Гоша задыхался от смеха. ПИФу тоже стало смешно и спокойно. Зачем переживать — Гоша здесь. Он все исправит.
— И кто же из нас затолкал человечество в неведомую задницу?
— Теперь личность демиурга неважна. Любой из поселенцев мог это сделать. Ваша тройка заслуживает особое внимания только потому, что у вас такие родословные — закачаешься.
Захмелевший доктор почти открыл разгадку, но ПИФ как всегда не обратил внимания:
— Что будешь делать? Играть Пинкертона?
— И Пина, и хер изображать я устал. Некогда мне играть, — словно опровергая это утверждения, Гоша притащил еще пива и безмолвно уставился в стену.
У вас выработан алгоритм действий на случай катаклизма?
— Сначала поселенцы будут горько жалеть, что и раньше не жили на полную катушку, не использовали свое могущество. Скоро они начнут терять привычный человеческий облик, — Вильгельм в упор смотрел в глаза Ляпы. Беспорядок на столе — деревянные туески, кружки, тарелки словно иллюстрировали будущую сумбурную расстановку движущих сил.
— Люди всегда упорны в том, чтобы терять себя, — печально согласилась Ляпа.
— Я утверждал, что мы люди? — раздраженно парировал Хранитель, — Я когда-нибудь говорил, что мы Боги? — он помрачнел до серого цвета, наклонился ближе к Ляпе и прошептал по — русски. — Не бойся за других, Александра Сергеевна. В тебе же не пропало ничего человеческого.
Шум за окном рос как на дрожжах. Ляпа приподняла край шторы. На окраине поселка одна за другой валились березы. Очевидно, там орудовало по меньшей мере человек сто. При этом, звуков бензопилы или чего — нибудь механического, способного обеспечить такую скорость корчевания, слышно не было.
— У меня арсенал подручных средств, — ответил Вильгельм на немой вопрос. — Кое — что сам устроил, кое — что приспособил из того, что материализовывают, с чем прибывают на Омегу. Час назад самые нетерпеливые деятели пришли ко мне. Вычистили все. Впрочем, пока беззлобно. Топоры, вилы, гвозди. Зерновые забрали. Взгляните. У меня пила была. Двуручка, — за окном продолжали падать березы. — Не представляю, как можно развить такую скорость. Народ изголодался до работы. Энергия прет.
— Почему Вы не удержали власть? Специально?
Хранитель кивнул:
— Теми, кем станут существа Омеги, управлять невозможно. Лучше бы сразу нас дезинтегрировали.
— Почему? Допустим, запасы съедим за сутки, — посетовала Ляпа, доедая кешью. — Пожарный пруд выпьем за трое. В поселке станет нечего жрать. Те, кто пошустрее и с автоматическим оружием, начнут идеи навязывать, о которых и говорить стыдно. Но есть же место для подвига.
— Удивительно, Александра Сергеевна, Вы так ничего и не поняли. Изменения на Омеге пойдут намного стремительнее, чем обострится желание есть, пить и ухаживать за дамами. Через двое суток здесь выжженная земля будет.
На лицо Хранителя накатилась такая уверенность, что Ляпа заерзал на стуле:
— И Омеги не будет?
— Ни Омеги, ни всех тех, кто здесь произрастал.
Мысли Ляпы запрыгали, таская на хвосте лихорадочное «что делать».
— Теперь Вы можете сказать, где Пух? — «именно ради этого вопрос я здесь». — Вы все это время знали, где он? Почему молчали?
Вильгельм пожал плечами:
— Есть самая счастливая стадия заболевания Омегой. Вы, как и многие, не поинтересовались, о чем она. Если в других случаях поселенцу можно помочь, то в этой…, — увидев нетерпение в лице Ляпы, добавил. — Возможно, в последующие несколько дней Пух будет более счастлив, чем мы с Вами. Пойдемте.
Какие проклятые российские вопросы знаете вы?
— Ты тоже закодирован?
— Я Терминатор. Но избранный демократическим путем и с произвольной творческой программой. На Земле сычи проводят операцию уничтожения. Мне тоже требуется зачистить здесь любые зеленые ростки. И пеплом посыпать, чтобы еще лет сто не цвело. Чтобы никому не досталось. Никому. Навесить на дверь сюда и отсюда пудовый, амбарный замок. Кодовое название операции Ш — ш — ш, — доктор прижал палец к губам. — Или три шестерки — «Stop Harmageddon. Stop Harmageddon. Stop Harmageddon». В честь операции по наведению конституционного порядка на Земле, в зоне Альфа и в зоне Омега. Я придумал — сычам понравилось.
Гоша свесил голову на грудь и замолчал.
— А ты? Чего хочешь ты сам?
— Вот это мы, — Гоша сделал банкой круговое движение. — Они. Как раз и не учли. То, что я захочу взять бразды управления. Они не учли еще и того, что после того, как я захочу управлять всем этим, я очень засомневаюсь в принятом решении и сознательно уйду в запой.
— Я должен сам догадаться о причинах твоих сомнений?
— Разве не очевидно? — не поднимая головы, заплетающимся языком пробормотал доктор. — Испугала провинциальная натуралистичность происходящей здесь катастрофы. Теперь у меня трилемма: самоустраниться, возглавить силы разума или стать как все, то есть обезуметь. — Гоша встал, сбросил лакированные туфли, попробовал прокатиться на скользком паркете, споткнулся, с шумом — треском грохнулся, остался непринужденно лежать на полу. — Ушлепки потеряют человеческий облик потому, что вновь стали людьми. Людям, познавшим все грани жизни, отведавшим несравнимого величия, бессмертия, мало есть, убивать и любить. Они очнулись, ждут праздника, а его все нет и нет. Они будут искать причины. Где я? Кто здесь? Кто виноват? Что делать? Митинги, трибуны, поиск вредителей. Они придут к тебе. У них не останется других желаний, кроме чаяния получить от Омеги всё. Всё, понимаешь — моря, счастья, самореализации, национальной идеи. А добыть это уже негде. Ты более удачлив. Получил хоть что-то, — доктор ласково погладил ослепительно белый паркет. — Виноватым назначат тебя. Разорвут на части просто из интереса, что за пакля внутри. Вильгельм им пока нужен — за ним подозреваются запасы оружия и продовольствия. Поселенцы очень скоро доберутся сюда и линчуют тебя. Ничего не имеешь против?
— Нет Бога — возможно все?
— То есть ты готов, что тебе устроят вальпургиеву ночь?
— Варфоломеевскую.
— Ее тоже. И заодно ночь длинных ножей.
— Не готов.
— И я не готов. Поэтому и трилемма, — Гоша поднялся с пола, тщательно изучил запоры на межкомнатных дверях, затащил в соседнюю комнату кресло. — Лучше бы Омегу утюжили бомбоударами. Люди даже без весомого боезапаса совершат здесь поступки намного более пакостные, чем ковровые бомбардировки. Ты в курсе, что во всей Омеге сейчас нет более опасного места, чем у тебя в замке?
Вы можете назвать первую строчку в рейтинге «ужасов Средневековья»?
Ляпа и Вильгельм набросили безразмерные непромокаемые плащи с капюшонами, вмиг став похожими одновременно на монахов и бойких убийц из ужастиков. Оказалось в доме есть черный ход — путаясь в полах плащей, они полезли в подпол.
В неглубоком подвале невыносимо пахло сероводородом. Низенький тоннель вывел к осыпающимся земляным ступенькам. Все как в ОУН или у лесных братьев — передвижение в три погибели, пресмыкающаяся жизнь, неуверенность, грязь и страх.
Через замаскированный люк выползли в эпицентр особо пышных кустов в отдалении от групп оцепления, оформившихся вокруг дома Хранителя. Воздух вокруг стал еще более живым. Он надежно переносил не только запахи, но и отголоски весьма громких бесед и песен, проистекающих повсюду на Омеге.
Дом Вильгельма располагался очень удобно — на окраине, среди боярышников, вымахавших выше общего двухметрового уровня. Пригнувшись, Ляпа и Вильгельм вышли в березовый перелесок и по едва заметной тропке двинулись вокруг поселка.
Конечно, Ляпа не знала и десятой доли жилищ, не отличавшихся к тому же архитектурной выразительностью, но дом, к которому они подошли, обязательно бы запомнила. Видимо отворотная магия этого места не позволила наткнуться на сооружение во время ежедневных прогулок в поисках Пуха.
Строение напоминало добротный барак, типа хлев, таким, каким его строят рачительные крестьяне для зимовки своих буренок. Внутри обстановка мало отличался от коровника — единственная прямоугольная комната, низкий потолок, земляной пол, отсутствие окон, животное тепло, которым дохнуло из нутра непроглядной тьмы.
Хранитель нащупал выключатель на входе — пронзительно яркий свет озарил ряды скамеек. Десять — пятнадцать рядов поперек комнаты. На них как в зрительном зале замерли люди. Спиной к вошедшим, в неудобных полусогнутых позах, никаких признаков движения.
Ляпа сощурилась на противоположную стену — экрана не было. Значит, они сидят как овощи на грядке? Лицом к кирпичной кладке.
«Экран светится внутри овощей?»
Вильгельм махнул внутрь комнаты. В последнем ряду сидел Пух — человек, ради которого она оказалась в капитанской рубке Бога. Ляпа хотела броситься к нему, обнять, но наткнулась словно на невидимое ограждение.
Сутулая неподвижная спина Пуха (как он похудел!), складки его мешковатого костюма, превратившегося в саван, — вполне убедительные аргументы, чтобы опасаться увидеть ее лицо.
Ляпа заставила себя пройти последние три метра, вцепилась в его задеревеневшее плечо, наклонилась. Теперь главное удержаться, не зажмуриться. Глаза Пуха затянуты отвратительной белой пленкой, лицо высохло, став величавой маской значительности и/или непосильной ответственности.
— Я же рассказывал о заболеваниях на Омеге, — голос Хранителя заставил Пуха вздрогнуть, выпрямиться и оторвать руку от плеча девушки. — Три этапа. Иногда жители проходят всего два, навсегда замирая в состоянии воображаемого всесилия. Все они здесь. Пух последний. Двадцать шесть человек, каждый из которых ошибочно думает, что ювелирно управляют Вселенной. Не надо их будить. Они безупречно ранимы в своей беспомощности.
— Откуда Вы знаете, что это не они управляют реальностью? Может, они и есть эти демиурги, которые устроили заваруху на Земле? Коллективный разум, устроивший конец света на Земле.
Хранитель подошел к скамейкам:
— Их внутренняя жизнь иллюзорна. Я один из тех, кого удалось разбудить и выходить. Нас было трое из тех, кто выжил после этого заболевания. За всю известную мне историю Омеги.