Логика, логика! Здесь она не действует, пора с этим смириться. Если смерти нет, но есть все, что пожелаешь – почему бы не быть и смерти? Если хочешь избежать иллюзий и выкопать настоящую могилу – придумай еще одну иллюзию. В каком-то смысле последнее правило работает и в «большом» мире. Но это действительно неважно, наткнулся я на каменную границу наяву, или в своем сознании. И не важно, была эта яма с обнаженным гранитом вырыта до смерти Эзри, или после. Теперь – есть. Она найдена.
Кто-то должен был разбить об стену свою голову. Только так. Границу между «я» и «другой», границу между смертью и бессмертием не одолеешь без потерь. Без боли. Без преображения. И Эзри…
ТЕЛО ИСЧЕЗЛО
Его больше нет. Тот же перекресток, та же винная лавочка. Заглядываю в дверь. Конечно, она тут. И, похоже, давно. Пустая бутылка на стойке. Уже не плачет. Что-то произошло. Кажется, знаю, что…
– Я просто умыла его. Водой. Омывала кровь. Рану. Потом пошла сюда за чистым платком. Вернулась, а его уже нет. Это значит?…
– Думаю, да. Он нашел выход. Ты нашла выход. Мы – нашли.
ВОДА И КРОВЬ
Все просто. До сих пор – ни одной раны, ни одного пореза. Только мнимые раны, которые затягиваются на глазах. Чему удивляться? Тут же нет ни одного предмета, которым можно порезаться, повредить тело. Только песок. Остальное – иллюзия.
Мы идем к берегу. Я должен показать ей свод. Камень. Плиту.
Эта могила не для Эзри. Его нет здесь. Его нет там. Он за пределами жизни и смерти. Но то, что открылось для нас – путь к побегу.
Я совсем не удивлен, что на камне следы крови. Странно, если бы их не было.
Но вот теперь наша очередь.
В трехстах метрах от могилы – берег. Оливковая вода. В трех километрах дальше – гора Сара. Граница территории мертвого озера. Выход. День пути по берегу.
– Мы должны пролить свою кровь в воду. Неважно как. У нас будет для этого осколок камня.
Это легко сказать. Лопата (выдуманная лопата, да!) лишь выбивает искры. Не зубами же его грызть? Ногтями царапать? Или, как Эзри – головой…
Но вот же он, осколок. Тонкая гранитная чешуйка отделяется от плиты. Настоящая? Или опять… Взвешиваю в руке. Она внимательно смотрит на меня. Я – на нее.
ВОТ ТАК
Красная капля. Вода становится белой. Я никогда не видел белой воды. Как молоко. Как сперма.
Еще одно движение, еще одно… Вырвать этот мир из себя. С корнями. С корнями волос, с корнями мыслей. Выйти из себя, сквозь разверстую рану – на свободу! Свобода – она там, на том берегу, где играет «блю валентайн» в занесенном песком Форде, где идет дождь над румынской границей, где в Стамбуле кричат муэдзины, где грабят и убивают, бросают бомбы, поют глупые песенки о любви и считают бессмысленные полоски бумаги в небоскребах, где…
Я чувствую, как все мое лицо начинает гореть. Как будто в него горстями кидают раскаленный песок. Песок, засыпающий глаза, засыпающий мозг горсть за горстью – холмом – бегущим барханом, бархатным барханом, барашком, быстрее и быстрее.
Свет бьет мне в глаза. Берег. Живые, легкие волны лижут отмель. Я стою в бухточке диаметром в разворот ангела, отвесные стены песка справа и слева, водная гладь впереди. Я один.
Все кончилось. Я один – отныне и навсегда. Эту воду можно пить. В нее нельзя ступить дважды. Мир больше не создан по моему подобию, мир говорит со мной на всех известных ему языках: шелестом волн и песка, подрагиванием случайной травинки над головой, солнечной болью. Но что толку?
Единственное, что осталось от нее – эта маленькая бутылочка на шнурке. Я не смог выбросить ее из памяти. В ней достаточно воли, чтобы потянуть меня назад. Ведь я знаю, что там, внутри.
Возможно, вот так все и началось. С кем-нибудь. Может, с ней. Может, с Эзри. Может, со мной. И кто-то из нас однажды взял эту крошечную бутылочку ангельских слез, вырвал из блокнота десяток листков бумаги, и написал:
«В ее неподвижные губы стекают капли дождя…»
Глупости! Нет здесь никакой горы Сара, но это все равно, и я буду допивать последние глотки из флакона, где, говорят, была спрятана свобода, а вокруг на бесконечные годы – смерть, и это тоже все равно. Потому что теперь я буду плакать этой водой, она выйдет через мои глаза, через эти строки, и больше не будет места на Земле, где не было бы озера, не было бы тебя.
Чао, бамбино!
5
МЫ ЖИВЫ
Я делаю глоток, потом еще. Открываю глаза. Белый потолок, пылинки в солнечном луче. Пахнет медициной. Во рту странная тонкая трубка. Надо мной склоняется Эзри. Он в белом халате. Светит в глаз каким-то острым фонариком.
– Отлично! Шестью шесть?
– Тридцать шесть.
– Ладно. Аварию вспомнить можете? На какой машине ехали?
– Да. Форд-фиеста. 1991 года выпуска. Серебристый. Наверное, он уже пропал…
– Не знаю. Это от полиции зависит. Вообще вы хорошо отделались. Память в порядке? Все помните?
– Да. И, кажется, много лишнего.
– Это ничего. Клиническая смерть, фантомная память. Главное, чтобы кора головного мозга не пострадала. Надо бы сделать энцефалограмму. Но у нас нечем. Только в Бухаресте, за деньги.
– Вас зовут Эзри?
– Да. Вероятно, слышали имя, когда сознание еще не включилось. Значит, все функции работали. Тогда черт с ней, с энцефалограммой. Будем долечивать сотрясение, больше ничего не нужно. Вам повезло. Вообще ни синяка. Головой протаранили дерево – а череп цел, кости без смещений. Встали на место, как у новорожденного. Редко такое бывает.
– А что с девушкой?
– С какой девушкой?
– Там была девушка. В машине. Нас вместе выбросило, мы лежали под деревом…
– Ничего не знаю ни о какой девушке, с кем вы там лежали еще… И дочь моя не знает. Она там первая проезжала, вызвала вам медицинскую карету. Вы один были.
– Ваша дочь?
– Ну вряд ли вы можете ее помнить.
– Вы хорошо говорите по-русски.
– Нормально. Старшее поколение все говорит. Молодые – нет. Для них это уже фантомная память. Их стукнуло сильнее чем вас. Ладно, отдыхайте, постарайтесь подремать. Капельницу я пока убирать не буду.
МИР БЕЗ СЛОВ
День идет за днем. Солнечно. Больница совсем маленькая, поселковая, на несколько палат. Эзри заходит ко мне довольно часто.
– Эзри, а что полиция? Что с машиной? И когда меня выпишут?
– Еще дня два надо полежать. Потом посмотрим. Все равно завтра суббота, у полиции выходные. В выходные они не работают. У нас так – если тебя грабят в субботу, полиция приезжает только в понедельник.
– То есть от полиции вообще никакого проку?
– Ну почему же? У нас, бывает, и три дня подряд грабить могут, – усмехается Эзри.
– А что ваша дочь? Она живет в России?
– С чего вы взяли? Конечно, нет. В России она вообще не бывала, только в Киеве, но это теперь не Россия, да? Здесь работает, вернулась из Бухареста, преподает в школе.
– Литературу? Она филолог?
– Угадали. К сожалению.
– Почему к сожалению?
– Потому что скоро все это будет никому не нужно. Стихи, проза, и вообще слова. Только картинки. Муви. Мы скоро и говорить перестанем. Телепатическое общение, – до этого недалеко. В Америке разработали приборы, транслирующие мысли. Подключаешься к сети – и будь здоров. Сейчас они все наладят, и никаких слов.
– Но мы мыслим словами. Человек – это язык.
– А кто вам сказал, что мы останемся людьми? История человека кончилась. Мы стали закваской, миллиардной биомассой для чего-то нового.
– Одна девушка сказала мне, что история человечества всегда начинается заново – с истории одного или двух людей.
– Да? Очень романтично. Вам следует в эту девушку немедленно влюбиться и проверить этот тезис. А мне как старику приятней картина угасания. Ладно, отдыхайте. Набирайтесь сил.
СИЛА СЛОВ
В понедельник я уже могу ходить. Конечно, голова слегка кружится, но до полицейского участка не далеко. Правда, он за решетчатым забором, а ворота закрыты.
Пять минут хожу вдоль забора, ищу какую-нибудь кнопку, кричу – бесполезно. Наконец в домике за оградой открывается дверь, из нее выходит невероятно унылый румынский полицейский, задумчиво ковыряющий в носу. Смотрит на меня, вынимает палец из ноздри, указывает им на ворота:
– Финиш!
– Что – финиш?
– Нас замкнули!
– Кто замкнул?
– Босс. Финиш.
Кажется, он знает только эти три слова – и убежден, что их вполне достаточно для объяснения. Пожалуй, Эзри прав. Планета готовится к чему-то лучшему, чем мы.
К счастью, его напарник (а, оказывается, собрат по несчастью) умеет говорить по-русски чуть лучше. Выясняются подробности: их босс (видимо, начальник отделения) уехал обедать. В ресторан. А участок запер, и ключа у них нет. Зачем он это сделал, они не знают. Вернется ли босс сегодня – неизвестно. А нет ли у меня сигарет? Нет, к сожалению. А могу сходить купить?…
Но босс все-таки возвращается. Он вылезает из ржавой черной «семерки» БМВ, явно навеселе. Говорит по-русски, можно сказать, в совершенстве.
– О, мы давно вас ждем! Ваша машина в полной сохранности! Кстати, это ваша машина?
Протягиваю ему документы.
Он вертит их, поворачивает вверх ногами, как все румынские полицейские, потом раздраженно сует мне обратно в руки.
– Где тут номер?
– Вот он.
Еще раз внимательно рассматривает техпаспорт, мою фотографию в правах, морщится и поворачивает к двери участка.
– Пойдемте!
За дверью – дворик, уставленный иномарками. Ближе всех стоит мой Форд. И вмятина на боку совсем небольшая, даже водительская дверь закрывается. Стекла и фары целы. Действительно, ничего страшного.
– Ну вот, забирайте, машина в полной сохранности. В идеальной, можно сказать! Сел и поехал. Аварию мы вам прощаем. И повреждение реликтового дерева – тоже. Доброй дороги. За хранение с вас сто долларов, платите и езжайте.
– Сто долларов! За что? Разве есть такой закон, чтобы требовать с меня сто долларов?