— Возможно, я пойду за тобой. Тоже не только ради денег.
Я недоверчиво хмыкаю. Но внутри моей ироничной оболочки загорается робкая надежда, — доктор поможет. Пусть не мне, пусть моему бедному ушлепку, который в сущности тоже я.
— Там, — Гоша ткнул за окно. — Сейчас не происходит ничего серьезного. Как физик тебе говорю. Все это политико — экономическое шевеление, взлеты и падения цен, глобальные потепления и похолодания яйца выеденного не стоят. Все самое важное происходит в нашем и еще 2–3 подобных флигельках, где знают об Омеге. Ну, еще может быть в особняке Ротшильдов случаются кое — какие любопытные вещи. Надеюсь, никто кроме особо избранных, не узнает наших тайн.
— Такой властью не делятся?
Доктор кивнул:
— Представь себе последствия, если миллионы людей узнают, что на расстоянии нескольких шагов находится целый мир. Даже без дополнительных грандиозных опций. Пусть незнакомый и неизученный… Думаешь, опасения и неизвестность смогут остановить авантюристов. Начнется исход. Ни одна визовая служба не поможет. Если ТАМ окажется слишком много людей, уверяю — какой-нибудь базовый закон треснет. И люди, шагнувшие на Омегу, за сутки изнасилуют и порвут наш Заповедник.
Поэтому, хоть ты этого и не видишь, вокруг наших экспериментов соблюдается строжайшая тайна. Гриф секретно на грифе секретно. Пусть тебе не кажется, что вокруг все беззаботно. Ты теперь на таком крючке, что даже после того, как уедешь в Россию, наши ребята будут контролировать, с кем ты смсишься.
— Я буду ждать тебя на Омеге, — пообещал я.
Доктор кивнул.
«Мы оба искатели чуда — значит, дороги наши пересекутся».
— Интересно, что будут делать сычи, пока мы с тобой пробуем на прочность нашу гостеприимную Вселенную?
— Онанировать на будущее переустройство мира. — Гоша запрыгнул на подоконник, оглянулся по сторонам (в вырезе его халата я увидел красную рубаху с белыми драконами). — Чтобы передумать, у тебя есть час, — зашептал Гоша. — Я смогу убедить сычей, что ты не подходишь для эксперимента.
Я пожал ему руку и пошел в свою комнату
«Конечно же, все это ловушка! Эффектная, искусно смоделированная (я вспомнил лицо Лонга), просчитанная на много ходов вперед. Вся эта свора с равнодушными или непроницаемыми лицами хочет, чтобы я прошел в зону, достойную самого чудовищного, самого безумного вымысла».
Покрышкин взглянул на фото Ляпы и утвердительно кивнул ей головой.
«Мне плевать, на что они рассчитывают. Главное — надеется ли она увидеть меня там?… На Омеге отыграюсь за всех и на всех», — подумал я в отчаянии и попытался заснуть.
Я больше не думал о побеге.
Вы готовы назвать главные признаки плотности вашего бытия?
По тропке, усыпанной крупным красным песком («египетский придумали, фантазеры», — сделала вывод Ляпа), Вильгельм подвел девушку к одному из домиков на окраине внушительного по протяженности поселка.
Скучные одноэтажки торчали как пеньки на ровном как поднос рельефе. Порядок посадки домов нельзя назвать строгим — однако, девушка не решилась бы заключить, что они бездумно натыканы по огромному полю.
Три деревянные ступеньки, коротенький козырек над ними. Покои начинались с просторной спартанской прихожей: хромированные крючки для одежды на гладкой побелке стены, низенькая табуретка.
Вильгельм объяснил:
— Мы, конечно, создали тут видимость быта. Окружились некоторой утварью. Она помогает организовать плотность пространства. Все это только для того, чтобы каждый раз не придумывать заново, сотрясая, так сказать, основы бытия.
Последнее откровение несколько вывело Ляпа из себя (хотя сентенцию «выводить из себя» довольно сложно пришпилить к сути происходящего внутри одесситки).
— Вы обещали курс молодого бойца, — напомнила она Вильгельму. — А сами пересказываете Кафку.
— Сара Гоголь как — то устроила в саду гиацинты, и в ту же ночь Гитлер двинул танки в Польшу, — начал объяснения Вильгельм. — Сара не перенесла этого и покинула нас. Она с первого раза прошла чистилище — единственный случай на моей памяти.
Наверное, Вильгельм лукавил, когда говорил, что не рефлексирует. Сейчас иначе как задумавшимся его назвать было нельзя.
«Точнее он ищет Сару вне пределов этих широт», — догадка, свалившаяся в голову с неизвестных высот.
В аскетичной гостиной (та же ровная белая побелка, деревянный пол, кровать) стояло два стула. Один из них на глазах Ляпы возник из ниоткуда.
«Местный, вполне обыкновенный порядок происхождение вещей? Не в магазин же ходить, в самом деле? Шопинг может так обострить кипение черепушки — гиацинты незабвенной Сары Гугль покажутся детской забавой…».
— Вы попали за пределы привычного вам существования. Это другое, известное только посвященным измерение. Мы называем это Омега. Это место, с которого начинается Вселенная, это территория, имеющая огромное значение для Земли. Отсюда мы прекрасно видим, как отзывается каждая наша фантазия, каждое наше движение там, где пока есть гарантировано живые люди. Это неудобное и непривычное могущество давно парализовало волю существующих ЗДЕСЬ существ. Мы сильны настолько, что можем мыслью случайной двигать континенты. Поэтому на Омеге сознательно отказались от экспериментов и приложения сил. Это что-то вроде послушания, обет бездействия, который никто из нас не нарушит. Если рискнет, через мгновение другие сотрут его в порошок. Мы мечтаем вернуться. Каждая попытка настолько болезненна, насколько что-то в нашем положении может быть болезненным. Обычно выбраться получается. Девять, десять раз, и ты уходишь. Боль ты забираешь вместе с собой. Боль уничтожает каждого второго, кто вернулся с ней на Землю. Мы как книги прочитываем людей на Земле, знаем несовершенство судеб и политических устройств. Мы не представляем, как изменить это. Выращивая здесь цветы? Совершенствуя ландшафтный дизайн? Устраивая секс, наркотики, кипящие в митингах площади? Мы глубоко несчастны. Добро пожаловать!
Вы верите в большой П?
— Доктор, кто третий, — спрашиваю перед тем как попрощаться.
— Впервые не расшифровал всех тайн сычей. Значит, это особые тайны. Особые тайны, особые планы, особые премиальные. Наверняка, не обошлось без Ватикана.
Гоша все еще пробует шутить, силой удерживая на лице благодушное, ежедневное выражение. Но я словно в эпицентре тайфуна — моя жизнь стремительно меняется. Сегодня от меня отомрет неизвестная мне частица меня. И я (идиот!) буду рьяно этому способствовать. Все это ради того, чтобы эта частица встретилась с Ляпой.
Любой ценой.
Только так я перепишу сценарий наших несложившихся отношений.
— Не забудь, пожалуйста, — предупредил доктор. — Сейчас в Омегу ТАКОЕ может протиснуться — Усама добрым дедушкой покажется.
— Большой П[21]?
— Снеси на помойки истории все теории о Большом — пребольшом, — Гоша задержал мою руку в своей. — Старичок, поверь моему апокаптическому чутью. Землю ожидают другие, не экономические потрясения. И срок пошел на недели. Может, тебе удастся сделать что-нибудь. Моя глубокая уверенность — человечество настолько безвольно, что спасение может придти только с Омеги, — Гоша сделал паузу, словно боясь договаривать, но договорил. — Впрочем, с Омеги могут придти и голод, и войны, и мор.
Далее все происходит так, как гарантировал доктор Гоша. Буднично.
Я как распоследний дебилоид слоняюсь по этажам нашего особняка, взглядом натирая мозоли стенам и углам. Разговоры с Гошей, которому похоже становятся все менее интересны мои передвижения, постепенно сходят на нет. С головой ухожу в себя. И не успеваю выйти — память закручивает в переживания, в исследование себя внутри себя: беспорядочное побрякивание образов и мыслей, накопившихся за месяц, не отмелькавших свое перед внутренним взором, нескладные звуки, отрывки отболевших откровений доктора Гоши.
Готовили меня как коматозников из одноименного фильма — оценивать, анализировать, взвешивать каждый шаг и вздох. Взгляд старательно фиксирует осточертевшую панораму, досконально изученное убранство виллы. Вот щербинка на ножке стула, вот странная потертость ковра, похожая на герб РФ.
На исходе пятого часа блужданий я проголодался и даже обрадовался наметившемуся краху эксперимента. Тогда — то я и увидел её вмиг затуманившимся взором — похожая на устрицу заколку. Всего — то! Но она не произрастала под батареей все сто тысяч предыдущих раз, что я поднимался по лестнице, прыгая взглядом по всем плоскостям опостылевшей реальности загородного домика.
Заколка не подошла бы никому из появлявшихся на вилле. Яркость и длина волос местных серых мышей и мышек явно не соответствовала яркости и длине заколке. Даже стриженной под горшок фройлен. Она не смогла бы удержать эту устрицу — переростка своей седой копной.
Мне вдруг захотелось вытошнить все слова и мысли, которыми увлекся, которые заставили потерять бдительность.
«Ну вот, братцы, вляпался», — обреченно предположил я.
Вытянуть меня отсюда смогла бы случайная реплика Гоши или мой вопрос ему.
Но я удержался от восклицаний. Лишнее слово — и Гоша вызволит меня отсюда.
Не спеша, как по битому стеклу, я двинулся в просторную гостиную на втором, попутно размышляя о неизбежности конца света для отдельно взятой жизни, помещенной в пробирку судьбы.
Громоздкая мебель, хмурые пенсионеры на картинах по стенам. Я уселся на ковер, решив — никуда больше не пойду. Гоша говорил — проход можно и не искать. Он сам настигнет в той точке жизненного пути, где и когда можно изменить все.
Я повертел заколку перед глазами и зашвырнул ее в захлебывающийся тенями угол.
В то же мгновение мне стало невыносимо плохо. Понимая, что доктор Гоша может не выдержать вида моих корчей и прервать их неосторожным словом, я сорвал коммуникатор с лица.
Последнее действие, которое позволили мне коченевшие в спазмах мышцы — бросок коммуникатора в тот же угол, куда раньше улетела заколка, открывшая дорогу в новый мир.