ПИФ держался поближе к Ляпе, но к исходу операции загонщики перестали передвигаться вместе. Каждый выбирал собственный ритм. Шатаясь, часто — часто моргая, смахивая красный туман с глаз, они поодиночке бродили по полю и забивали оставшихся сверхчеловеков.
Восемьсот девяносто образов душевной боли. Даже глаза несчастных стали как у бельков — понять, о чем они хотят поведать невозможно. Некоторые пытались объясниться, но несли в основном околесицу.
Если вдруг находился загонщик, способный говорить на том же языке.
Если он старался понять просьбы.
Если бы он решился не опускать дубину на голову.
Если в бою все три если совпадали, муки палача и жертвы становились более мучительны.
Насыпи вдоль косогора и ниже по пляжу все больше напоминали братские захоронения. Конечно, это были не вполне могилы — из песка торчали бледные лица. Кровь проступала на песке в тех местах, под которыми упрятаны раны, нанесенные баграми загонщиков. Тела тех, кого они надеялись спасти, часто раздирали до ребер.
Многие головы, выглядывающие из песка, уже отключились. На тех же, кто еще тоскливо и испуганно вращал глазами, выл, плакал, старались не смотреть. Если у бойца оставались силы, он подходил к бедолаге и добивал деревянной ручкой багра.
Когда все закончилось, некоторые загонщики не нашли в себе сил упасть. Они бродили по вершине косогора, между холмиками и глушили — глушили — глушили ворочающихся торчков.
Картонное солнце над Омегой двинулось к закату, чтобы напомнить, сколько земного времени прошло с начала последнего дня Омеги.
От каких воспоминаний вы бы отказались?
Если бы ПИФ рассчитывал на долгую память, то подытожил бы — вид душераздирающих лиц торчков стал для него сильнейшим испытанием и самым крепким образом в сознании.
Примерно через десять часов после пробуждения Омеги вершину косогора и пляж покрыли почти тысяча холмиков. Это был результат трудов праведных всех тех, кто считал себя людьми разумными. Когда они выловили последнего буйного и угомонили баграми, ноги уже не слушались и подгибались от усталости.
Первым сошел с дистанции Орсини. Он отправился с ведром песка, чтобы припорошить очухавшегося торчка, но так и растворился среди поверженных. Наверное, прикорнул у одного из отдаленных холмиков. Луиджи знал — главное противостояние впереди. Для него требуется набраться сил.
Ляпа какое — то время с отрешенным видом бродила по полю. ПИФ поначалу испугался — не добивать ли торчков пошла, но равнодушная мысль «пусть работает, раз есть калории» заставила отвернуться от ее фигурки.
ПИФ, Гоша и несколько других ушлепков полулежали на вершине косогора не в силах оторвать глаз от поля битвы. Завораживающее зрелище — волосатые головы, торчащие из пропитанных кровью холмиков, похожих на пятнистую шкуру леопарда.
Грудь колет, во рту ощущение очень земного общественного сортира, перед слипающимися глазами пелена.
— Сорок душ на мне. Где приз? — пробормотал доктор.
ПИФ пустил по кругу пачку Lucky Strike и после того как все закурили, спросил:
— Если бы над полем битвы летали добрые ангелы, они бы догадались, что здесь происходит? Борьба добра со злом? Акт милосердия? Вакцинация против избыточного человеческого опыта?
У доктора как всегда был готов ответ:
— Мы переиграли торчков, также как чуть ранее неандертальцев, — Гоша пустил густую струю дыма в небо. — Здесь мы положили верхний предел человеку. Потому что на Омеге человек должен заканчиваться. Не двигаться выше. Большей концентрации человеком человека быть не может.
— А что начинается вместо?
— Начинается что-то другое. Пока мы не хотим знать об этом. Увы и увы со скидкой, для нас все начинается с человека, человеком и заканчивается. Аминь.
— Знаешь, доктор, — дрожащим голосом признался ПИФ. — Когда я был маленьким, мы любили закапывать друг друга в песок.
Он все больше чувствовал — это море, эта земля, это проясняющееся от туч небо постепенно становятся его собственностью, все больше принадлежат ему. Еще один бой и…
— У тебя было счастливое и очень опасное детство, дружок. Постарайся побыстрее о нем забыть. Ну что, прекращаем кровопролитие и прочие гуманитарные радости? — Гоша повернулся к другим ушлепкам, улегшимся на косогоре, и заговорил по-английски. — Именно сейчас мы можем вернуться на Землю. Запомните и передайте всем, кто слышит или может слышать. Сегодня последний и неплохой шанс уйти. Исполнить ваши мечты. Завтра мы будем просто мертвыми сорняками.
— Может быть, некоторые не хотят возвращаться, — пробормотал ПИФ. — Хотят лучшей участи. Еще раз попытать шанс, который дала им Омега.
— Идиоты эти некоторые, — ответил Гоша. — Омега больше не раздает шансы.
К Хранителю, распластавшемуся неподалеку, приковылял месье Кевур:
— Люди интересуются, — заговорил он по — французски, — У Вас есть силы? Мы решили попробовать.
Хранитель кивнул на Гошу, который напевал что-то под нос и, свесив ноги с вершины косогора, беззаботно болтал ими. Вид у доктора был столь непринужденный словно у него открылось сто второе дыхание.
— Этот мясник может лопату удержать. Идите на пляж — он вас присыплет, — когда Вильгельм произносил последнее слово, он уже спал.
Месье Кевур крикнул Гоше по-английски:
— Мы тоже хотим уйти.
— Своевременное решение. Катитесь вниз, — Гоша встал и подошел к бойцам Хранителя. — Ну что, монсеньоры, кто хочет отведать моей, нечеловеческой силы усталости? — и первым сиганул с косогора.
Через десять минут все было кончено — еще одна аккуратная братская могила и торчащие из нее спящие головы. Эти люди несколько лет нормально не отдыхали. Сегодня они эмоционально и физически выложились, поэтому им потребовались считанные секунды, чтобы заснуть.
Не выпуская из рук лопаты, доктор лежал у ровненького ряда холмиков. Он продолжал напевать, с любовью рассматривая небо, освобождающееся от туч. Небо тоже смотрело в него и передавало ему часть своих безграничных сил.
Силы потребуются завтра. Много сил. Завтра он сделает Омегу окончательно и бесповоротно своей. Доктор Гоша заснул с улыбкой на губах. Он был уверен — грядущая ночь станет для Земли самой спокойной за истекший месяц.
Вы готовы рискнуть — закопаться в песок и уснуть?
Непонятно, кто кого поддерживал. Невероятно, но они протащились бесконечное расстояние (750 м (!) — счетчик в голове настоящего инженера отключается только вместе с сознанием). Последние метры до дома Густава, где Ляпа и Хранитель упрятали Пуха, ползли на коленях.
Пух лежал на полу, чуть присыпанная песком. Пелена на глазах растаяла — Пух очнулся. Он не пыталась встать, не делала попыток освободиться. Тело полностью атрофировано — сказался месяц анабиоза. Впрочем, сейчас оно ему вряд ли требовалось.
Ляпа подползла к Пуху:
— Нам осталось чуть — чуть пошевелить мозгами и мы дома. Чуть — чуть. Тебе плохо?
— Очень. Тоска зеленая.
— Последняя, самая болезненная стадия заболевания Омегой. Значит, пришло время уходить. Вспомни, у тебя уже получалось нырять на Землю. Теперь надо выбраться туда навсегда. Вернуться.
— Стойте, — закричал ПИФ. Он схватил Пуха за ворот испачканной, разодранной в лохмотья рубашки, — Струсил?! Я знал — струсишь. Знал! Ушлепок малодушный.
— Ага. Природа не терпит умножения сущностей. Нас не может быть двое, трое в этой бесконечной Вселенной. Покрышкин Иван Владимирович один. И наверняка тот, что счастливо пребывает на Земле. Четвертую стадию заболевания Омегой никто не отменял — ты не выживешь здесь. Тебе как воздух потребуется уйти. Стать другим человеком.
— Дудки, — закричал ПИФ, потом внезапно сник. — Мы еще посмотрим, у кого хватит воли, остаться последним из Покрышкиных. Знаешь, ушлепок, чем мы отличаемся друг от друга?
— Нет ни одного пунктика, по которому мы были бы схожи.
ПИФ оставил колкость без внимания, с трудом поднялся:
— Тем, что я смог стать человеком. И значит, попытаюсь еще раз. Буду перестраивать эту территорию, упавшую как снег на голову, а не убегать. Потому что человеку убегать некуда. Он уже человек, а не просто планирует им стать.
— Красивые слова. Ты же знаешь, здесь нельзя быть человеком.
— Человеком не бывают, человеком становятся. Время и место этому не помеха.
— Мы говорим об одном и том же, земеля.
— Только ты хочешь уйти, а я остаюсь, — ПИФ поднял лопату. — Хрен с Вами.
Он сорвал с постели Густава покрывало в форме норвежского флага и пошел набирать песок с тропинки.
— Ляпа, любимая, — зашептал Пух, улегшись рядом. — Прости меня. Я буду пытаться отыскать тебя на Земле. Мы станем совершенно, непредсказуемо, недоказуемо разными людьми. Возможно отделенными тысячами и тысячами километрами. Разные страны, национальности, степени слабоумия. Возможно, нам никогда не найти друг друга.
— Пустяки. Ты — русский, я — фанат БГ. Рано или поздно мы обязательно встретимся[41].
Когда пришел ПИФ, они спали. У него хватило сил только для того, чтобы слегка присыпать Пуха песком — самым лучшим проводником между Землей и Омегой.
ПИФ заснули рядом с Ляпой. В отличие от Пуха она не хотела отправляться в путешествие на Землю, не хотели искать пристанища для утомленных, страдающих сознаний.
ПИФ и Ляпа надеялись выспаться. Без снов, в черном омуте забытья, среди людей, которым доверяют, которые не станут бить дубиной или засыпать песком, чтобы помешать выбраться на самую главную в их жизни схватку.
Последнее, о чем подумал ПИФ: «Ну, брат Покрышкин, теперь твоя очередь поддержать огнем».
Часть VIII. смерти вопреки
Дневник девочки Лесси. На Омегу и обратно.
…бесконечно долго возвращался. Чувствовал — многим соседям уже удалось уйти. Я же словно застрял в мусоропроводе. Ни туда, ни сюда — вне пространства и времени. Ровный изматывающий зуд в голове заставлял вновь и вновь бросаться на Землю, чтобы искать.