— Попробую, — я отключился — рефлекторный позыв организма, испугавшегося, что кто-то кинется сюда лечить его от ежедневной потребности прочесывать квадрат на 20-ой широте.
В который раз залихорадило. Ляпа — Ляпочка — эхо отболевших по несколько по нескольку кругов любви, тоски, безнадежности.
Я поехал на Реюньон, чтобы вновь пустить по кругу наш неловкий роман, который несколько раз не привел меня в качестве мужа в одинокую Ляпину студию. Но в эти скачки вмешалось мое неизлеченное желание чуда.
Вырученной за телефон суммы мне хватило, чтобы еще раз побывать в заданных координатах канувшего в морские пучины острова.
Вы вспомнили самое удивительное событие в вашей жизни?
Вечером я ушел из Луи-Лу — мне было нечем заплатить за ночлег.
Я сидел у прибоя, прямо у ног наливающегося пурпуром неба и размышлял о механизмах чуда.
Когда у ребенка отнимают игрушку, когда заставляют делать то, что он не хочет, у него насильно и безжалостно развивают иммунитет. Всю оставшуюся жизнь этот иммунитет помогает бороться с верой в чудеса.
Это не безболезненное сражение, но не выбивает из строя выросших прагматиков потому, что они с раннего возраста научились мириться с горечью утрат и разочарований.
Чудеса невозможны там, где случились Вторая мировая, Хиросима и Беслан. Чудеса невозможны, потому что мир исследован и разбит на квадраты[14].
Если к 30–ти годам, когда душа закалена, вдруг происходят невероятные события — организму вновь приходится преодолевать давно пошатнувшуюся веру. Ее возвращение разрушает иммунитет, и бороться за привычную взрослую жизнь становится тысячекратно сложнее. Как с ветрянкой во взрослом возрасте.
«Надо начинать сначала противостояние иллюзиям, — подвел итог я. — Покой нам только снился».
Вам нравится европейский стиль общения?
Утром я пришел к Лонгу. Он по привычке ждал меня в беседке. Сложно представить себе более мирную картину — излучающий спокойствие толстый негр играет сам с собой в шахматы в простой пушкинской беседке.
Идеальная пенсионная комбинация — ленивые волны покачивают кораблики в маленькой акватории, беспорядочно растущие магнолии, тишина, редко нарушаемая треском драндулетов, натужно разрывающих тугой воздух сонного города.
Удивительно как этот замкнутый мирок устоял — словно за его приделами нет биржевых котировок, корячащихся в пляске Святого Витта, нет гигантских толп людей, собирающихся и рассыпающихся, курсирующих самыми немыслимыми маршрутами. Есть только я, Лонг, Океан, песок и немного реквизита.
«Ты еще не знаешь, что такое недостаток реквизита», — неожиданно подумал я, взмахнув рукой в приветствии.
В этот раз мы-таки доиграли партию — Лонг победил.
— Теперь свези меня к какому-нибудь местному вулкану. Брось в огненное жерло. Я неудачник.
Я блефовал — мне не хотелось в жерло. Тошно удаляться от Лемура еще дальше. Слезы текли по моему лицу. Лонг, коверкая русские слова, ответил:
— На Реюньоне не так много действующих вулканов[15], Иван Владимирович. В их поиске Вы можете сломать свою и без того надломанную шею.
Как известно, отчество не указывают даже в загранпаспортах.
Есть ли будущее у Прибалтийских республик?
Говорил Лонг как эстонец из анекдотов (эстонский негр, каково?):
— НааазЫвАйте Лоооонг, если привЫыкли. Вот мои бумаги.
Он выложил паспорт и небольшой ламинированный листочек. Я даже не попытался изучить документы:
— Шок от того, что кто-то в этом благословенном месте неплохо освоил русский, весомее, чем от наименования Вашей должности, — я постучал по карточке (я не понимал французских слов на ней). — Полагаю — Сатана третьей степени, не меньше? Что Вам от меня нужно?
— Хорошо, Вы не спрашиваете, не я ли упрятал Лемур.
— Еще спрошу, — пообещал я. — Великолепно, что мы так быстро нашли общую тему для беседы.
— Я представляю кембриджскую исследовательскую группу, — с исповедальной искренностью начал Лонг. — Мы исследуем феномены вроде того, что уже не первый год демонстрирует Ламур.
— Ну и названьице вы придумали исследовательской группе. Все равно, что мирный атом. Я читал об этих конторах. «Врачи без границ». «Голос». Ленгли. Моссад. Не парьте мой выдохшийся разум. Я немного знаю добродушных уфологов, диггеров и геолухов по ту и эту сторону Ла-Манша. Даже в складчину они не собрали бы средств, чтобы пасти меня здесь.
— Иван Владимирович, Вам нужна медицинская помощь, — парировал Лонг.
— Это само собой разумеется. Бетонирую намек. Что Вам от меня нужно?
— ПОговорИИИть.
Я одобрительно хмыкнул. Лонг нравился мне все больше и больше:
— Откуда Вы знаете русский? Водили эстонский сухогруз?
— Все очень просто — работал во французском консульстве в Москве.
— Поэтому я совершенно случайно наткнулся на Вас на Реюньоне? Сила притяжения русскоговорящих, не находите? Вы случайно меня встретили?
— Нет.
— Добре. Ламур существует?
— На этот вопрос ответить сложнее.
Подобного разворота я не ожидал. Подозревать, что Лонг умеет так неделикатно шутить, было бы невежливо по отношению к эстонскому происхождению негра.
— Сколько вам обещано за песок? — перехватил инициативу Лонг.
— Ну вот, а вы говорили бескорыстные исследователи. Бойцы науки. Консулы. Барыги! Вряд ли вам удастся перекупить.
— Надо понимать, что вы хотите узнать цену, а потом отказаться?
— Конечно, хочу узнать. Но еще больше хочу понять, зачем вам песок. И еще интересуюсь, как пристально вы уже пропесочили меня насчет песочка?
Я подмигнул Лонгу. Тот набычился:
— Мы искали среди ваших вещей. Мои коллеги решили — с Вами непросто будет договориться.
Мне импонировало, что этот утомленный, но благодушный франкоафриканец не пытается ничего скрывать, говорит начистоту и явно отлично знает русский. Я был в величайшем восторге от своей интуиции — первый и последний раз прибыв с Лемура, я подчинился писклявому нервическому голосу, советующему схоронить песочек.
Я закопал склянку в скверике. Ночью! Через окно вылез из «Луи-Лу», прошелестел по крыше, прошмыгнул в сад, где прядали верхушками десяток пальм. Я даже прошептал над замаскированным бугорком земли «Крэкс, пэкс, фэкс». Тогда мне казалось это веселым приключением. В тот вечер я под завязкой заправился местным пуншем и чувствовал себя эдаким Томом Сойером с неплохой перспективой обогащения.
— Лонг, любезнейший, расскажите все, что вы знаете, а потом поторгуемся.
— К чему, Иван Владимирович, лезть в эти дела. Вы сейчас должны молиться, чтобы мы полечили Вас уколами. На коленях должны умолять забрать этот песок.
— И все-таки.
— Воля ваша. Слухайте, — ответил Лонг. Я обрадовался тому, что на Реюньон не нужно отправлять гуманитарных караванов. Очевидно — русский язык учат здесь, продираясь сквозь дебри классических русских текстов, покрывшихся на родине мохом забвения.
Какая самая непредсказуемая нация на Земле?
— Почему русские обожают теории заговоров?
— Многие нации неравнодушны, — не согласился Покрышкин.
— Но только русские умеют верить в них столь отчаянно, — мы расположились на огромной веранде и пили прекрасный ванильный кофе. Хоромам сотрудника кембриджской группы позавидовал бы латифундист средней руки с Рублевки и даже руки махровой — у них могло не оказаться океана в нескольких метрах от столовой. Да и пальмы на Рублевке исключительно в кадках.
Чтобы я почувствовал связь с большой землей, Лонг включил ОРТ.
— Только русские?
— Русские и американцы, — уточнил негр. — Вам давно пора создавать союзное государство.
Создавать союзное государство с американцами мне не хотелось, поэтому я вернулся к нашей прозаической беседе, точнее напряженной игре вопрос — ответ:
— А Вы, мон ами, представляете «цивилизованное» европейское сообщество?
— Так точно, — согласился Лонг. — И совершенно не хочу, чтобы результаты разработок нашей группы попали в Штаты или на Старую площадь. Страшно подумать о прикладном использовании этих исследований. Вы готовы подписать контракт?
— Я готов участвовать в эксперименте, только если привлекут российских ученых, — вновь попытался заупрямиться я.
— Исключено, — обрубил Лонг.
Я накрыл десятисантиметровой подписью свободный белый островок под текстом договора. Еще более весомой закорючкой я засвидетельствовал Документ о Неразглашении:
— Меня, наверное, упекут в какой-нибудь изолятор?
— Сейчас Вы сами должны мечтать об изоляции, — загадочно пояснил Лонг. — Что Вас пугает? Можете в любой момент выписаться оттуда. Единственное неудобство — пока Вы в проекте, Вы фактически выключены из общественной жизни.
Лонг пощелкал каналами. Гигантская панель откликнулась центуриями различной степени тревожности и безнадеги.
«Молилась ли ты на ночь, о, Европа? Молились или нет, United States?
— Завтра будете в Ганновере в одной из наших лабораторий. Осталась одна формальность — ПЕСОК.
Лонг красноречиво выделил заглавными последнее слово.
«Или так: молились ли вы на ночь, европейцы? Молились или нет, Барак и Гейтс?».
— Я не смогу даже часть вывезти в Москву? — повторил вопрос я, все еще надеясь выполнить просьбу Ляпы.
— Не сможете. Я же объяснял — Кремль из этого дела мировой пожар раздует.
— Я не отдам песок.
Лицо Лонга вытянулось.
Потом он долго ругался по телефону. Наверное, уговаривал, наверное, обещал — все-таки теперь я его алмаз неограненный, авантюрист, готовый участвовать в безумном эксперименте.
Ставка на меня сделана. Лонг убедился — я двинусь туда, куда редко ступали подкованные теоремами ноги исследователей, где есть острова, которые не видит Гугл, где есть неосвоенные пространства, предусмотрительно обещанные мне добродушным негром. Белые пятна на челе человечества — отличная приманка для ищущих чуда. Приманка, крючок и, как правило, горячая сковородка с маслом.