Она отворачивается и замолкает (верно, в старых романах о таком писали «роняет голову на грудь», ну как можно вообще вообразить подобный жест без помощи палача?).
– Что? Я должен верить в тебя как в Бога?
– В любого человека.
Она говорит тихо, почти про себя.
– Я так думаю, в любого человека, к которому ты как-то относишься. Ты веришь как в Бога. Что ты о нем, в сущности, знаешь? Что он существует? Это и про Бога известно. Что ты его видишь? Ну что ж. Видишь и видишь. Слышишь и слышишь. Все знают, как устроено человеческое тело. Ты слышишь себя, колебание своих барабанных перепонок. Ты видишь себя, свою сетчатку глаза. Ты в коробочке. В человека можно только верить. И если веришь, ты из своей коробочки выходишь…
– Тогда я верю в тебя.
– А… Слушай, трудно быть богом, ага? – она оборачивается ко мне, ее глаза снова смеются. – Честное слово, даже не знаешь, что на это сказать. Что я тоже верю в тебя? Да?
– Да!
– Да.
– Да.
ИТАК…
Вернемся в мир, в котором мы живем. Или он в нас? Вопрос философский. Слишком. Наплевать.
Что тут расскажешь? Город как город, просто ходит ходуном улица за улицей, дома меняют цвет на глазах, в окнах вспучиваются стекла, и иногда это бежит волнами, как пожар, иногда застывает на секунду, а чаще всего похоже на бомбежку: то здесь, то там. Но это после полудня и до вечера. Ночью – тише. Утром – совсем тихо. Все-таки и здесь они спят.
Выйдешь за стены (если, конечно, в этом сезоне кому-то вообразились стены), и – как ни бывало. Ни ноя мыслей-голосов, ни шума, ни буйства красок. Тишина.
Кто сказал, будто в мире, из которого мы пришли сюда, что-то было иначе? Разве что наша способность видеть и слышать. Но это так немного – уметь что-нибудь! Взгляд слепого.
РЕКЛАМНАЯ ПАУЗА
Одиночество!Вечно кажется, будто тебе нужно еще что-нибудь. Тяга. Движение. Поток горячего воздуха в печном дымоходе. Печь. Печаль. Что мы испечем? Беспечность. Не может быть навсегда. И «навсегда» – тоже. Снова осенний соловьиный свист из трубы. Потом еще смерть. Потом. У тебя нет никого, кроме тебя, но если ты найдешь – это снова будешь ты. Только ты. Так мало. А все дело лишь в одном. В одиночестве.
ПЫТАЮСЬ ПРИЗНАТЬСЯ В ЛЮБВИ. АГА
– Я не могу жить без тебя.
– Глупости. Ты врешь. Худо-бедно проживешь еще тысячу лет.
– Это буду не я.
– Ложь. Нет ничего постоянней человека. Это камни меняются при каждом взгляде.
– Тогда я – твой камень.
– Тебе далеко до камня. Что ты об этом знаешь?
– Я знаю, что камень может испытывать боль. Испытывать страх. Испытывать жажду…
– Все, что ты назвал, не нуждается в испытании. Камень испытывает человека.
– Как?
– Своей безликостью. Своим бесконечным числом.
– К чему все это? Разве мы не можем обойтись без испытаний, просто довериться друг другу?
– Доверие – самое сильное из испытаний. Да и с какой стати это надо – доверять камням? Будь собой. Может, тогда и не будет речи ни об испытаниях, ни о доверии.
– Но если нет речи…
– Тогда есть ты. Не знаю, как тебе – мне этого хватает.
– Именно с этого я и начал, когда сказал, что не могу без тебя.
– Хватит об этом. Я могу создать себе тысячу любовников-фантомов. Ты пробовал так с женщинами?
– Да. Несколько раз.
– И что чувствовал?
– Сама знаешь.
– Наверное, все-таки у мужчин это должно быть иначе.
– Хочешь узнать, как?
– Хочу посмотреть.
ДА ПОЖАЛУЙСТА!
Все слишком просто. Высокая грудь, длинные светлые волосы, чуть полноватая, вот так закидывает голову, вот так… Она скачет на лошади. На белой лошади. Рысью, приподнимаясь в стременах. Ближе, ближе. Я скачу за ней на черном жеребце. Степь, бесконечная ковыльная степь. Мы скачем вровень друг другу, наши лошади соединяются в одну. В одну, на которой мы – вместе. Копыта бьют – удар за ударом. Колышется степь под копытами. Вздымается ее грудь. Чаще и чаще. Всегда одно и то же. Одна погоня, одна боль, один подъем лошадиного крупа, пыль под копытами, бешеная скачка. Я обнимаю ее, я настигаю ее, я настигаю самого себя – и, упавший в мягкую траву, упавший в золотой песок, поднимаю голову – и вижу, как она восхищенно смотрит на все это со стороны.
– Наверное, никто никогда не показывал это своим любимым.
– Не понимаю. Почему?
– Нам гораздо важнее не быть, а казаться. Даже перед самыми близкими людьми. Мы почему-то втайне убеждены, что любой из них отшатнется, если узнает, какие мы на самом деле. А ведь это совсем не так!
– Хорошо. А какая на самом деле ты?
– Не все ли равно? Ведь у женщины, которую ты только что представил, вовсе не было лица. А обо мне ты желаешь знать все – даже то, что за лицом скрыто…
– Да!
– Почему?
– Потому что это совсем другое.
МАГНИТЫ
– Между мужчиной и женщиной протянута золотая паутинка. Ты, наверное, знаешь, о чем я. Сначала зрение, потом слепота. Влечение – это слепота. Только осязание. Они закрывают глаза. Чувственность. Не нужно ничего видеть, взгляд становится лишним словом, становится преградой. Дистанция зрения. Со словами – иначе. Но слова теряют значение, остается лишь интонация. Порой – прямо противоположная смыслу сказанного.
Я знала одну пару – они придавал словам абсолютное значение, они понимали все, что говорил другой, буквально. И их жизнь превратилась в ад. Они жили на расстоянии слова, как другие живут на расстоянии взгляда, и им становилось все труднее с каждым днем находить общий язык. Хотя они действительно любили друг друга. Им нужно было все больше вина, чтобы не помнить о сказанном, чтобы в полузабытьи одолеть это расстояние.
Но если так со словами, тогда что же здесь, где наша речь – наши мысли? Мы ведь не можем даже соврать, притвориться, что понимаем друг друга. Не можем ничего скрыть. Мы с самого начала ближе, чем самые близкие любовники. Что теперь наша близость? Только отталкивание?
Магниты, их одноименные полюса – максимальное выражение ласки. Движения, когда пытаешься их сблизить, округлы и плавны, и это плавность отталкивания. В любви мы всегда преодолеваем отчуждение? Да, но дело не только в этом: блаженный переход из одного в другое, соединение двух одноименностей, невозможное в мире мертвой природы. Так мы преодолеваем смерть. Когда мы даем одноименностям силу оттолкнуться – мы даем силу смерти. Это происходит куда чаще, чем мы думаем. И здесь, у мертвого озера, нами правит этот закон – закон одноименности. Вот почему…
Пытаюсь понять. Я пытаюсь понять. Почему этот воздух так неподвижен, почему эту любовь никак не назвать любовью, никак не назвать по имени. Нам словно что-то мешает, гигантский кулак немоты, в котором зажаты наши слова. А если проще – все слишком лично. ВСЕ! Эти пейзажи, эти улицы, эти люди, эти тени людей живут для наших глаз разной жизнью. Вот перед ней уже стоит мартини, а кто его принес? Покинувшая мое воображение тень? Родившийся в ее воображении призрак? Мой фантом, подхваченный ее взглядом?
– Почему…
Она встает из-за стола и идет к озеру. Ступает на песок. Шр-шр! Камушки под босыми ногами.
– Смотри, какая я.
Она ложится на песок, на небольшой холмик из песка, и он тотчас приходит в движение, поднимается со своей ношей на спине. Огромный черный бык, почти мифологический… Европа! Похищение Европы, дубль тысяча пятый! Бык бросается в воду, и я вижу, как вздрагивают ее плечи, как руки нежно оплетают шею летящего быка. Кажется, время замерло, исполинский силуэт висит в воздухе, притягивая ночную темноту, и как тысяча огней на его шкуре – ее тело, вздрагивающее от наслаждения.
– Теперь ты тоже видел…
Она не может говорить, я сжимаю ее в объятиях на холодном песке. Какие мы идиоты, Господи!
И ПРАВДА, ИДИОТЫ
– Это область, в которой мы звери.
– Но быть зверем – прекрасно!
– Я тоже иногда так думаю. Но быть зверем значит быть им целиком, во всем. А мы лишь наполовинку. Половинка – испорченное целое.
– Но здесь мы можем превратиться целиком! Ты пробовала когда-нибудь?
– Да! Тысячу раз пробовала! Ничего не выйдет, ничего (она перекрикивает бог весть откуда налетевший ветер), не получится!
– Но ты их можешь создавать, и я могу!
– Да, можем! Но только снаружи. Зверь на воле! Зверь всегда на воле! Там, где нет тебя!
– А расстаться со зверем?
– Он ходит рядом. Он все равно будет рядом.
Ветер так же внезапно стихает. Снова полная луна. От набережной к нам направляется черный силуэт. Это Эзри. Конечно, это он.
ЭЗРИ НЕКСТАТИ
– Мы недоговорили. Можно, конечно, в другой раз, тем более вам неплохо и вдвоем. Но вы сами понимаете: если одно движение началось, направлять его обратно слишком по-человечески.
– Эзри, ты все знаешь, – говорит вдруг она почти плачущим голосом. – Эзри! Зачем все это?
– Я не знаю. – отвечает Эзри.
– Но это же ты все придумал, ты!
– Я ничего не придумывал, – отвечает он. – Все шло своим чередом. Здесь должны были появиться ты и он. Вы появились. Вот и все.
– Да, да! Конечно! А потом ты бродил по кущам и кричал: «Адам, где ты?», а мы укрывались фиговыми листочками…
– Не надо так. – говорит Эзри. – Не надо. Здесь во всем можно найти… Аналогию. Смешно. Я бы с удовольствием стал для вас змеем-искусителем. Но не умею искушать. Стар для такого дела. Ну, улыбнись, пожалуйста, все не так плохо! Мы просто сошли с ума, только и делов. Тепловой удар, сударыня, от такого умер Андрей Белый – а ведь даже его псевдоним отражал солнце…
– Нет тут никакого солнца. И никаких историй. Это все с той стороны, ты же знаешь!
– А ты знаешь, по какую сторону мы? – неожиданно сухо спрашивает Эзри.
– Кажется, знаю. Мы внутри себя, да? Как непроявленные младенцы, как девочка в утробе матери, которая и есть эта самая девочка…
– Ты всегда говоришь ловчее меня, – усмехается Эзри. – Но зато я молчу куда более ловко. И сейчас я промолчу.