любопытством глядела на это все и, задерживаясь у прилавков, торговалась. Мухи садились на мои раны, и я занят был большей частью тем, что отгонял их.
Стемнело резко, как лампу выключили, и, пройдя еще немного, мы сели поужинать в открытом кафе. В то время как я ел что-то маслянистое и трудноопределимое, к нам подошел мальчик с букетами. Поначалу он вел себя деликатно, но, когда я отмахнулся от него, стал нагло толкать в спину, хватать за руку и стучать по голове. Я просто не понимал, что делать.
— Купи, купи, — настаивал он на чистом русском. Я не покупал. Лиля смотрела на нас с печалью.
— Пошел отсюда, мальчик, — говорил я ему. Хотелось не вставая пнуть этого маленького мерзавца ногой в живот — клянусь, я бы так и поступил, если бы не боялся общественного порицания. Наконец, его выпроводил официант.
— Мог бы купить букет, — не глядя на меня, равнодушно проговорила Лиля.
— Это дело принципа, — ответил я, потянувшись за счетом. Уши мои пылали.
Обратно мы решили идти не вдоль берега, а через жилой массив, представлявший из себя одиноко торчащие высотки, казавшиеся заброшенными. Вокруг было очень темно, но чувства опасности не было.
— Китайчата такие смешные и милые, ты видел, какие у них большие глаза? — спросила Лиля.
— Очень милые, да.
— Нет, правда. Я бы даже усыновила себе одного. Ну, или украла.
Хотелось сказать ей что-нибудь грубое, но я удержался. Было немного обидно из-за того, что она не интересовалась моей ногой. Пусть она и совсем не беспокоила.
Ощущалась близость воды, хотя мы шли в противоположную от моря сторону. На обочине я заметил подсвеченную вывеску на трех языках, китайском, английском и русском. Подозреваю, что на всех языках она гласила одно и то же — «Мост в аварийном состоянии. Проход запрещен». Метров через пятьдесят — еще одна, а потом еще, а когда кончилась асфальтированная дорога, и тропа пошла резко вниз, через высокие кусты, которые я окрестил для себя бамбуком, стал виден и сам мост, перекинутый через широкое озеро. Такие древние мосты обычно показывают в голливудских фильмах про джунгли, и главные герои с трудом преодолевают их, а второстепенные погибают при обрушении.
— Наверное, где-нибудь здесь есть обход.
— Никакого обхода нет, — сказала Лиля. Она еще не встала на доски, но те уже начинали поскрипывать. — Понятно же, что тут только одна дорога. Либо так, либо придется возвращаться к берегу и пилить потом часа два или даже дольше.
— Ты что, не видела тех табличек?
— Не обращай внимания. Сразу видно, что здесь все время ходят.
— Да с чего ты взяла? По нему уже при Мао никто не ходил, наверное.
— Увидимся на том берегу, — Лиля вскочила на мост и пошла своей обыкновенной прогулочной походкой, едва касаясь пальцами поручней.
— Тебе хорошо, ты же легкая, — крикнул я вслед. Я надеялся, что она меня не услышит.
Спина ее стремительно удалялась, от волнения перед глазами все поплыло, я понимал, что нужно идти за ней, но мост казался уж больно непрочным. До воды было метров двадцать, никак не меньше, она плескалась где-то далеко внизу, и, судя по всему, озеро было мелким. Я все-таки сделал шаг, и доска издала такой отчаянный скрип, что я тут же убрал ногу. Лиля тем временем уже перевалила за середину. Мост хрустел и качался под ней.