— Устройство Омеги позволяет жителям Омеги ограждать свое спокойствие и одиночество, — уклончиво ответил Вильгельм. — Это наш Чернобыль, — он ткнул в сооружение наподобие летней эстрады. — В случае чрезвычайных случаев здесь собирается вся община.
ПИФ неохотно остановился. Вечевое поле (примерно в половину футбольного), на которое они вышли, обрамлял неизменный боярышник:
— По нечрезвычайным датам общаться не любите?
— Мы прозрачны, — разоткровенничался Вильгельм. — Такие сборы часто оскорбляют друг друга самим фактом содержащихся внутри чувств. Кому охота?
— Сурово. Вы, например, нисколько меня не оскорбляете, что настроены враждебно.
Хранитель пожал плечами. Прозорливость ПИФа не впечатлила его.
— Русские терпимы. Как только попадают в непривычную для себя среду, оправдывают ее, а не себя.
Пока ПИФ осматривался, пока вновь не бросился дальше, Вильгельм постарался выюлить к началу беседы:
— Вы не дослушали об опасностях, которые таит в себе Оме…, — начал он.
— К черту, дьяволу опасности. В глушь, в Саратов. К неумеренным, неуемным праотцам глобализации — Томасу Мору и Томазе Кампаннелле, — решительно перебил ПИФ. — Меня интересует только функционал этого места. Сюда уже сегодня могут нагрянуть такие боевики, что вы с вашим осторожным выращиванием травок пикнуть не успеете. Вы хорошо знаете каждого из прибывших?
— Я стараюсь общаться со всеми. Контролирую то, что они делают. Чем живут, — твердо заверил Хранитель. — Вообще — то я пятьдесят лет стараюсь сдерживать порывы. Считаю — неплохо справляюсь.
Несмотря на то, что за прошедшие годы Хранитель стал гранитной глыбой, монолитом, давно расставшейся с сомнениями и переживаниями, его можно было раскачать, заставить чувствовать раздражение и неуверенность.
— Технологии изменились, — нетерпеливо пояснил ПИФ. — Скажу Вам как на духу. То, чего Вы опасаетесь, необходимо делать с удвоенной силой. Экспериментировать, настраивать Омегу на управление всем и вся. Все это, конечно, в ограниченном кругу посвященных. Если мы с Вами не начнем сегодня, завтра прибудут решительные ковбои. Вас сместят. Переломают руки — ноги. Открутят голову. Сожгут за ересь на костре. Жители за Вас заступятся?
Хранитель покачал головой.
— Потом ковбои начнут взрывные работы. На Земле проведут санацию. Отвечайте на вопросы, пожалуйста. Вы же видите, я искренен с Вами!
— Кто знает, может, на Земле наладили производство искренних лжецов.
Разве можно на что-то изменить Землю?
Ляпа гладила морщинистую кожу, кожу гладкую как у ребенка, кожу со щетиной, кожу, покрытую светлыми кудрявыми волосами. Она исследовала с нетерпением, увереннее, настойчивей. К путешествию по укромной и неукромной поверхности Пуха все чаще подключались губы и язык.
— Ты не уловила? На мое погружение откликнулась только ты? Или еще вулканы на Камчатке? — подчиняясь, он поворачивался как ей удобней, открывал все неизученное.
Забыв свое обещание, Ляпа попробовала мысленно связать все, что происходило между ними в лиловых сумерках, с лавиной изменений, синхронно прокатившихся по планете, восхищая изощренностью и разнообразием, не давая Земле передышки, так же как не давал передышки Ляпе ее теперь уже полноправный возлюбленный.
— У нерастаможенных ежиков в Подольске началась линька. Рухнул строительный кран в Татеве. Придавил, между прочим, барашка. В Агадире…
— Забудь. Пустяки, — Пух прикладывал к себе ее губы. Аккуратно как к ранам. Раны у него были по всему телу.
От того, что они творили друг с другом, атмосферные фронта стали двигаться над Землей по непредсказуемым траекториям. Зоны высокого и низкого давления менялись с частотой, невиданной за всю историю метеорологических наблюдений.
На другие почти безобидные шалости легкими подземными толчками откликнулась как всегда чувствительная Япония, многие иждивенцы Катара проснулись от внезапных головных болей.
— Нет! Эти «пустяки» могут стать причиной серьезных катастроф. Мы больше не будем столь легкомысленны.
Пух легко согласился, понимая — пройдет совсем немного времени, и они снова будут вместе. Им позарез нужно чем — то заменять то, что утратили. Утратили они без малого себя, жизнь, Вселенную.
— Почему твой Вильгельм не бежит, не останавливает нас? Ведь он чувствует все изменения.
— Наверное, есть дела поважнее. Или где-то на Омеге происходит что-то более опасное для Земли, чем мы с тобой, — Покрышкин обхватил Ляпу руками и ногами, словно заплетая в кокон. — Давай я расскажу тебе о самом тяжелом заболевании на Омеге. Рано или поздно, ты очень — очень — очень захочешь вернуться на Землю.
— Я и сейчас хочу. Сильнее, чем Одиссей к Пенелопе, чем Ленин в Питер в феврале и октябре 17—ого, — девушка давно поняла — упоминание исторических персон возвращает Пуха в уютный мир, который он сам для себя построил.
— Вильгельм рассказывал — сейчас это всего лишь грусть об утраченном. Потом будет лихорадка, жажда, безумие. Некоторым приходиться десяток раз кидаться в Чистилище.
— Отчего же эта чесотка не проходит?
— Хранитель объясняет просто — в природе не может быть искусственно удвоенной души, тела, сознания. Поэтому тот, у кого на Земле остался двойник, рано или поздно разобьется в лепешку, лишь бы переместиться с Омеги в чей — нибудь неустроенный организм.
— Мне и свой организм нравится.
— Мне тоже. Но если ты попала сюда, рано или поздно тебе оччччень захочется уйти — ты никогда уже не станешь прежней Синицыной. Ни внешне, ни внутренне.
Ляпа не хотела думать о том, что когда-нибудь перестанет быть сама собой.
— Тебя не смущает, что мы лежим здесь голые? — вернулась она к прозаическому. — Вдруг Вильгельм спохватившись заглянет. Или кто-нибудь из местных зомби.
— Не смущает. Мне вообще кажется — здесь постепенно утрачиваются все чувства кроме главного принципа Гиппократа «не навреди». А Вильгельм повсюду на Омеге чувствует себя как дома. Будто она его карманная табакерка. Нюхает и чихает. Нюхает и…
Они не знали, что количество близнецов Покрышкиных возросло, и через пять минут в домике для гостей появится один из них.
Как на самом деле должна выглядеть Омега?
ПИФ оценивал деятельность Вильгельма как капитуляцию и страусиную недальновидность.
Между ним и Хранителем сразу оформилось противостояние. Дошагав до поселка, они стали записными врагами, уважающими честь и мужество друг друга, не понимая при этом, почему врагу близка некая до идиотизма неправильная позиция, отбрасывающая его на другую сторону баррикад.
— Наверняка, Вы много раз отвечали на вопрос, отчего здесь все до отвращение земное. Человеческое слишком человеческое? — они не спеша шли по широкой дорожке. До гостевого домика, где Покрышкин должен был встретиться с самим собой и Ляпой, оставалось не более ста метров.
— Земное нейтрально, — охотно пояснил Вильгельм. — Люди, прибывшие сюда, неустойчивы. Если им вулканы, цунами, борьбу со стихиями предъявить или что-то не столь нейтральное — джунгли, паноптикум черных айсбергов, это действовало бы возбуждающе. Раскачивало бы дальше. На Омеге все просчитано. Потом и кровью. Лиственные деревья нейтральнее хвойных. Египетский песок нейтральнее гравия или асфальта. Белый кирпич — красного кирпича или деревянных бревен. Заросли, скрывающие большую часть пейзажа, инертнее захватывающих видов на здешние просторы.
— И все-таки, почему поселок? Березы, трава, облачность? Умеренный географический пояс? — ПИФ понял — он включился в интересную ему игру «вопрос — ответ», но навязал ее именно Вильгельм.
— Климатическое решение, адекватное настроениям большинства жителей, попавших сюда в первую половину двадцатого века. Омега могла бы стать и библиотекой, и комнатой с тараканами. Но став индивидуальным убежищем для людей, покинувших Землю, она не просуществовала бы столь долго, она оставалась бы почти бесплотной. Бесперспективной, если хотите. Впрочем, это уже легенды. То, что многочисленные пристанища, куда бежали отчаявшиеся, запутавшиеся, не принявшие условия игры в жизнь, соединились в единое корневище, стало…, — Хранитель не смог подобрать слов.
— Стало великой угрозой и возможностью для человечества, — закончил ПИФ. Они остановились друг против друга.
«Что уже дуэль? — подумал Покрышкин. — Интересное предположение об эволюции этих мест. Не капитанская рубка, а клочок земли, которую человек сложил из себя, для себя, после и вместо себя».
— То, что всем запутавшимся открылся выход на некую общую территорию, предполагает и Вашу особую ответственность за бездействие. Не упрямьтесь, Ваше Величество. Что вы знаете о чудодейственных эффектах Омеги? Где рычаги и кнопки?
Хранитель замешкался. Он постарался заблокировать от ПИФа воспоминания о том, как инициативы местных вызывали разнообразные последствия на Земле — сбой компьютерных сетей, недовольство процедурами народного волеизъявления, регулярное нашествие саранчи в Самарской области, природные аномалии в Тихом океане.
— Средством возбуждения может быть любой кусочек Омеги, любое дерево, кирпич в стене. Каждый здесь живущий не просто кнопка, а огромный механизм, центр управления, в котором тысячи рычагов неизвестного назначения. Я и мои помощники постарались сделать так, чтобы все это стало максимально нейтральным по отношению к мирозданию.
— Но вы же не можете навсегда замереть в гомеостазе? Вы же шевелитесь, коптите здесь помаленьку, беспокоите тонкие и толстые миры, нарушаете устойчивость систем Млечного пути. Должны знать, что к чему?
— Мы видим, но не предвидим последствия. К тому же сегодня из-за того, что Вы, например, устроите здесь дискотеку, может произойти взрыв бытового газа. Завтра по аналогичной причине над Сахарой пройдут дожди.
— Каковы размеры Омеги?
— Размеры меняются. Их нет. Более того, они несущественны. Разве не чувствуете, здесь нет границ?
— Я здесь ни хрена не чувствую, — ПИФ выругался. Выругался еще раз. Пошел быстрее и на ходу продолжил допрос. — Есть подозрение, что именно с Омеги на Землю нисходят маньяки и извращенцы?