Владислав БулахтинПЕСОК
Часть I. Лемур
Дневник Лесси. На Омегу и обратно.
Сколько необыкновенных случаев обнаружения людей, полностью потерявших память? По обрывочным данным из Интернета я специально веду эту статистику. США, Европа, Россия, Япония, Южная Америка — свыше 20 человек каждый год.
Этих людей лечат. Им внушают, что у них было прошлое. Что необычные навыки, например, способность говорить на древних языках, имеют научное объяснение.
А сколько тех, кто приходит незаметно? Подселяется в наше сознание и живет там наблюдателем — тихо и неназойливо. Всю жизнь или до какого-нибудь нерядового случая, когда чужое внезапно проявляется.
Есть хорошое объяснение — шизофрения.
Но есть и другое — Омега.
Выходцы оттуда, тени живущих, прибывают на Землю и ищут возможности сосуществования с людьми.
Сюда возвращаются те, кого я хорошо знаю, те, с кем мне пришлось долгое время быть рядом, те, кто отыскал Омегу.
Сколько стоит песок?
Ляпа превратила двухкомнатный хрущик в неплохую студию, и теперь с ужасом ждет, когда московское правительство пришлет черную метку о сносе дома, придёт БТИ или другая напасть, составленная из заглавных букв.
Пространство квартиры произрастает словно из сказок тысячи одной ночи. Плодятся диковинки из дальних и очень дальних путешествий, валяются экзотические сувениры стран, надежно отдаленных от Центрально — Европейской равнины. Здесь водятся чудесные безделушки. Любые, кроме мужа.
Миниатюрные невесомые шкафчики полностью закрывают стену Ляпиной квартиры.
Обычно стеклянные дверцы-витражи скромно прикрыты тюлевыми занавесками. Сегодня алтарь дальним странствиям торжественно обнажен.
Содержимое туманится как от слез. Отвожу взгляд, моргаю, вновь натыкаюсь на изумленные зенки Ляпы. Хозяйка ободряюще кивает — «дивись!».
И я продолжаю смотреть.
Впервые вижу Коллекцию целиком. Сколько себя помню, она регулярно умножалась, полнела, стремительно хорошела.
— Всего лишь песок, — пытаюсь спорить я, понимая — дудки: ряды одинаковых пузырьков за стеклом не «всего лишь». Взгляд как намагниченный снова притягивается к содержимому алтарей. Коричневый, желтый, белый, красный, черный, зеленый, фиолетовый, розовый и пурпурный…
Песок с гавайских пляжей Кайхалулу, Пуналуу, Папаколеа, калифорнийского Пфайффера[1], австралийский «жаркий снег»[2], гремучие смеси с острова Ланцароте и фьорда Тарнэген[3].
Глаза щурятся, разбирая надписи на одинаковых склянках. Их по заказу выдувает древний осетин Вано, давно не покидающий подвал на Тимирязевской. Уверен — на бутылочках есть названия, о которых я никогда не слышал, а я неплохо разбираюсь в географии и порнографии.
Это не просто песок! Здесь десятки рук, собиравших, наслаждавшихся течением времени сквозь пальцы. Несколько экспедиций, вернувшихся не в полном составе. Здесь, внутри шкафчиков, такие истории, которых не изобрести.
Ляпа понимает, что я понимаю, улыбается и молчит в ответ. Продолжаю:
— Золотко, ты рехнулось. То, что ты предлагаешь, стоит уйму звонких монет. Авиабилеты, визы, гостиница, командировочные.
— Наплевать. Я посредник. Те, с кем я работаю, посредники тоже. Возможно, в этой цепочке еще десяток мелких рыбок. Все они платят деньги.
— Почему? — я знаю, на любой вопрос Ляпа отвечает правдой. Или молчит.
Девушка молчит. Молчит снова. Когда тишина между нами закручивается непроходимой воронкой, Ляпа признается:
— Я договорилась о продаже Коллекции.
На наших лицах вежливые улыбки, но воздуха не хватает ни мне, ни ей. Коллекция песка — самое дорогое из того, что у нее есть. Дороже мужа, появись он здесь.
У меня не хватает решительности уточнить — почему и зачем золотко скидывает свой бесценный музей.
Любому исследователю Ляпиной сущности я бы растолковал ее содержимое:
30 % Ляпы — это мысли и чувства, связанные с Коллекцией,
25 % — планы новых путешествий,
15 % — переживания об отсутствии мужа и детей,
10 % — бытового хлама, к которому я отношу заботу о хлебе насущном,
20 % — зловещая тайна, недоступная даже старому другу.
Каково это — взять и отрезать треть себя?
Я же процентов на пятьдесят состою из Ляпы.
— Сколько здесь, беспредельщица? — только и решаюсь поинтересоваться я.
— 9132 экземпляра, — голос Ляпы становится наигранно спокойным и бесцветным. Я боюсь представить, какая картина предстала бы передо мной, если сковырнуть маску с ее лица.
Перевожу взгляд. Крупные песчинки соседствуют с мукой, блестящие антрацитовые с матовыми, туманные с колючими хризолитовыми. Серый безжизненный песок на одной полке с песком — хамелеоном, играющим оттенками средиземноморских закатов. Речной, океанический, морской, озерный.
— Если в день окучивать один пляж, получается почти 30 лет непрерывной игры в песочницу, — произвел я нехитрые вычисления.
— Коллекцию собирали 284 года.
Повисает пауза.
О, святые бродяги! Клянусь светлыми очами Афанасия Никитина[4], изворотливостью Магеллана, неистощимой жестокостью де Гамы и Кортеса, мурашки побежали по моему встрепенувшемуся сердцу. Кажется, по изразцовым стеклам шкафов мелькают тени каравелл. Или это июльское солнце захлебывается в Ляпиной цитадели странствий?
— Ты согласен? — Ляпа театрально щурится — на мгновение оживает маленькая розовая бабочка, вытатуированная у левого глаза.
Пожимаю плечами.
Моя боевая подруга наклоняет голову, словно желая боднуть огромной крылатой заколкой, которая очень ненадежно пришпилена к русой макушке:
— Покрышкин (в целом мире только Ляпа зовет меня по фамилии)! Что тебя останавливает? Ты когда-нибудь отказывался от халявного путешествия?
— Почему не сорвешься сама? — вопросом на вопрос отвечаю я — Ляпа тоже никогда не отказалась бы от подобного приключения.
— Не могу, — а эти слова не из ее репертуара. Провалиться мне на месте, если я не доверяю Ляпе. Мало кому удается проверить на прочность жену, друга, учителя. Моменты истины выпадают нам реже, чем один раз на одну среднестатистическую судьбу. Что бы ни говорили коллеги — туристы, разведчики и прочие адреналиновые вампиры, число роковых событий в их жизни вряд ли больше, чем у Штирлица за полчаса экранного времени.
Мне с Ляпой посчастливилось — прошло пять лет, прежде чем я перестал брать в кавычки это утверждение.
В довершение всех бед, преследовавших наше восхождение на Памир, мы профукали еду, антибиотики и часть снаряжения. Каждый в нашей группе был так или иначе болен либо поломан. Рация сдохла. В какое бы направление мы ни вгрызались, начинался оползень. Или лавина. Погодные условия складывались так, что после 11-ти утра нельзя приподнять голову — снежная метель властвовала, слепила и оглушала.
Мы с Ляпой тащили друг друга по очереди. У нее были сломаны два ребра, у меня — правая рука. В отчаянных попытках спасти друг друга мы рвали перчатки, мясо на ладонях, насквозь прокусывали мясо на губах.
Ляпа до сих пор считает — это я ее спас. Я уверен — мы вышли только благодаря ей. Я верил Ляпе больше, чем самому себе.
— Значит, Лемур, — соглашаюсь я. — Там что лемуры водятся? Стерегут песок?
— Не знаю, почему его так назвали, — «вот так — так… пусть будут двести раз воспеты исследователи физиономий, Теофраст и Лафатер![5] Ляпа врет!», — догадываюсь я, хотя на моей собеседнице не покраснели ни лицо, ни ослепительно белое платье в маленький пестрый цветочек. Лишь легкая рябь прошла по поверхности Ляпы словно от прикосновения к идеально ровной поверхности высокогорного озера.
«Девушка, отчего Вы во всем белом? — Сдаюсь».
— Аборигены не смогут прислать тебе чемоданчик родной земли?
— Надурят, — собравшись с силами, Ляпа вновь становится непроницаемой. — К тому же Заказчик просил лично убедиться в идентичности.
Я тискаю конверт с задатком:
— Ничего подписывать не надо?
— Ты же не просил меня что-то подписывать, когда сгружал с Конгура?[6]
Ну, вот опять! Славься Махатма, щедрый на благодарность! Славься все его несчастное семейство!
Я выкладываю на стол загранпаспорт, ожидая — Ляпа мутирует, наконец, в приветливую домохозяйку, мою бессменную подругу, предложит чая, и мне удастся подробнее расспросить о предстоящем.
— Билеты и документы тебе передадут в аэропорту, — Ляпа вежливо направляет меня в прихожую. Тело под легким платьем дышит с волнением, несоразмерным ситуации (чего — то я точно не знаю!). Пестрые цветочки вот — вот взлетят как мотыльки.
Невольно фиксирую знакомые бугорки и впадины юркой извилистости Ляпы (в один из самых лихих дней на Памире я умудрился втиснуть девушку к себе под майку). Судя по холодному взгляду, мне не удалось отогреть ее до конца — той беспросветной метели все-таки удалось вклиниться между нами.
Пусть медитирует со своим дремучим песком. Я не стал распалять любопытство. Сколько может стоить коллекция? Точно больше тридцати тысяч евро, потому что примерно в такую сумму обойдутся мои накладные расходы.
«Бабки — жабки — шмабки. Где же натырить деньги, чтобы спасти Коллекцию, Ляпу и себя любимого? Именно в такой неразрывной последовательности».
Вы можете указать белые пятна на карте планеты?
— Три тысячи плешивых чертей и один нераскаявшийся ваххабит! Ляпа, там нет никакого Лемура, — я перебираю выданные в задаток евро, смотрю на экран монитора, на котором Гугл упорно показывал мне океан, океан и ничего кроме океана. — Ты часом не перепутала с Мадагаскаром?