Минут двадцать я ползал по студии, хладнокровно поглядывая на горные хребты громил. Их вершины синхронно вздымались и опускались над полом.
Наконец я нашел то, что искал. Пестрое пятно обнаружилось в кустах некоего экзотического растения, мирно растущего в кадке у входной двери в квартиру. Это была кукла в национальных надеждах Румынии. Ляпа как — то призналась, что хранит в ней заначку.
Еще минута, чтобы обнажить и распотрошить волоокую балканскую красавицу. Внутри оказалась склянка с песком. Надпись «Куршская коса». Почерк, качающийся по этикетке как неуверенная волна в штиль — Ляпа.
Я крепко сжал пузырек — песок оставался моей последней надеждой. Я прыснул на кухню, нашел новенький герметичный пакет, вернулся, дрожащими руками собрал часть песка, который О’Хели выпотрошил на пол.
Руки мои покрыли многочисленные порезы, к краям ран прилипли песчинки, на коже торчали осколки стекла.
На выходе из студии меня — таки накрыло.
Что произошло в ляпиной квартире? Что мне делать со всем случившимся? Как спасти Ляпу и Омегу? Кто я — жертва лабораторных опытов? Загнанная в угол цель врачей — убийц? Чей — то каприз? Или все-таки неоткрытый пуп Земли, отмеченный покровительством небес? из-за меня начались все нынешние катастрофы? Поэтому натасканные немецкие бундесы не смогли угомонить мою нетленную плоть? На что я могу надеяться? На какую помощь? От чего зависит её размер?
Шансов увидеть вновь Ляпу было немного. Через три дня она должна передать сообщение о своем укрытии моей младшей сестре. Но итоговый конец света начал сегодня последний отсчет — через три дня Ляпе должен исполниться 101 год. Моей сестре — 89 лет. Не факт, что они доживут до этих преклонных лет.
С утра у всего населения планеты стремительное ускорился обмен веществ. Люди с ужасом обнаруживали в себе и на себе все новые и новые признаки увядания: новые морщины, седые волосы, тревожные сигналы внутренних органов. Дети на глазах подрастали, реанимационные автомобили гоняли по улицам, собирая урожай сердечников, количество стариков, сделавших в это утро последний вздох, увеличилось в разы.
За две минуты до прибытия О’Хели и Ко я узнал по ТВ — средняя скорость старения в Европе и Америке равна один календарный год за один календарный день.
Как пел мой друг Толик своему годовалому сыну — «Ты мой маленький катастрроооуфа, катастрроооуфа». Пока я петлял по Москве, заметая и путая следы, мне хотелось напевать эту песню всему взбудораженному человечеству, зашедшему на последний перед крушением вираж.
Я могу узнать о Ляпе только через семь лет — маленькая по сравнению со всеми остальными катастррроооуфа. Если нам посчастливиться встретиться, Ляпа будет гораздо старше меня, потому как я единственный из известных мне людей, кого не затронул нынешний апокалипсический апогей. По всей видимости, тот, кто организовал все это, хотел, чтобы я остался на планете один. Молодым и здоровым.
Сколько соратников необходимо вам для проживания на обезлюдевшей планете?
Прежде чем лезть в передрягу, я решил проверить, насколько защищен, разовый или перманентный эффект имеет небесное покровительство. Я быстро нашел площадку для эксперимента — у детской песочницы, неизвестно для чего спроектированной на пустыре, тусовалась мускулистая гопота. Открыли багажники своих девяток, врубили на полную сабвуферы.
— Эй, недомерки, — заорал я, перекрикивая разноголосицу русского патриотического хип — хопа. — Вы знаете, что Александр Невский — палач и убийца?
Несколько хмурых лиц обернулись. Я понял, что выбрал сомнительный повод получить по репе.
— Ослы вы длинноухие, — нашелся я. — Говноеды. Пошто песочницу изнасиловали?
Ребята не были похожи на тех уличных боевиков, что, не сговариваясь, набрасываются на жертву — молча окружают, лупят, чем придется, и великолепно определяют момент, когда следует умерить натиск.
Эти недомерки были мастью пожиже, но все равно побежали ко мне. Посыпались пинки, оплеухи. Впрочем, больше неостроумных ругательств. Избивали неловко, не сурово. Закрывая голову руками, я свалился на землю и, сквозь толчки кроссовок, напрашивался на чудо.
«Ну и где гром и молния? Когда эти щеглы обрушатся аки башни — близнецы в 2001–ом?».
Один из щеглов наступил мне на шею:
— Отчего тебя так выпучило, дядя? — ласково спросил он. — Жить опостылело?
Я огрызнулся:
— С такими гомодрилами как вы жить не особо хочется.
Но ребята уже остыли. Самый мелкий присел около меня:
— Не сходи с ума, губастый. По радио уже успокоили — стареть мы будем все-таки степеннее, чем бабочки.
Я схватил его за штанину:
— Когда ты об этом узнал? — всхлипнул я. Парни заржали. Для приличия, пнув меня еще пару раз, они погрузились в машины и, гремя хип-хопом, сорвались с пустыря.
Несколькими минутами позже я расспрашивал о случившемся жизнерадостного дедушку. Мы уселись на детской площадке, и дедушка, захлебываясь, рассказал, что два часа назад (примерно в тот момент, когда О’Хели сокрушил коллекцию Ляпы), процессы стремительного старения замедлились. Минимум в несколько раз.
Головоломка сложилась. Мне осталось всего ничего — придумать, как спасти Омегу, а вместе с ней и приунывшее человечество. Поэтому я попрощался с дедушкой, пересел под грибок, достал из кармана дневник 12—летней девушки и углубился в чтение.
Цивилизация может развиваться стихийно?
Когда думаешь о том, что эти слова круглым ученическим почерком выводила двенадцатилетняя девочка, озноб берет сердце в железные лапы.
Доктор Гоша не оставил мне фотографию Лесси (именно так, по — собачьи, звали убогую пуэрториканку, в которую угораздило вселиться одному из ушлепков кембриджской группы), но я хорошо запомнил ее обезьянье личико. Его я носил в памяти. Копии дневника Лесси всегда аккуратно перекладывал в карманы повседневной одежды.
Девочку гипнотизировали, по нескольку часов удерживая в трансе, наплевав на Гиппократа, кололи какие — то транквилизаторы, но она ни о чем толком не рассказала.
Я смотрел видеозаписи — исхудавшей мулатке с многочисленными дефектами речи не хватало ума, словарного запаса и жизненного опыта, чтобы донести до слушателей свои неуклюжие страхи и мучения.
Она некрасиво ревела и, размазывая потоки сальных слез по черному лицу, заикаясь твердила: «это не я, нея, НЕЯ».
Оставаясь перед чистым листом бумаги, «Нея» оказывался более выразителен и красноречив.
Не знал, от чего шевелились волосы на моей голове — то ли от ее всхлипываний, то ли от ровных пузатых букв на бумаге.
Вы уверены, что никто не подселился в ваше сознание?
Доктор Гоша очень ошибся, оставив мне записи Лесси — теперь у меня появилось оружие, которое поможет («каким же я был идиотом!»).
«Все! Тысячеугольник сложился! Людей испугали старением, чтобы ушлепки вернулись на Землю. Доктор Гоша и О’Хели спутали планы Омеги, ну ничего!».
Оставалось самая малость — еще больше напугать людей!
«Рассказать о завтрашней вспышке на солнце, способной уничтожить планету. Или о том, что ядерный потенциал СШП приведен в боевую готовность и остались считанные секунды до поворота ключей на старт? О пандемии? О вирусах Судного дня, которые выжгут ВСЕ человечество со скоростью напалма?».
Какой вариант предпочесть, чтобы люди поверили — жить им осталось сутки, максимум двое? Я рассчитывал рассказать сценарий последнего дня, который закончит историю цивилизации. Люди подготовлены — они поверят. И тогда будут спасены!
Ошибаетесь — я не сходил с ума. Более того, сидя под грибком, я кропотливо планировал каждый шаг и даже грезил о том, как изумительно мы заживем с Ляпой.
Я выложил из маленького рюкзака весь арсенал, с помощью которого собрался спасать человечество. То, чего не хватало, я надеялся добыть в ближайшем распредпункте.
К скудным вещам, уместившимся на бортике песочницы, я добавил откровения Лесси, точнее того, кому удалось поселиться в ней. Не удержался, выхватил несколько последних фраз:
«…таких неповоротливых, неприютных большинство. Они не подходили — мне был необходим ветер в голове, минимальное, усохшее почти до моих размеров «я». Однако, даже у пациентов психлечебниц теснота в голове подавляющая. Слишком сильны корни личности. Они и внутри и снаружи.
Я долгое время не понимал, как получилось вырваться на Землю тем немногим, с кем я познакомился на Омеге. Кого и как они смогли найти себе? Мертвеца, резиновую куклу?
Мои «путешествия» на Землю походили на бесконечное самоубийство — головокружительный забег на небоскреб, нырок из окна, стремительное падение вниз, нестерпимый удар о землю, необходимость отскребывать себя от земли и горячечное возвращение наверх, для нового броска.
Все это продолжалось до того момента, как я понял элементарную иерархию «доступных», иерархию готовых безвозмездно отказаться от себя, пожертвовать неудобным сумбуром внутри ради сосредоточенно безликой тишины, которую я нес с собой. Настал долгожданный день, когда я понял, кто согласится принять мою усталую пустоту…».
Я собрал вещи, вышел из-под мухомора.
Итак, основное — найти территорию, где пройдет моя акция. Необходимо, чтобы это место было оччччччень сложно оцепить. Я не должен упасть в обморок, не должен заснуть по крайней мере в ближайшие 15–16–ть часов.
«Вероятно, у силовиков есть средство и на мой неординарный случай. Сонная пуля, гипноз, лубянковская шапка невидимка? Зачем гадать? Других вариантов спасения нет».
Чуть позже, в медотделе никулинского распредпункта, я легко выпросил обезболивающие и скальпель. Люди на складе были предельно испуганы, деморализованы и могли выдать мне остатки скудеющего хозяйства. На мою просьбу о скотче, молодая девушка (огромные тени под глазами, опущенные вниз уголки рта), не возразив как обычно «только самое необходимое» ушла на склад и молча положила на прилавок клейкую ленту.
С этим нехитрым боекомплектом мне предстояло стать мировой знаменитостью и напугать как можно больше землян.