емлетрясения, — спокойно басил Вильгельм (словно ПИФ и не дергался у него в руках). — Разве вы не чувствуете, в Аквиле начались новые толчки.
— От ваших фокусов скоро не только землетрясения начнутся, — захрипел ПИФ. — Каждый второй заснет и не захочет просыпаться.
— Баран! Последний раз, когда мне силой пришлось усмирять такого же идиота, загорелся Гинденбург.
— Сам баран! Пытаясь уберечь достигнутое, теряешь все. Необходимо…
Хранитель сильнее сдавил горло (Европа покрылась зонами аномальных температур). Теперь ПИФ не мог отвечать.
— С ним все в порядке, — гарантировал Вильгельм потемневшей от ярости Ляпе, хозяйским жестом развернул ПИФа, стянул его руки взявшейся из ниоткуда веревкой (количество снежинок неправильных форм стало гораздо больше, чем пластинок и пространственных дендритов), затолкал в рот ПИФа внушительный ком марли (выросло содержание глицина в клетках узконосых обезьян).
Теперь осталось дотолкать бунтаря до подвала в доме Хранителя, и революция закончится. Но флегматичное выражение покинуло лицо Вильгельма. Внезапно оно приобрело гримасу ужаса. Выпученный взгляд остекленел. Мысли заплелись в неразборчивый ураган. Он отпустил ПИФа.
Самые чуткие уже узнали — на Земле грянула небывалая всеобщая катастрофа. Долгие сто лет Вильгельм предотвращал нечто подобное. Все его труды пошли прахом. Чувства Хранителя стали тяжелыми, неподъемными для тех, кто хотел их осилить.
Он водил взглядом по лицам присутствующим. Ушлепки оцепенели — каждый ощутил свою вину за происходящее на Земле.
— Поняли, до какого кошмара вы довели ситуацию? — пророкотал гуру.
И тут на голову ему свалился огромный арбуз. Сочный звук, всплеск нектара, красные рваные дольки, весело соскальзывающие с головы — тело Хранителя шпалой рухнуло вслед за расколовшимся фруктом. Это происшествие не вписывалось в общее смятение, не воспринималось как всамомделишное — театр абсурда в театре абсурда.
Пух бросился развязывать ПИФа. Тот вытолкнул кляп изо рта:
— Неизящное, но эффективное решение. Астраханский арбуз. А то вы только финиками балуетесь, — он удовлетворенно оглядел наконец — то изумленные, виноватые лица, сверхизумленное лицо Ляпы, восхищенно моргавшую по сторонам, и повторил вопрос, который пробовал задать несколько часов назад.
— Пух, Ляпа вы со мной? — ПИФу не хотелось уходить одному в здешние бескрайние и безжизненные просторы. Пух и Ляпа не ответили.
«Скажи ей, — мысленно посоветовал Пух. — Она пойдет с тобой. Ей как и тебе любопытно найти заповедные края Омеги».
«Тебе нет?»
«Уже нет».
— Ляпа, пойдешь со мной?
Ляпа покачала головой. «Увы, Пуха я встретила первым».
— Может, кто-нибудь еще? — ПИФ оглядел присутствующих. Их очнувшиеся, разгоряченные лица не сулили Земле ничего хорошего. Ли мяукал у неподвижного тела хозяина.
Пух ответил за всех:
— Мы разберемся. Сваливай, пока Мужик не очнулся. Следующий раз ты вряд ли угомонишь его арбузом, — Пух еще не знал — следующий раз придется стрелять из автоматического оружия. — У тебя не более получаса, чтобы уйти подальше.
Хотели бы Вы управлять ВСЕМ? Не слишком ли большая ответственность?
Всё это время Пух держался из последних сил. Он отвык от разнообразия лиц человеческих. Теперь оно стало болезненным. Он хотел видеть только Ляпу. Ляпа, Ляпа и ничего кроме.
Любовь, слабенькая как ростки сирени за полярным кругом, как голоса коммунистов в Европарламенте.
«Я, она, Омега. Никого больше — остальные просто гул. из-за них теряется ощущение друг друга», — круг замкнулся, Пух больше ни в чем не нуждался.
С момента прибытия он ждал чего — то фантастического, неизведанного. Он понимал — Омега не может быть просто загородным парком с аттракционом погружения в поток человеческих судеб. Здесь предстоит делать необыкновенные открытия.
«Вильгельм просто скрывает, — осторожно думал Пух, отойдя к границе поля. Ляпу, доказывающую что-то Луиджи, он все еще удерживала на выпаде взгляда. — Каждый в общине смог бы понять, если бы их не втянули в чехарду по чужим сознаниям. Все эти ужасы на Земле можно остановить».
Ему показалось, чья — то сильная воля неуклонно ведет его, заставляет действовать, незаметно уйти с этого поля.
«Тебе пора отдохнуть, Пух»
Этой воле легко управлять, потому как Пух хорош изучена — он уже давно на Омеге. Ему легко передать то, во что никак не вникнут другие гости.
Он слепо прошагала по одной из дорожек, лучами тянувшимися от поля. На развилке свернул к одному из домиков, ломая послушные ветви (кишечные схватки поразили жителей одной из деревушек Танзании).
Оторвал пуговицу с рубашки, нацарапал на стене дома круг, квадрат, восклицательный знак. Его словно током ударило — яснее, чем прежде, он чувствовала, как отзывается на Земле каждое движение.
Неважно рисует ли он геометрические фигуры, думает о Ляпе, пускает пузыри. Пух вошел в резонанс с Омегой — его шаги, взмахи ресниц транслируются за пределы: на Землю, Меркурий, на метеорит, сгорающий в атмосфере Альфарда. Хруст веток на морозе, предгрозовой запах озона, изумрудные волны приливов — он может приводить в движение эти чудеса.
Конечно, он не умеет в совершенстве управлять и очень сожалеет об этом.
прости Омега!
Но Омега сжалилась, снизошла. Она как своенравная лошадь уловила — от седока не дождешься нужной команды и принялась выполнять все, что он задумал, повинуясь не его неловким неуверенным тычкам, а исключительно его чувствам и сознанию.
«Если бы не Омега, я бы до конца времен оставался замороженным принцом, лунным пейзажем без пейзажиста».
Пух опустился на землю, прислонился к стене дома, раскинул ноги. Трава больше не казалась пластмассовой, небо безжизненным. Омега несла по волнам, повинуясь его воле.
Что бы Пух ни сделал, Земля отзывалась — ветер сорвал шапки с одуванчиков, ребенок соскользнул со ступеньки и вместо того, чтобы разбить лоб, отделался синяком на коленке. Пух везде и во всем. Приливы и отливы, грозы и засухи, радость и ненастье — результат его ювелирно отточенного воображения.
Так вот, что должен чувствовать Бог! Счастье. Безграничное, непреложное, всеобъемлющее. Восторг от такого элементарного и приятного Всесилия. Почему эти убогие торчки, прожив здесь столько времени, не освоили несложную технику, не настроились на Омегу, не откликнулись на ее призыв? Они не такие отзывчивые как я? Ни одного из них не посетил двойник с Земли? У них нет моего опыта изменений и сжигания мостов?
С каждой новой секундой, которую он могла продлить в вечность, действовать получалось полновеснее и точнее. Корректировать, не ломать. Не обухом — топнешь и сразу землетрясения, а аккуратненько — избавить от болезни, поднять уровень чистой воды в озерах, подавить сейсмическую активность.
Сначала Пух взялся за природные явления, оставив экономику и политику на сладкое.
Он скальпелем оперировал нутро миров. Омега подхватывала, реализовала. Теперь Пуха не беспокоило, как дальше жить с Ляпой, как вернуться на Землю. Достаточно быть просто взглядом на то, как слагается его счастье. Ничем иным стать не удалось и уже не хочется.
Он сделает так, чтобы судьбы Синицыной и Покрышкина там, на Земле, соединились. Они ненавязчиво сближались — ювелирными отрезками, закономерными переходами, невозможными совпадениями. Он виртуозно планировал каждую деталь, каждую комбинацию, каждое слово.
Нет ничего приятнее, чем составлять счастье
собственного отражения.
Счастье — производная
ювелирно отточенного воображения.
Пух настраивал пространства и процессы. Он чувствовал, как к пальцам прилипают ниточки семи миллиардов судеб. Он неназойливо подергивал их, совершенствуя и улучшая тех, кто подчинялся его воле. Дарил счастье достойным, отнимал жизнь у безнадежных сволочей. Земля должна превратиться в райский уголок — город сад, где нет несчастных, нет войн и авиакатастроф.
Настоящие, несоизмеримые ни с чем чувства. Случавшиеся до этого радости были бледным подобием, муляжом. С таким Счастьем нельзя возвращаться ни к обделенным жителям Омеги, ни к Ляпе, ввязавшейся в спор с Луиджи, ни к наивным жителям Земли, все еще уверенным в способности самим решать свои проблемы.
С Ним нельзя расстаться, нельзя обменять даже на соблазнительную близость с Ляпой. Синицина и Покрышкин послушно встретятся и полюбят друг друга на Земле. Значит, и здесь они вместе.
Глаза Пуха закрылся подрагивающими веками. В ближайший месяц им не суждено было приподняться.
Омегу нужно менять?
ПИФ побежал в сторону окраины. В голове гремел голос доктора Гоши: «Я тебя, гад, направил не революции устраивать, а оберегать. Обдурил, зараза! Прикинулся трусливой влюбленной несмышленой курочкой. Пандой недорезанной. А сам всю дорогу хотел устроить шоу демиургов».
ПИФ приказал голосу заткнуться.
Оставив за кормой последний однояйцовый дом, он перешел на шаг. Он будет идти три часа, не задумываясь, не останавливаясь, строго по прямой от поселения, стараясь не чувствовать, что убит горем.
ПИФ прибыл на Омегу, чтобы изменить все — этот замерший в неведомом пространстве — времени мирок, оставшуюся позади бурлящую кашу Земли, а вместе с ней и свою судьбу. Получилось иначе — он бессилен так же как во все периоды своей жизни. Он может создавать и двигать горы на Омеге, но это феноменальное могущество не влияет ни на что. Волшебник и волшебная палочка, которых выплюнули за сотни парсеков от того места, где они могут что — либо изменить.
Через три часа он потеряет сознание, упадет лицом в траву. Ему удастся уйти так далеко от поселка, как никому другому прежде. Омега не закружила, не вернула обратно к людям, коротавшим снами свое всесилие.
Через час Вильгельм закричит вновь созванным жителям Омеги:
— Я остановлю всех, кто начнет повторять подвиги этого безумца, — мысль «любой ценой» уловят все, кто соберется перед эстрадой.