Стиснув зубы, я поборю ее. Только так нужно отгонять эту старуху с косой — терпением и волей, на пределе сил. Пусть я стану всего лишь своим собственным сновидением, но не соглашусь так погано закончится!
Как долго можно заниматься ничегониделанием?
Через несколько зигзагов, словно нарисованных дрожащей рукой, тропка вывела к дому, где почти месяц томился ушлепок Ивана Владимировича Покрышкина. Точнее то, что от него осталось и также как Ляпа боялось одиночества.
Вильгельм остановился на пороге — вновь деревянное крыльцо, белые кирпичные стены, безвкусный воздух, сонное ощущение нереальности.
— Предыдущие опыты совместного проживания лиц разной ориентации заканчивались катастрофами и для Земли, и для Омеги. Но я не теряю надежды, — он печально закатил глаза — словно грядущая встреча мужчины и женщины уже вызвала торнадо. — Пойдемте знакомиться.
Предвкушая новые впечатления, девушка не торопилась. Она поставила ногу в пробковых шлепках на первую ступеньку, оценила педикюр:
— Не правда ли попав в столь странное место, я вправе ожидать чего — то непривычного. Немыслимых пейзажей? Головокружительных ощущений? — Ляпа вспомнила «Солярис» Тарковского.
— Чего вы хотели? Пряничных домиков? Уюта и праздника? Ни рутины, ни печали? Историко — приключенческой лихорадки сюжета? Благородных разбойников и демиургов в набедренных повязках? Ласковых ягнят и замши? Фауны из книжек Галеева?
Ляпа удивленно вскинула брови.
— Не удивляйтесь — каждый из здесь живущих осведомлен о делах земных намного полнее семейства Ротшильдов. На Омеге вы не найдете ничего неземного. Здесь у вас не вскипит кровь как на Венере. Между ударами сердца не успеют прозвучать все песни Muse. Здесь все организовано людьми ради людей. Возможно, конструкция стала бы несколько ярче и необыкновеннее, если бы не слабость и вялая несообразительность здешних творцов. Но поверьте, когда фантазия кипела — Земле приходилось туго. Падение дома Барди, землетрясение в январе 1556 года в Ганьсу и Шеньси — лишь некоторые отклики на здешние переустройства. Но и об этом не следует задумываться часто. Представьте, что Омега — просто дачный поселок под Смоленском. В домах, конечно, немного мебели да и пейзаж небогат. Однако, могу пообещать — местный воздух изящно выдует из Вас все земные невзгоды, неустроенность, переживания. Постарайтесь получить от этого максимум удовольствия.
В этот момент дверь приоткрылась. Из нее выглянул растрепанный Покрышкин, неторопливо рассмотрел гостей, медленно переводя взгляд с Ляпы на Вильгельма. Олицетворение спокойствия и неторопливости — мышцы лица расслаблены, огромные губы шлепают гораздо медленнее, чем произносятся слова; серые пуговки глаз в любой момент готовы слипнуться, заслонившись мохнатыми бровями — голова и прилагающееся к ней тело тут же укроются надежным колпаком сна:
— Приветики. В гости? Слышу, вы тут Ротшильдов добрым словом поминаете, — речь Покрышкина словно с поволокой.
Девушку как током ударило от такой встречи, от такого равнодушия.
— Александра Сергеевна, — представил Синицыну Хранитель. Его лицо оставалось тревожным и серым. По всему было видно — он все еще готовился отбыть в обморок. — Уникальный экземпляр — я и никто другой здесь не слышит ее. Поэтому у неё есть возможность думать о нас самые коварные мысли. Она глуха, слепа и нема. Первый случай на моей памяти, — выдохнул Вильгельм и призывно взглянул на Покрышкина словно предлагая решить, кому же падать в обморок по случаю ужасных новостей.
— Ты не рад? — спросила Ляпа.
— Почему? Очень. Всё это время ждал только тебя. Даже глухую и коварную.
— Расскажешь мне, о какой глухоте, слепоте, немоте печется добрый дядька Вильгельм? — спросила Ляпа и повернулась к Хранителю. — Ау, дальше я сама. Позвольте оставить Покрышкина наедине с моими коварными мыслями.
Вильгельм кивнул и, не оборачиваясь, двинулся в парковую зону Омеги.
Ляпа помнила Покрышкина другим — он всегда был усталым небритым офицером в окопе, которому давно плевать на канонаду и свист пуль, которого не интересует, что произойдет в следующую минуту, который абсолютно спокоен и умиротворен, но в любой момент готов выпрыгнуть из укрытия и броситься в атаку. Палец спокойно поглаживает нагретую сталь курка. Глаза по инерции нащупываю цель.
Сейчас этот офицер уснул.
Покрышкин сделал шаг из-за двери, протянул руку Ляпе и сразу прислонился к стене, словно рукопожатие основательно истощило силы.
Ни радости, ни радушия, ни симпатии.
И значит, всё зря! У информационных двойников не может быть судьбы.
Самое лучшее уже случилось или случится с вами?
Я стрельнул у Гоши сигарету. Внутри все устаканилось. Не верилось, что еще час назад кто-то накручивал на кулак мои кишки, ковырял когтистыми пальцами в голове. Пришлось спасаться от невидимого интервента, отползая в спасительный обморок.
Мои потери минимальны — вывихнутая рука, ушибленное колено, два вырванных с мясом ногтя. Когда и как я это сделал, не помню.
— Думаешь, прошел? — боковым зрением чувствую — Гоша постреливает на меня глазами. Желает убедиться в моей цельности?
Мы стоим под козырьком. Дождь пузырится, купаясь в темных асфальтовых лужах. Во всем даже моих дрожащих руках присутствует мое базовое ощущение — гора с плеч.
Доктор пространно ответил на плохом русском, подтверждая «да… прошел… филигранно… у тебя не должно быть никаких сомнений… не волнуйся». Последнюю фразу он уместил в содержательном «не бзди».
Мы закурили по второй. Я отчетливо понимал — эти мгновения не выплеснет даже самая дырявая память. Мы с «кембриджской группой» и прежде всего с Гошей стали соучастниками в опасном, паллиативном эксперименте. И выбираться необходимо вместе.
Не знаю, как у вас, но обычно я даю достоверную оценку явлениям. Я легко угадываю:
это моя работа,
ради тела той девушки я пойду на самые роковые издержки,
здесь ложь,
этот человек прожженный кидала,
в прицел моей души выплывает любовь.
Подобные догадки — не интуиция, а некая упертая уверенность.
Сейчас я знал — доктор Гоша мой друг навсегда. Лучший! Даже если мы никогда больше не встретимся. Это не разбавленные общими интересами контакты. Не трындеж под пиво. Это дружба, связанная кровью. Ради нее не жаль отдать жизнь.
Я очень надеялся — в тот момент доктор Гоша ощущал что-то подобное.
«Можно считать — опыт удался. Я нашел друга. Имею неплохие шансы завоевать любовь. Ляпе уже не придется продавать свою коллекцию».
— Ты сейчас Альфа и Омега, ПИФ. Однозначно. Фигаро там, Фигаро здесь, — прервал мои размышления Гоша и тихо добавил. — Быть может, ты навсегда останешься и Альфой, и Омегой.
— Не называй меня ПИФ, — я сказал это неожиданно даже для самого себя.
— Как скажешь. Возможно, твои ушлепки встретятся. Не исключено — из-за этого появится атмосфера на Марсе. Или воскреснут все призеры конкурса «Имя России». За исключением Ктулху. Надеюсь, они не подерутся, — доктор хлопнул меня по плечу. — Плохо было?
— Вырубило напрочь. Не чувствую, что я где-то в другом месте. Не в этой осточертевшей фашистской провинции.
— Сичас мы будим фас нимного личить. И пусть исчезнет дрожь в руках — вовек, вовек. Полезешь, попою крутя — наверх, наверх, — пропел доктор. — Дня через три рванешь домой. Богатый и счастливый.
— Не весь рвану, — печально посетовал я, хотя чувствовал себя абсолютно, сверх полноценным, полностью аутентичным летнему дождю, осточертевшему приюту и далеко не самому комфортному для проживания уголку Европы.
Я интегрирован в этот дождь. Интегрирован в этот мир. Я вернулся!
Чего не хватает для комфортной жизни?
— Ты правда не слышишь моих мыслей? — девушка уселась напротив Покрышкина так, чтобы он хорошо видел, как из-под завитков белокурых волос Ляпы готовится спорхнуть красная бабочка. Она крылом обмахивает левую, выгнутую в дугу бровь.
Покрышкин не обращал внимание на прежде любимую татуировку.
— Правда, — в который раз ответил Покрышкин. — И это самый главный сюрприз для меня, для Вильгельма, для Омеги. Ты не такая как мы. Ты единственный непрозрачный гость Омеги. Почему?
— Откуда я знаю. Потому что все вы здесь чертовы отморозки? — хмыкнула Ляпа. «Значит, я имею право носить здесь еще более изумленное лицо, чем прежде». — Я даже не знаю, на каком языке мы говорим? — Ляпа внимательно смотрит на Покрышкина. Изучение его лица — единственное созидательное занятие за прошедший после встречи час.
«Или два? Время здесь скользкое как медуза[27]».
— Коммуникации между нами проще вдвойне от того, что мы росли вместе с Юрой Шатуновым, — он изображает улыбку, хотя веселья давно не испытывал. Как ни старался — за прошедший месяц грустно тоже не становилось. Не больно, не обидно, не тревожно, но и отупляющего «все равно» не приходило. Чувства стали лилипутскими, легко укладывались вдоль и поперек груди, не возбуждая прежнего томления. Омега избавила от лишних переживаний. — Тебе ли не все равно, сестрица? Главное — мы понимаем друг друга. Здесь все другое! Мы думаем, смотрим, двигаемся не так как на Земле. И это чудо.
Ляпа пробурчала, где она видела подобные чудеса.
Покрышкин познакомил её со скромным хозяйством, каждый элемент которого трубил о том, как тяжело ей будет на Омеге.
Домик состоял из прихожей, большой гостиной — спальни и смежной с ней комнатки непонятного назначения (неудачный муляж кухни? лакейская?). Из этой каморки наверх уходила узенькая деревянная лестница в два пролета, у подножия стоял огромный шкаф — купе.
— Вот ванная, — Покрышкин распахнул дверь рядом со шкафом, щелкнул выключателем, — Свет поступает от одного из двух дизель — генераторов. Запасы топлива на Омеге организовал какой-то непокорный бурят. Три подземных мазутохранилища смог устроить (какая прелесть — дизель, буряты, мазут, — прошептала Ляпа)