Лучше бы дым и пламя, чем устало скулить от страха завтрашнего дня. Удары из ниоткуда вышибали человека из человека, иссушали, обращали в тень, в дрожащее от усталости животное. Происходило полное истощение всех базовых чувств, ранее прочно укорененных в человеке. Любовь, сострадание, гнев, зависть, желание быть частью всемирного либо локального человеческого стада. От всего этого оставалось несколько инстинктов — утолить голод, забиться в угол, переждать ночь.
Изменения сопровождала ужасная усушка — утряска. Заводы и трубопроводы взрывались, индексы рынков взлетали и падали, в городах вспыхивали волнения, беспорядки, гибли люди, однако в количестве значительно меньшем, чем в любой спокойный отрезок 2-ой Мировой трагедии.
Конец света — когда перестаешь думать о завтра. Когда твоя мысль — загнанный в клетку зверёк, который мечется вдоль прутьев — часов до следующего голодного беспамятства.
Конец света — когда голод и страх становится невыносим, и ты используешь, что-то одно, чтобы подавить другое. Но для этого необходимо выйти из укрытия туда, где есть люди, гораздо сильнее, ловчее, испуганней, голодней, опасней тебя, и они могут лишить тебя последнего, хотя этого последнего у тебя уже нет.
Вас может возбудить что-нибудь, совсем не связанное с сексом?
В это трудно поверить, но мы с Ляпой принимали происходящее как должное.
Говорить нам было не обязательно, вместо рук главные партии у нас с Ляпой исполняли другие органы. Губы, язык, глаза. Мы словно питались тем, что оправданы наши ожидания невероятного, невозможного, наше предчувствие необратимой расплаты за всеобщую человеческую слепоту и глухоту.
Я буквально жил в Ляпе. Не прятался в ее щедрых объятиях, а компенсировал себе те годы, что мы провели врозь. Ее огромные соски под взглядом темнели, стремительно теряя размеры. Как от мороза. Каждый раз я заворожено смотрел, как ореол отдает силу наливающейся соком вершине толщиной с мизинец. Только потом принимался целовать.
Ее тело легко поддавалось декомпозиции — каждое ответвление, каждая ниша доставляла отдельное, несоизмеримое с другим удовольствием.
Довольно популярное видеоизложение того, что мужчина желает проделать с женщиной даже самой трепетно любимой, имеется в пространстве Инета. Каким бы шокирующим не показался видеоматериал, вынужден признаться — мы действительно стремимся совершать довольно неблаговидные упражнения.
Благодаря сотрясающим мир чудесам в тот великий и ужасный месяц интимная жизнь стала много богаче, чем можно увидеть на Красной трубе[34]. В этом было величайшее разнообразие, которое неведомо доапокалиптическим порномагнатам.
Я хозяйничал над Ляпой, когда она издавала необычайные звуки, от которых шел мороз по коже — «лаааииееххтиаа шноосстт… аххылты…иикх…оглинк…ленел…пенел» и прочее неразложимое в гениальный фонетический ряд Великого и Могучего[35].
Она бормотала невразумительные речевки, перескакивая на несовместимые звуковые диапазоны. Я включал фантазию и переводил для себя — «я любила тебя все эти годы, я ждала, когда ты придешь, когда войдешь, я кончила, теперь ты…».
Когда у нас отнялись руки и повисли вдоль тела как сосиски, мы счастливо смеялись, прыгая друг на друге. Сосиски звонко хлопали по бокам, вызывая взрывы хохота.
Одуревая от страха высоты, мы с Ляпой по несколько раз в день карабкались друг на друга и получали головокружительное удовольствие. Взлетали и падали.
Когда чувствительность рецепторов кожи обострилась так, что невозможно было терпеть даже одежду или легкий ветерок, мы прикасались только теми частями тела, рассоединить которые заставила бы причина наивысшего порядка. Не «какой-то там апокалипсис».
Мы двигались ювелирно, не переставая орать от ожогов в местах нашей стыковки.
Вы контролируете собственную судьбу?
Человечество откликнулось удивительным образом — словно сбросило маску дряхлого, безвольного, но агрессивного старика и теперь упрямо приноравливалось к потрясениям.
За месяц случилось много чудесного, чудного, кошмарного и непонятного. Моя собственная судьба по сравнению с масштабами изменений казалась несущественной. Однако я не переставал вглядываться в ее смысл и предназначение. В очередной раз в ход пошли и биографии из ЖЗЛ.
Не обвиняйте меня в центропупизме, но на десятый день царящего на планете ужаса я предположил — весь этот кошмар происходит из-за меня. Причем тому, кто его организовывает («мефистофолит» как обозначил я) не нужна моя смерть. Главное, чтобы мою или чью — то, связанную со мной судьбу, сопровождала тотальная нескладуха, вынуждая на что-то более решительное, чем беззаботная жизнь с любимой девушкой.
Происходившая на Земле «демонстрация силы» представляла собой, например, немыслимое противостояние эскадрона муравьев Кубинки и танковых дивизий Вермахта. Охотиться на меня посредством ощутимых уколов всему человечеству, казалось столь же нелепым, как подрезать крылышки мухе, мирно пасущейся где — нибудь в Добрянке, посредством авиаударов по территории Новой Зеландии.
— Ляпа, крошка, — поделился я со своей бестией. — Мне кажется, все ЭТО происходит из-за меня.
Я имел в виду катастрофы, обрушившиеся на человечество. Ляпа мирно посапывала рядом, но на мое самонадеянное заявление отреагировала:
— Конечно, из-за тебя, — сонно и легко согласилась она. — Вся жизнь происходит исключительно из-за тебя, для тебя и даже иногда вместо тебя.
— Ты не дорубилась. Я имею в виду те изменения, которыми нас накрыло. Все они из-за меня!
— Я дорубилась глубже, чем ты можешь вообразить. из-за тебя. из-за меня. из-за Дерипаски.
— И все-таки ты не догоняешь. Эти удары по гомо сапиенсам преследуют единственную цель — насолить мне, растормошить, совершить какой-то поступок. Втыкаешь?
— Тормоз перестроечный. Во Вселенной любое изменение происходит только для того, чтобы мы совершали какие — то поступки.
В общем, с Ляпой не договоришься
Тем не менее, я решил — раз уж избран мишенью столь мощной атаки, надо стать достойным ее. Несмотря на то, что в Москве стояло глубокая ночь, я встал, сделал зарядку, облился холодной водой, впервые за месяц открыл ноутбук и до утра строчил ироничную статью обо всех тех, кто бесцельно … (далее по тексту у меня были рассыпаны энергичные глаголы).
Можно ли переманить удачу из чужой судьбы в свою?
Еще одной темой, столь же нелюбимой как и версия о моем всеопределяющем центропупизме — стала для Ляпы тема песка.
— Что с твоей коллекцией? Ты уже продала ее? С тобой расплатились? Ты можешь пересмотреть условия сделки? — я так часто отдергивал шторки на полках, вновь и вновь убеждаясь — песок с нами, что Ляпа перестала их закрывать.
Я изобретал завуалированные вопросы о судьбе песка, барражируя вокруг безаппеляционных ответов Ляпы «не хочу говорить об этом».
— Душа моя, у меня есть фантазия и деньги. Хотя сейчас деньги ничего не значат. Но ради тебя я готов сместить с орбиты три тысячи крупных звезд. Я хочу сохранить твой песок.
— Не побродил бы ты между отдаленными эротическими адресами, — неизменно отсылала меня Ляпа.
Она категорически уперта и не позволит мучить себя вопросами, на которые не желает отвечать. Если я буду неосторожен, Ляпа броситься мне на шею и перегрызет горло.
Я продолжал ходить вокруг да около, затягивая, как мне казалось, петлю вокруг правды, о которой Ляпа рано или поздно проговорится.
Каков он будет последний день?
Самый необычный в истории цивилизации месяц мы провели в постели. И не жалеем.
Это было кошмарное для человечества, но самое счастливое для нас время.
Совершая всего лишь возвратно — поступательные движения, мы укрывались от чудовищных невзгод.
Вокруг нас происходили тектонические сдвиги. Рушились государства, вспыхивали и утихали голодные бунты, крепчали характеры соседей. Я замечал все это только когда выходил в поисках пропитания.
Слава Богу, в Москве не случилось серьезных волнений. В наше гнездышко никто не вламывался. Водопровод и свет работали.
Самое объективное в мире российское телевидение тоже приноравливалось к катастрофам, поэтому мы регулярно узнавали, какая напасть в тот или иной день сваливалась на наши забитые мусором головы и организмы всего остального прогрессивного человечества, как с напастью бороться и где искать помощи.
Я комкал миниатюрное тело Ляпы, гнул тонкую хрупкую кость, вжимая — втирая в себя, читая ее мысли, предвидя недалекое будущее, заливаясь слезами, дергаясь как паралитик, не в состоянии контролировать ни один из органов, даже тот, который все еще оставался в Ляпе, засыпая, забываясь, несясь в пропасть Апокалипсиса, который еженедельно менял свое зловещее выражение.
Я не боялся. Только в этот месяц я жил по-настоящему.
Все ждали финального испытания, к приходу которого разогревали все эти чудовищные кошмары. Последняя метаморфоза, выпавшая на долю человечества, контрольным выстрелом должна была добить его. Все уже поняли — готовиться бесполезно. Сценарий конца света непременно будет фееричным, неожиданным и невыносимо тяжелым даже для отголосков человека, которыми мы стали.
Благодаря тому, что происходит вокруг, наша реальность уплотняется или теряет мясо?
— Страшно то, что почти любой землянин может оступиться и оказаться там, — конечно, мы постоянно рассуждали об Омеге, объявляя её причиной всему происходящему:
— Мне кажется, этот виртуальный нарост, — размышляла Ляпа. — Образован лишь силой мысли и веры. Он обречен на исчезновение. Высохнет и отпадет. В этом случае человечество спасено.
Она так стремительно носилась по кухне (не забывая поворачивать ко мне лицо), что казалось — красная бабочка на виске самостоятельно порхает среди запахов картошки и лука (сегодня Ляпа готовила долгожданный праздничный ужин после месяца прозябания на хлебе и воде).