Какая катастрофа больше всего потрясла вас?
Возможно, из-за потрясений перехода Ляпа больше не испытывала затруднений в понимании себя любимой. В груди не было прежней каши — внутренности разбиты на ячейки, ярлыки наклеены. Любое даже слабенькое чувство приходит незамутненным, легко распознаваемым и органично укладывается в предлагаемую для него ячейку судьбы.
Первым желанием Ляпы на Омеге стало нежелание. Ей не хотелось куда-то идти, не хотелось обрастать корнями, отчаянно не хотелось оставаться одной.
На ее решительное «Не хочу жить здесь. Не хочу жить одна!» тот пробормотал:
— Есть у нас другой лютик — приютик, — и вновь повел Ляпу по паутине дорожек.
Территория поселка походила на одно из тысячи колхозных полей, которые в 90–х прошлого века спешно разделили на дачные наделы. Очень быстро земельные наделы заросли буйной архитектурой, вобравшей лучшие и худшие образчики тысячелетней истории градостроительства. Отданные под картошку вишневые сады несостоявшегося коммунизма недолго предотвращали надвигающийся голод — опасность недоесть миновала, и голые участки быстро преобразились в мешанину усадеб, внешним видом откровенно повествуя о состоятельности владельцев.
Девушка воспользовалась возможностью и продолжила опрос:
— Уклад экономики здесь общинный? Питание трехразовое? — вопросы, просыпающиеся из нее, были вызваны не интересом, а правилами игры, которую навязал ей Вильгельм.
— Во многом тебе придется разбираться самой, — вот общий смысл большинства ответов ее спутника.
Омега отличалась от любого дачно — садового товарищества у границ города — милионника еще и тем, что выращенные здесь дома выглядели совершенно однояйцовыми и скрывали образ своих хозяев.
Здесь словно выбросили за скобки очарование природы, очухавшейся от городской суеты и пыли. Никакой пищи для зрения — души — тела. Невесомость ландшафта.
Единственным украшением этой унылости была витиеватая кровеносная система тропок, посыпанных крупным красным песком.
— И траву, и деревья, и дома соорудили люди. Омега помогла. Материалом, не идеями. Основная часть поселка в его нынешнем виде возникла в течение часа 28 июля 1976 года. В этот же день случилось Таншаньское землетрясение[22]. Поселок достроили в марте 1977. Часом позже произошла катастрофа в Лос — Роде́ос[23]. Березки высадили за день до Черно́быльской аварии[24]. Периодически мы что-нибудь модернизируем, пополняем запасы и тут же попадаем в сводки новостей.
Поселок казался бескрайним. Жилища, отделенные друг от друга зарослями боярышника, путали унылой идентичностью белокаменных фасадов. Не заблудиться в хитросплетении маршрутов мог только старожил.
Вильгельм рассказал, что в распоряжении немногочисленной общины, проживающей на этой зыбкой территории, имеется ограниченное количество незанятых домов. Строить или придумывать новые никто не торопится, а гостей иногда прибывает больше, чем уходит обратно через Чистилище:
— Придется подселить тебя к мужчине. У нас женщин в три раза меньше. Женщине сложнее потерять часть себя. Соседство полов — небезопасно. Вы понимаете — фантазии, порывы, прочая неразбериха? — Вильгельм говорит о чувствах так же скучно как Покрышкин о неразрушающем контроле.
— Буду стараться исключить мирское, — попробовала пошутить Ляпа. — Оно уже становится болезненно не только для всей Земли, но и для всей меня в отдельности.
Двухметровые боярышники вдоль тропок выполнены вполне в духе той дворовой растительности, что одинаково беспорядочно произрастает и в столице, и иных провинциальных просторах, неумолимо стягивающихся к ней. Над зарослями видны только крыши. Раздвинув ветки, можно разглядеть окна и одинаково безликие лужайки перед домами. Иногда, чтобы пройти между кустарниками, приходилось двигаться по одному.
Петляя вслед за Вильгельмом, уклоняясь от цепких когтистых веток, спасая свою нарядную кофточку из Милана, Ляпа в который раз думала: «Этот концлагерь для философов и поэтов не сон, не морок? Он также реален, как часом ранее Нью-Йорк — папа, построенный в эпицентре вдоль и поперек исследованной Земли?».
Другие части Вселенной за пределами Москвы всегда представлялись ей не более чем интригующими размышлениями в стиле Хокинга.
— Сколько человек в каждом доме проживает? — учитывая грустное вступление, Ляпа не предполагала, что на Омеге ее ждут радости общения. Обитатели домов, разбросанных вдоль пути их следования, словно прятались — равнодушная музейная тишина вокруг, ни обрывков речи, ни криков петухов, ни визга пилы («впрочем, какая пила, если здесь обет бездействия»). Только умиротворяющий бубнеж Вильгельма, хруст песка и слабый ветерок, который словно осыпался с ветвей боярышника.
— В основном, по — одному. Прошлый раз, когда Яцек не ужился со своим соседом и соорудил себе отдельную деревянную хижину, — пояснил Вильгельм. — Поднялся ураган в Техасе. Чтобы у Вас не осталось сомнений во взрывоопасности нашего мирка, я сейчас…
Он стушевался, прочистил горло.
«Вот как — они не избыли чувство неловкости? — обрадовалась Ляпа — тут же вспорхнула неожиданная мысль. — Увидишь — Омега быстро заставит тебя задумываться, что сказать, как повернуться».
— …обычно мы показываем новичкам несколько не очень опасных фокусов. Обычно их достаточно.
Вильгельм грустно пожевал последнюю фразу. Потом чуть отошел от девушки.
Через мгновение между ними вырос березовый пень, не выше сорока сантиметров над песком. На нем появилась пышущая красной охрой Венера Виллендорфская[25] ростом не менее полуметра.
Словно кто-то провел ладонью перед глазами Ляпы. Зрачки послушно закрутились в орбитах. Как воспоминание об отзвучавшем выпуске новостей внутри Ляпы замелькали картинки — волнующаяся поверхность океана закручивается в воронку, воронка углубляется, вращается стремительней, наконец, на ее острие возникает слизистая океанского дна.
И нет сомнений — воронка, мегатонны вращающейся воды, игрушечная грандиозность и несомненная реальность происходящего на Земле — просто следствие того, что напротив нее появился грудастая пузатая Венера. Именно на березовом пне, именно пышущая красной охрой.
Ляпа как от резкого солнечного света сощурилась на облачную подсветку сверху. Здесь все еще не появилось солнца — ровная, чуть серая плоскость неба, бесконечный пасмурный день, никаких надежд на прореху для потоков ультрафиолета.
Пень и скульптура исчезли. На песке не осталось даже прогалины.
— Атлантика. Воронка возникла над вершиной горы Атлантис[26]. Как-то раз в эту воронку закрутило корабль. Наши предшественники бурно экспериментировали. Согласно местной легенде появление «Потерянного города» — результат первого опыта пионеров Омеги.
— Толку от всевозможных опытов было немного. Зато потрясений на Земле и в космосе не счесть. Мы взяли на вооружение несколько открытий бессмысленных. Пень, мать-земля. Новички удивляются. Если это можно назвать удивлением, — он грустно помолчал, внезапная усталость деформировала его крепко сбитую фигуру. — Заклинаю Вас, если хотите вернуться на нашу цветущую планету, не выдумывайте ничего. Существуйте памятью и наблюдением. Не думайте ни о чем. Вам понравится.
Куда мы прячем болезненные воспоминания?
Мне казалось, из меня безжалостно вырубают часть МЕНЯ. Это не было ужасом, болью, спазмом. Это было все сразу. Цепкие руки схватили меня за мозг, ковырялись в желудке, плели узелки из кишок, вырывали простату.
Глаза лезли из орбит, руки — ноги сотрясали конвульсии, желудок выворачивало наизнанку.
Кровь хлынула из носа. Не переставая выть и кататься по полу, я схватился за десну, стал раскачивать клык. Но поселившуюся внутри боль невозможно заглушить. Даже если бы отгрыз себе язык, я бы этого не почувствовал.
В двух шагах от меня на узорчатом паркете темнели ставни огромного двустворчатого окна. Рама — модного стального цвета. За стеклами белизна воздуха, окруженного небом. Такого неба не могло быть на первом этаже, куда было прорублено внезапно материализовавшееся окно.
Когда я отчетливо сообразил — очередного спазма не выдержу, на меня навалилась память, ранее укрывающаяся внутри. Изощренная обострившаяся проницательность отчетливо подытожила — нужно повторно перенести всю тяжесть рождения, все разочарования и надежды, чтобы уйти, выползти, вытечь куда — нибудь с этого затертого ковра, из этого измученного тела.
Память резала как скальпель. Горькие ошибки, неудачи и разочарования. Одновременно я понимал — бритвенных льдинок прозрения не было бы, воспоминания не оказались бы столь болезненными, если я раньше, на Лемуре, не вошел бы в зону Омега. Сейчас я бы просто видел и собирал себя, а не персонажа по фамилии Покрышкин. Я резался бы об острые края своей, а не его жизни, испытывая удушающий стыд за него, за себя, после себя и вместо. Стыд вместо себя, да!
Значит, тогда я прошел! где-то по ту сторону ВСЕГО меня ждет более удачливый двойник, не знавший исчезновения Лемура, не проштампованный безжалостной памятью о своей нескладной судьбе, отчаянно не поборовшийся за Ляпу и ее песок…
За повторный вход требуется заплатить сполна. Цена сегодня — моя жизнь, которая аврально покидала неблагополучное тело. Я закончусь через несколько секунд, когда заползу в эту дверь — окно. Отползти в иную безопасную зону («мама!») не было сил.
Я до крови прикусил язык и совершил кособокий нырок в окно на паркете.
Осколки стекла драли кожу. Кровь выбрызгивала — я почувствовал, как лопнул зрачок, глаз вытекал на щеку. Возможности зрения не осталось. Темнота, страх, утратив еще одну грань осязания, затопил сознание. Теплый воздух подхватил меня, и я летел, летел вниз, нисколечко не сомневаясь — это смерть!