— В основном, командир, нас интересует твоя персона, — Орсини говорил на столь певучем английском, что хотелось вслед за ним пропевать каждое его слово. — Что ж ты так выдрючиваешься? Раньше больше отмалчивался.
— Пытать — мучить будете? — уточнил Гоша. — Говорите! Не стесняйтесь честных и благородных людей, — жест в сторону мокрых коммандос.
Луиджи подошел ближе и заговорил вполголоса:
— Не ожидал, Игорь, актерских экспромтов. Ты всего лишь должен посоветовать, как дальше жить здесь. Или помочь вернуться. Ты изучил достаточно материалов и понимаешь, что благородные и честные люди, пока не получат нужный рецепт исхода, будут гробить себя и других.
— Как ты предлагаешь бежать отсюда, Макиавелли? — усмехнулся Гоша. — Сочинить звездолеты и улететь?
ПИФ ловил каждое слово Гоши и Луиджи, не упуская из виду бойцов, рассредоточившихся по гостиной. Происходившие с ними изменения были достойны высокобюджетного фильма ужасов.
Физиономии заострились, потемнели. Мимика обеднела, почти исчезла, выражения утратили последние искорки интереса, желания. Только тоска, безнадега и злоба. Редкие улыбки похожи на звериный оскал. Глаза суетливо побегав по сторонам, застыли в орбитах. Несмотря на то, что зрачки видны — казалось, ушлепки рассматривают то, что у них внутри.
«Вот он последний после старения Апокалипсис — люди становятся ходячей тоской. Как будто все они внезапно ощутили, безусловно узнали, что Бога нет. Это наша общая тоска».
Лицо Орсини тоже осунулось, глаза запали — пусть и не в той степени как у большинства здесь присутствующих. Лишь Гоша, видимо еще не столь переполненный Омегой, сохранял вполне себе цветущий вид.
— В отличие от тебя, я не намерен делать всякие гадости. Я хочу сохранить людей, сохранить Омегу, — упрекнул Орсини.
— Несмотря на потрясающие качества ушлепков, я не вижу ни одного, кого следовало бы сохранить, — доктор Гоша продолжал улыбаться.
Сколько лет могилы должны быть неприкасаемы?
Муса вприпрыжку бежал по опустевшему вечевому полю. Он выглядел так, словно адекватно передвигаться способен исключительно верхом. Одну лопату он бросил Вильгельму, другую Густаву, сам вместе с Ли остался нести дозор у эстрады.
Ляпа вслед за норвежцем и Хранителем продралась сквозь ветки боярышников, высаженных вокруг братской могилы. На ней не было ни отметин, ни бугорка — сухая утоптанная проплешина, метров пять в диаметре. Вильгельм притопнул, примерился, ударил по ней лопатой. Издав глухой утробный всхлип, земля лопнула как помидор, вдребезги покрывшись трещинами. Ее словно пучило изнутри.
Хранитель ловко и быстро раскидал корки. Под ними оказался песок, мягкий и мелкий. Пока гуру расчищал плешь, его ноги по щиколотку увязали в нем.
— Что это? — только Ляпа не утратила способность удивляться. — Хайнаньский мучной?
— Какой? — спросил Хранитель, насыпая песок в одно из ведер, заботливо переданных Ли.
— Песок в бухте Ялонгбэй. КНР.
— Возможно. Соль была бы лучше, — не стал спорить Хранитель. Он усердно махал лопатой. Ляпа и Густав присоединились к нему. Через несколько мгновений десять ведер были наполнены. — Я называю такие места гематомами. На Омеге их сотни. Эх, повозку бы нам. Ведрами много не натаскаем, — из-за кустов замяукал Ли. — Ли попробует достать телегу, — перевел Вильгельм.
А пока они взяли в руки по ведру и пошли вслед за Мусой. Тот скакал впереди, забегая в дома, проверяя на наличие ушлепков и подручного материала. Ушлепки, которые искали Вильгельма, уже отправились к морю в поисках добычи. Вымерший поселок равнодушно встретил группу Хранителя.
— Что мы будем делать? — вновь спросила Ляпа. На этот раз Вильгельм пояснил:
— Все просто, Александра Сергеевна. Зарываем тех, кто уже не может существовать на Омеге. Зарываем так, чтобы у помешавшихся не было возможности встать и угробить себя или кого-нибудь из своих односельчан.
— А багры? Надеюсь, Вы не предполагаете рубить торчков и разбрасывать тела по земле?
— Вы уверены, что хотите знать? Может, до багров дело и не дойдет, — ведра почти вырывали руки из суставов, но и эти ощущения казались приятными.
— Уверена. Хочу.
— Некоторым нашим согражданам не понравится идея быть закопанными. Они не согласятся на наши предложения помощи. Придется бить по голове и крюками стаскивать в кучу. Только потом забрасывать песком.
— Вы серьезно?
— Более чем. Милосердие бывает жестоким.
Раздался гортанный сигнал Мусы.
— Есть, — обрадовался Вильгельм и первым бросился к дому.
Внутри оказался беспомощный и совершенно не агрессивный торчок. Он лежал на полу и хлопал ртом как выброшенная на берег рыба. Гримаса боли и непонимания вздрагивала на лице. Бормотание походило на просьбу или тихую молитву. Вильгельм пояснил:
— Бедняга почти ушел с Омеги. Теперь он ни здесь и не там. Не знаю, что с ним делать. Давайте для начала закопаем.
Ляпа не могла отвести глаз от перекошенного лица первой жертвы:
— Мы все должны уйти с Омеги? — спросил она.
Хранитель поднял над ушлепком одно из своих ведер.
— Все, кто хочет выжить. Это не столь сложно, как я раньше рассказывал вам. Главное соскрести с себя побольше себя. Переродиться.
— Ага. Пустяки, — Ляпа тоже занесла ведро над получеловеком, корчащимся от мучительной боли от того, что не дошел куда хотел.
Незатейливые движения напоминают действия нацистов, разливающих солярку по полу белорусских хат или пиратов, щедро просыпающих порох в рубке предназначенного к утоплению корабля.
Размашисто шагая, Хранитель бросился из дома, чеканя команды Густаву:
— Так мы к гематомам не набегаемся. Нужны люди. Нужны корыта или баки. Нужны телеги.
Вновь извилистая тропка. Наполненные песком ведра обрывают руки. Грузить и таскать песок, опрокидывать ведра на морщащихся торчков — казалось это важнее любой другой земной работы. Удар ногой в дверь — самое приятное из мышечных движений. Его все время хочется примеривать и исполнять.
«Даже просто переносить песок с места на место — задача много более благородная, чем вместе взятые обучение, лечение и прочие благородные занятия. Люди должны переправляться на Омегу сюда хотя бы для того, чтобы понять, как это важно — таскать песок».
Сзади размеренно дышал Ли, впряженный в двухколесную скрипящую телегу.
«Не иначе Густав телепортировал ее из Древнего Китая. Ну и ловкач».
Хранитель с предельной осторожностью шел впереди. Заметив на улице незнакомого ушлепка, он всматривался, лишь потом давал команду, как действовать:
— Ушлепки проросли в тысячи судеб, перечувствовали их, — рассуждал он в паузах. — Теперь выброшены на берег скупой действительности. Пока лежат, как рыбы хлопая ртом. Лучше не моделировать, что будет потом.
Вглядевшись в очередную жертву, они стремительно подбегали к ней, пытались валить на землю. Если что-то во внешности торчка настораживало, Хранитель перехватывал багор и наотмашь лупил по голове.
Что может быть страшнее схватки с зомби?
Концентрированный человек перестает быть человеком. Если одну личность скрестить с другой, получится монстр. Если перемешать в одном существе тысячи человек, выйдет не мега разум, не сверх широкая душа. В результате многократного умножения человеческого опыта в одном теле, подавляющим ощущением станет боль.
«Это как краски. Даже если смешаем тонны разных цветов — на выходе все равно получится темная неприятная каша. Только весом поболее, чем, если взять по капельке. Если сравнивать средние арифметические значения всех чувств, пережитые этими ушлепками, разрушительная составляющая имеет подавляющий математический вес?».
ПИФ подошел ближе к Луиджи и Гоше. Ему было бы намного проще, если окружающие его люди вмиг обратились бы в вампиров, птеродактилей или зомби, в любое известное и доступное его понимаю существо.
«Все правильно. Мы проникли туда, где не было и не может быть человека. Вступили куда-то за грань, где неприемлем привычный, известный прежде алгоритм течения бытия. Словно хотели умереть, но проскользнули мимо и заглянули гораздо дальше ада и рая».
Разлагающиеся зомби были бы даже приятны, потому что совершенно понятно, что от них ожидать. Они хотят самым отвратительным образом сожрать, разорвать на куски. Они смердят и очень непривлекательно выглядят. И причина проста — они мертвы и разлагаются.
Сейчас же перед ним существа с натренированным и искушенным аппаратом мозга и оглушающей сиреной души, стенающей от тревоги, необъяснимой, заполнившей все диапазоны.
Он и сам скоро станет таким, поэтому понимал — окружающие обоснованно видят в нем угрозу.
«Все грани тоски и боли. Боль — переходная стадия к Богу, в котором живут все судьбы во Вселенной? — те, кто его окружал, уже не способны на сговор, на согласованные действия. Их внешний вид трубил — они должны завизжать, броситься врассыпную, сделать что-то идиотское и неразумное — Что ж понятная из прошлой жизни расстановка. Просто там, на Земле, мы деликатно маскируем беспощадную действительность. Главная ее аксиома проста — нет ничего ужаснее находящегося рядом человека».
ПИФ вывел для себя еще один факт: в самой страшной и невероятной комбинации, которую может предложить Вселенная, самое страшное и невероятное то, что человек, независимо от того, что он сделает, будет продолжать выглядеть как человек.
Наконец он услышал то, что Гоша третий раз инструктирует сквозь зубы:
— Очнись, дятел. Как только командую «Ноги», ломим в соседнюю комнату.
Внешне Гоша и Луиджи продолжали беззаботно разговаривать, но ПИФ заметил их короткие взгляды по сторонам. Они тоже оценивали выросшее, сложносочиненное напряжение.
— Ноги, — ПИФ не сразу воспринял команду — Гоша сказал ее вполне буднично, словно констатируя наличие у себя конечностей.
Гигантскими скачками они преодолели десять метров, сшибая по дороге ушлепков, принимавшихся горестно визжать. Как только захлопнули дверь в просторную кладовку, посыпались удары.