Ляпа испытывала отвращение от того, что видит. Кипящая, отвратительно плотская суета образов из колоды в семь миллиардов. Скоро она сориентировалась в своем безудержном падении в бесконечную пропасть человеческих жизней, научилась перелистывать их выборочно, отрезками. Теперь она осваивала, проглатывала целиком инородные судьбы разного веса, емкости и непристойности. Комбинациями весом в одну семью или в один город. Комплектами на любой вкус.
Будто чужие сны с утра пересматривала. Точнее просто глотала, с каждой секундой все легче сдерживая эмоции — Омега хорошо готовит к любому шоку. Слова, ссоры, обиды, преступления как тени. И такие, и эдакие повороты событий. Эшелонами чрез сознание. Из ниоткуда в никуда. Их словно ветром надувало в голову. Не надо прилагать усилий — сами рвутся в нее. Единственное неудобство — сложно найти подходящую по настроению. Единственная сложность — прервать полет.
— Теперь ты с нами, — Пух стряхнул ее за плечо. — И с ними.
Ляпа с трудом разлепила глаза. Пух бросил ей под ноги горсть неизвестно откуда взявшегося песка.
— Это поможет тебе выйти обратно. Или уйти назад.
Ляпа смогла, наконец, выровнять сбившееся дыхание:
— Колдуны — эпилептики, — выругалась она. Пух безмятежно улыбался. После возвращения на Землю он выглядел чуть менее равнодушным. — Это и есть третья стадия заболевания Омегой?
— Тебе не нравится? Что может быть интереснее этого паноптикума. Там есть все — ошибки, достижения, коварство, боль, радость. Любовь, хоть ее пока существенно меньше. Наша недоработка. Иногда кажется, что исчерпывающий смысл жизни — увидеть чужие жизни во всем многообразии. Понять все то, что мелькает в голове у другого человека.
— Выходит я научилась читать чужие мысли? Хотя бы на Земле.
— Все равно ты читаешь исключительно свои.
Ляпа подумала — если однажды она не оторвется от грандиозного реального шоу, которое происходит у нее в сознании, то не сможет никогда этого сделать. Так и останется сидеть на деревянной полуторке в простеньком баварском домике, который находится вне пределов всего того, что она раньше называла жизнью.
«И это будет исчерпывающим смыслом жизни?»
Чего вы боитесь больше всего?
Пейзаж, навалившийся на ПИФа всей своей непосильной несодержательностью, можно было назвать мертвым. Можно сухим. Он не нес смысловой нагрузки. Отвернуться и забыть.
— М — да, тоска. Ни любви, ни страха, ни ненависти. Не верь, не бойся, не кряхти. Давненько здесь не было хозяина, — посетовал Покрышкин. — Капитанскую рубку Бога превратили в музей окаменелостей. Нет?
Он повернулся к фельдфебелю и дешифровал одно из его переживаний. Если артикулировать, звучало бы оно примерно так: «лучше бы этот парень не появлялся».
— И вам приятного аппетита. Войти — то сюда я вошел. Как теперь увильнуть обратно?
— Всему свое время, — сознание Вильгельма отозвалось на вопрос ПИФа бурей невразумительного, лавиной междометий, обрывками недешифруемых эмоций. Ничего из этого ПИФ не опознал.
Возможность передачи отблесков себя на расстояние — второй сюрприз Омеги. Первый и гораздо более приятный в том, что ПИФ появился на Омеге в здравом уме и пригодном к эксплуатации теле.
Третий сюрприз — сама Омега. Исходя из грандиозных чаяний Гоши, здесь должно было находиться что-то монументальное. Ничего подобного вокруг не наблюдалось.
«Чего ты ожидал? Ведьм на метлах? ЦУП размером в сто футбольных полей? За пультами гуманоиды с вагиной вместо головы? Если бы здесь обнаружилось невообразимое, зону было бы трудно исследовать. Сложнее обнаружить все кнопки. Пусть лучше трава и песок, чем вагины».
Хранитель оценивающе поглядывал на ПИФа. Иван Владимирович´ догадывался — сейчас он как на ладони. Встретивший его аксакал преуспел в чтении сознаний.
«Ну что ж и мы научимся», — ПИФу показалось, что ему удалось ухватить еще много зародышей ощущений — чувств — мыслей Вильгельма, которые могли быть кладезем информации, если их расшифровать. Ухватил, но не прочитал.
«Земле угрожает величайшая опасность. что-то вроде этого. Ну, об опасности уже и дети в курсе».
Огрызки мыслей Вильгельма оставались громкими, но крайне некрасноречивыми. Если их облачить в, увы, угловатые слова, получилось бы что-то вроде: «первый случай… двое… готовится к самому худшему».
«Или это я сам придумал? После давешних панических атак и не такое прислышится», — ПИФ остерегся разгадывать дальше:
— Стало быть, Вы здесь гуру. Другое руководство есть?
— Зачем управлять людьми, в которых и без того слишком мало человеческого. Я встречаю. Помогаю осваиваться.
— Ага. Скромность и сдержанность — визитная карточка инквизиции. Ну что, Сусанин — герой, проводите меня к монохромным братьям.
Широко шагая, ПИФ первым двинулся по одной из дорожек, укрытых крупным красным песком.
«Изолятор или проводник. Или то и другое», — решил ПИФ.
Вильгельм постарался проинструктировать гостя со спины, однако, периодически сбивался, натыкаясь на колючие мысли ПИФа. Тот лихорадочно думал о многом.
Как укрыть зону от врагов человечества? Как разобраться с управлением Омегой? Где кнопка? Необходимо срочно — срочно — срочно ее отыскать. Сколько здесь еще малахольных «евросоюзничков»? И наконец, Она уже прибыла?
Может местная «прозрачность» и к лучшему — сразу увидим, что мы значим друг для друга?
— Не к добру Ваша суетливость, — забормотал со спины Хранитель. — Мы все здесь открытая, распахнутая в никуда книга. Замучаете Вы людей!
Какая самая приятная последовательность романтических отношений?
Пух обнимал ее так бережно — деликатно словно между ними несколько тысяч га снежных полей. Он транслировал увещевания всеми возможными способами — мысленно, речью, поглаживанием вздрагивающего плеча Ляпы.
Девушка носом уткнулась ему в грудь — то стискивала в объятиях, то больно щипала за бока. Пух не отстранялся, терпел.
— Это как телевизор. ТНТ, — старался перебить ее шепот «сволочи, сволочи, сволочи».
— Почему ты не хочешь понаблюдать, каковы… они? Эти? Оставшиеся на Земле.
Пух пробовал убедить, что третья стадия заболевания Омегой безобидна, легка, не грозит привыканием. Своего рода терапия и развлечение.
На его «ты втянешься, тебе понравится» девушка влепила ему звонкую пощечину и бессвязно выругалась:
— Зомби занюханные, растения, торчки беззубые. Я не буду втягиваться в эту кровавую и бессмысленную суету. Сами втыкайте в бошку этих Борхесов и гинекологов.
— Почему гинекологов? Пойми, у нас есть развлечение, равных которому не было, нет и не будет. Каждый из живущих на Земле может оказаться вот здесь, — Покрышкин сжал кулак и потряс перед лицом Ляпой. — Это ли не благодать?!
— Вот благодать, — Ляпа указала на сердце. — Но между этим (она указала на кулак) и этим (снова ткнула себя в грудь) слишком долгая дорога.
Он снова обнял ее. Его кровь, не в первый раз просившаяся в эту женщину, надеялась прилить в нее.
— И что ты будешь с этим делать? — Ляпа щелкнула пальцем по его кулаку. — Наблюдая за потусторонним стриптизом, лелеять собственную импотенцию?
— Курочка моя, ты отчаянная критикесса. Бескомпромиссная. Как Н.Н. Страхов[31], — Пух хотелось сбить градус накаляющейся агрессии Ляпы к охмуренным жителям Омеги.
— Отвали, — в ее растерянном взгляде появилось знакомое изумление Ляпы, и тогда он поцеловал её в татуировку бабочки. Потом в губы, сухие, некрашеные, теплые. Все еще живые. Новые — как и всё на Омеге.
— Мы никогда не будем смотреть чужие судьбы. Клянешься? — после объятий, продолжительностью в пару сотен мыслей о любви, Ляпа постаралась вырвать у Пуха обещание.
— Никогда, — пообещал он, закамуфлировав мысль «если того не потребуют обстоятельства… зачем я прячусь, она все равно меня не слышит».
Они добровольно оттягивали то, что должно свершиться между ними, а свершившись непременно нанесет удар по Земле. Омега не успокаивала их тревожного ожидания друг друга. Впервые за…
«Сколько я здесь? Десять часов? Сутки?»
Ляпе захотелось не поесть или поспать, а погладить кожу этого в прошлом родного, нежного человека, ставшего ее единственной реальностью.
Они сняли с себя все — так удобнее засыпать там, где спать совершенно необязательно. В мыслях они пошли дальше, в реальности — оказались более скромны. Ляпа и Пух опасались, как бы окончательное соитие, вздрагивающий от напряжения, мокрая до неприличия, не вызвало бы, например, обвала рубля или гривны.
— Слушай, Пух. Здесь все так непрочно. Словно на плоту по Амазонке плывем. Обещай мне, что хоть ты постараешься быть не таким зыбким.
Как вырвать штурвал из цепких рук дьявола?
Хранитель чувствовал ответственность за эту странную территорию, приютившую его почти век назад, а также за всех живущих по ту и эту сторону бытия.
Десять лет кембриджская группа была объектом тревоги и пристального внимания Хранителя. Постоянное пополнение жителей волонтерами заставляло его отправлять многих прибывших в невыносимый путь обратно на Землю. Вызвав изменение озонового слоя над Антарктикой, он материализовал пять новых домиков для гостей.
От людей, изучающих Омегу, Хранитель не ожидал ничего хорошего.
Цепляясь за ветки, они шли по безлюдным, тихим тропками. ПИФа не покидало ощущения настойчивого взгляда в спину.
— Иван Владимирович, здесь не надо оглядываться. Ничего я вам не сделаю. И никого из ваших предшественников я не обидел. Никто не нападет из-за кустов. Здесь знают цену агрессии, — Вильгельм хозяйским жестом махнул в сторону унылых фасадов, слепо уставившиеся на них окнами без штор. Жест, обращенный в сторону спины ПИФа, конечно же, не был принят во внимание.
На развилках Хранитель инструктировал «здесь направо… налево… давайте на эту тропку, так ближе получиться…»
— Ну и лабиринты вы здесь нагородили. В прятки играете?