— Мысль материальна, — шутил я. — Не надо недооценивать ее стойкость и долголетие.
Гораздо сильнее меня волновал вопрос:
— Не потому ли происходят все эти треволнения, что некоторое время назад некий землянин, несомненно русского происхождения, проник в некую зону Альфа?
— Опять ты об этом, — фыркала Ляпа, подбегала к окну, чтобы насладиться экологически нечистым видом на ТЭЦ—25, одновременно предлагая мне забыть об Омеге. Ракурс сзади очень располагал к этому. Ляпа предпочитала готовить без одежды.
Дым все еще валил из труб, но с каждым днем казался все более плоским на хмуром фоне неба. Небо, укутавшись перистыми облаками, нависало все ниже и ниже над нами.
Все на Земле постепенно становилось ненастоящим — обратный процесс сотворению и созиданию.
Возможно, физически Вселенная продолжала расширяться, но действительность вокруг стремительно теряла мясо, теряла вес. Ее конструкции ужимались, становились хрупкими, хрустальными.
По истечении месяца большинство населения имело истерзанные нервы и рефлекторную готовность к тому, что завтра будет хуже, чем сегодня.
Мне же все чаще казалось, что происходящее со мной здесь и сейчас — миражи, пустяки и безделица. где-то за пределами всех горизонтов набирают обороты события гораздо более важные, чем крушение цивилизаций. Там, где даже ленивые перемещения неоткликающейся части меня могут стать страшнее атак авианосца.
Тем, что здесь не весь я, можно было объяснить странные мысли, вспыхивающие во мне полубессознательно, но с учащающейся периодичностью.
Несколько раз меня заставлял задохнуться вид из окна. Я ожидал увидеть не трубы ТЭЦ и пятиэтажную высоту обзора, а землю почти у ног и на ней что-то спокойное, растительное, не способное вгрызться в память.
Внезапный интерес вызвал рисунок, совместными усилиями сделанный в нашу с Ляпой Великую Встречу. Обнаружив в ворохе газет, я прикрепил его на холодильник.
Заглядывая в холодильник, я каждый раз испытывал к губастому скелету странное сочувствие. Сочувствие к его одиночеству? К страшной, незаслуженной (?) ответственности за все происходящее?
Наконец, самое неприятное. Когда я смотрел на Ляпу, легко меняя оттенки ощущений (вожделение, радость, нежность), я ловил себя на мысли, что предаю себя, какую — то часть Ивана Владимировича Покрышкина, что выброшена непреодолимо далеко отсюда.
Нам нужны великие потрясения?
Несмотря на коварные изменения правил общежития, государственные структуры большинства стран выдержали. Работали силовые ведомства, научившись сговариваться, утратив бойкость прежней коммуникации, трудились коммунальные службы.
Несмотря на изменение периодов сна, на нечеловеческую чувствительность рецепторов кожи продолжали ходить поезда, летать самолеты, еще усерднее трудились проститутки и службы эскорта. все-таки реальность упертая штука.
Единственным существенным изменением в России стало введение чрезвычайного положения, замораживание цен, увы, не распространенное на свободные профессии, и появление «чрезвычаек» — разношерстных боевых групп, которые создавали все, от партий до товариществ жилья.
После упрощенной до безобразия регистрации «чрезвычайки» получали особые права — вплоть до принятия решений о задержании граждан и принудительном заключении их под стражу.
Эти группы контроля за общественным порядком занимались почти всем — от помощи престарелым и детям до противодействия вооруженным бандам, мародёрам, различному анархическому отребью, всегда готовому раскачивать раскачивающееся или раскачавшееся, жуликам всех мастей, в огромных количествах исторгаемых из чрева общества не только в случае кризисов и войн, но и в случае растянутой во времени гибели человечества.
Создание «чрезвычаек» благотворно сказалось на самоорганизации населения — теперь даже сигаретные бычки и фантики от сухариков граждане старались не выбрасывать на землю, а донести до мусорки. Мало ли что.
Если ты не состоял в группах взаимопомощи или чрезвычайке, это наводило подозрения.
Мы тоже записались в одну местную команду, однако редко участвовали в ее многочисленных акциях. У нас сохранилось больше уверенности в завтрашнем дне, чем у наших земляков. Мы, так же как и они, ожидали — все вокруг скоро посыплется как карточный домик, но готовились к этому с каким — то совершенно детским нетерпением и любопытством.
Когда казалось силы на пределе, и новый страшный кульбит действительности приведет к массовым самоубийствам, в Москву прибыл толстый добродушный негр Лонг.
Он позвонил в шесть утра и сообщил, что прибыл на военном транспортнике и уже полчаса на московской земле. Более того, мы с Ляпой будем первыми, к кому он направится из Быково. И встречу откладывать нельзя.
— Вы что ничего не знаете? Очнитесь, Иван Владимирович.
Разговаривая с ним, я прыгал на холодном бетонном полу кухни и прислушивался к своим чувствам. Заканчивалась очередная двенадцатичасовая передышка. Какой сюрприз послала Омега? Неужели сегодня наступил тот самый, теперь наверняка последний конец света?
Организм чувствовал себя здоровым, молодым, полным сил — вполне логичное начало светопреставления.
— Думаю, у Вас есть веская причина настаивать на моей сосредоточенности, — предположил я. Зная, как щепетильно европейцы и порабощенные ими нации блюдут дистанцию даже в условиях падения в пропасть, я удивился поведению Лонга. То, что он действовал в духе Афросиньи Кулаковой — будил, обещал приехать в раннюю рань, заставило преисполниться самыми мрачными опасениями:
— Уж не человечество ли Вы спасать прибыли? — осторожно спросил я. — От чего на сей раз?
Он тяжело засопел в трубку. По моим расчетам должны были раздаться гудки. Они раздались после слов Лонга:
— Я прибыл потому, что человечеству вряд ли что-нибудь поможет. Пришла пора спасать его отдельных представителей.
Лонг нажал отбой, а я бросился узнавать, какая напасть случилась сегодня.
Вы готовы признать, что душевные качества и умственные способности человека не зависят от нации, к которой он принадлежит?
Он наотрез отказался заходить в ляпин хрущик и знакомиться с хозяйкой. Так и стоял в подъезде. Учитывая ситуацию, выглядел он усталым и постаревшим, но отчаянно давил лыбу.
«Все-таки негр в московских подъездах пока еще в диковинку, — думал я, обмениваясь с ним приветствиями. — Он неплохо держится, учитывая, что сегодня действительно наступает конец всему».
Все шире скалясь, Лонг увлеченно грузил меня на своем франко — эстонском. После нескольких вступительных о погоде и констатации — «вот они последние испытания», он спокойно заявил:
— Я здесь как частное лицо, — и помрачнев, добавил. — Хочу предупредить — началась ликвидация всех волонтеров кембриджской группы. Следующие вы с Синицыной, — и тогда я заметил, что в его кулаке, чуть отведенном за спину, белеет миниатюрный шприц.
Коленки мои задрожали. Не ожидал от себя такого. Свалиться в пропасть, покоряя семитысячник, намного легче, чем быть ужаленным какой-нибудь дрянью.
— Зачем нас убивать? Через несколько дней этого уже не потребуется! Мы носители очень даже занимательной информации? — я внимательно наблюдал за руками Лонга, готовясь к тому, что он метнется ко мне и вонзит шприц. В горло? В шею? В глаз?
— Если вы будете мертвы, ваши информационные двойники никогда не вернутся на Землю. Вы — основа, условие их существования. Пока они не найдут другое пристанище. Только в сказках тень может существовать без помощи того, благодаря кому она появилась.
Как обухом по голове.
— Когда я должен был об этом узнать?
Негр перетаптывался на лестничной клетке. Если бы он мог краснеть, уверен — залился бы краской.
— Я всего лишь открыл рабочую версию. Все это время наша служба собственной безопасности надежно вела вас. Ситуация изменилась — СБ поступила команда не охранять, а деликатно убивать вас. Руководство сворачивает эксперимент, надеясь, прервать катастрофу.
— И доктор Гоша? — задал я неожиданный вопрос.
— Игорь Гаврилович одним из первых настаивал на прекращении разработок группы, — вместо того, чтобы погрузиться в своевременные размышления, я подумал:
«Неужели Гоша мог предложить убить меня?».
— Зачем Вам шприц? — в лоб спросил я.
Туша Лонга стушевалась. Он забормотал:
— Иван Владимирович. Если бы Вы позволили. Столько лет впустую…
— Короче, — попросил я.
— Эта сыворотка с определенной степенью точности позволит узнать, вернулся ли ваш ушлепок и ушлепок Синицыной на землю. В зависимости от того, как вы отреагируете на препарат. Я хочу закончить эксперимент.
— Я согласен, — сам не ожидал от себя такого. — Единственно, мы должны быстрее спрятать Ляпу. Считаете, О’Хели и другие нацисты где-то поблизости?
Лонг кивнул.
Через пять минут Ляпа собирала свои вещи. Бегая за ней, я увещевал отправиться в самое надежное место и не говорить мне о нем.
— Пойми, Самое надежное! — повторял я. — В Сибирь, на Кавказ, в Бобруйск, в Татев. За песок не переживай. Начну паковать, как только ты сгинешь.
Ляпа десяток раз гарантировала «у меня есть на примете лютик-приютик».
Во время сборов Лонг сидел на диванчике напротив полок с песком. Глаза как лотерейные мячики крутились на темном лице. Шторки на стеклах алтаря странствиям мы не задернули и сегодня. Дверца алтаря мы не закрыли и сегодня.
Потом он вколол мне три кубика сыворотки и на прощание поделился выводами:
— Вы все еще на Омеге, Иван Владимирович. Вы все еще угроза, — он пытался помять мягкой черной лапой мою закаленную походами ладонь. Вспыхивая в полутьме подъезда, белки глаз словно передавали зашифрованное сообщение. — И надежда.
Какие явления действительности все еще докучают вам?
Громилы отличались только тем, что один стриженный под короткий ежик, другой лохматый — соответственно его квадратная морда выглядела не столь квадратной как у первого. Остальное по классике — черные костюмы, серые галстуки, бицепсы. Европейцы неисправимы.